1978 «Затем мы оказались в феврале…» Затем мы оказались в феврале — В прозрачном, но и в призрачном тепле, Под сенью трёх берёз заиндевелых, Среди сугробов голубых и белых… Да, был февраль… И было воскресенье. И прихожане к храму Вознесенья Неспешно проходили мимо нас. Звон колокольный, словно пламень, гас, Но разгорался неба пламень синий И чисто шелестел, как над пустыней. Снежинка, проскользнув между ветвей, Текла слезинкой по щеке твоей… Да, был февраль… За что же столько боли? И снег – не снег, а мотылёчки моли От ветхих отрываются небес И падают на оголённый лес… Тьма мотыльков… (Нам не видать друг друга…) И ветхая, дырявая дерюга… 1979 «Покорми воробьёв…» Покорми воробьёв… Накроши им хорошего хлеба На холодный асфальт, где скрипит под подошвой листва… Я люблю этих птиц, не видавших далёкого неба, Не умеющих жить, говорящих простые слова. Покорми воробьёв… Пусть клюют лихорадочно крошки И из луночек кротко водицу студёную пьют. Я люблю этих птиц, не умеющих жить понарошку, Их простые слова, их пронизанный ветром уют. Их гоняют свистки… В них швыряют со злобой камнями. Вот кровинка сверкнула на слабом, повисшем крыле… Я люблю этих птиц, что всегда и во всём вместе с нами На холодной, на плоской, пропахшей бензином земле. Я люблю этих птиц… Мне близка их простая природа. Вновь дождит… Вновь с тобой пред закрытыми бродим дверьми. Всё дождит и дождит… Вновь плохая, больная погода… Будь добра, покорми воробьёв, покорми… 1979 Одинокая песенка Комнат параллелепипед — Быта серая утроба… Не сбежим с тобой в Египет — Это знаем, знаем оба. Где-то ветви сикоморы Тенью путника спасают, Где-то дорогие взоры Слёз разлук и бед не знают. Где-то важно спит младенец, Не страшась проклятья рока, Где-то нищий отщепенец Ходит с посохом пророка. Где-то, где-то, где-то, где-то Можно выйти нам наружу… Жалкой лампы капли света На полу собрались в лужу. Ночи чёрные волокна Дом опутывают злее, И заглядывают в окна Фарисеи, фарисеи… 1970
Крестовский остров Как боязно брести по переулку Оставленного города – как тянет По переулку памяти бродить, Особенно когда небесной синькой Пронизаны травинки и булыжник Знакомой мостовой, когда Напротив за детсадовской оградой Шуршит река прозрачной чешуёй. Калиткой скрипнув, Прохожу к реке. Вон дерево корягою упёрлось В замшелый берег – волны бьют о ветви — Как будто бы, на четвереньки встав, Пьёт воду пересохшими губами. Соседские мальчишки-рыболовы Внимательно глядят на поплавки. К ним подхожу. Здороваюсь. – Ребята! К вам просьба есть… Вернее, ваша помощь Нужна мне… Помогите разыскать Мальчишку одного… Он жил вон в этом доме На первом этаже. Он тоже тут рыбачил. Вот здесь сидел… Вот здесь между корнями Нашёл екатерининский пятак… Вы знаете его? — Почти кричу. Меня ж никто не слышит. Меня ж совсем никто не замечает. И я ни с чем обратно ухожу. Что испугался? Может, просто мальчик Проспал рыбалку или заболел. Вон дом его – зайди к нему, проведай. О господи, как гулко отдаются Шаги в подъезде, как в висках стучит! Налево? Ну конечно же, налево! Вот дверь его… Бечёвочки обрывок. Четыре раза дёргать или три? Четыре… Робко дёргаю бечёвку… Над самым ухом звякнул колокольчик. Ещё! Ещё! И понимаю вдруг, Что делаю ужаснейшую глупость, Что сам себе могу себя же выдать. Скорей назад… Тихонечко… Тихонько… На цыпочках – а то ещё заметят Из той квартиры, где идёт ремонт, Где голоса, где клейстер пахнет кисло. 1973 «Зачем же нам носить обноски…» Зачем же нам носить обноски И слово на ветер бросать? Хотел бы палочкой на воске Я Вам об этом написать. Сейчас, когда от дней творенья Нас отделяет полчаса, И прячутся в снегу растенья, И птиц прозрачны голоса, Сейчас, когда ветвится небо, И по ветвям стекает свет, И нас не мучит запах хлеба, И не зачитан нам Завет. Снег не заезжен, не заслежен. Нас согревает дым костра… Воск на дощечке чист и нежен, И палочка острым-остра. |
