– Тихо, тихо, успокойся! – Ланс снова принялся озираться. – Это закон, да, дурацкий, несправедливый, но закон! И, пока его не отменят, ничего нельзя поделать.

– Если все будут молчать, оно само и не поделается! Почем тебе знать, каково это, каждый месяц стоять на глазах у всей школы с обличающей табличкой на шее, а потом идти с дедом в проклятый Храм парвосудия и каяться. Я ненавижу все это, ненавижу!

– Ну, да, не понимаю, верно, – примирительно произнес Ланс и, обняв его за плечи, повел к общежитию. – Но представить могу, что это хреново, друг, очень хреново. Но сейчас ты уже не ходишь каждый месяц, только раз в год. И дальше будешь ходить раз в год…

– И буду платить штрафы каждый месяц, а потом появятся у меня дети, и я буду их водить каяться каждый месяц! – сбросив его руку, зло выплюнул Эл.

– А ты о детях уже думаешь? Что, есть кандидатура в матери на примете?

– Да иди ты… я ведь серьезно говорю!

– Так и я тоже! – Ланс остановился, покачиваясь. – Послушай, что толку стоять тут и ругать систему…

– Это ты встал, я ругал на ходу, – возразил Эл.

– Не важно! Вот закончим универ, станем журналистами, будем бороться с несправедливостью!

– Ну да, особенно ты будешь бороться – с камерой наперевес.

– И буду! Фотографии к твоим разоблачительным статьям такие наснимаю, что все обрыдаются! Представь, лица детей, стоящих с позорными табличками: «Мой папа вор», «Моя мама убийца»… Лица родителей-преступников, которые смотрят на своих детей. Их истории…

Эл хмыкнул. Да, они могли бы сделать такой репортаж. Конечно, могли бы. Материала у него было – хоть отбавляй. Истории, рассказанные теми, с кем он стоял плечом к плечу, с кем сталкивался каждый месяц в храме правосудия: с сыном врача, поставившего неправильный диагноз пациенту; с дочерью пьяного водителя – виновника крупной аварии; с десятком мальчиков и девочек, чьи родители уклонялись от уплаты налогов; с еще несколькими, чьи отцы не платили после развода алименты.

– Ну а что? И победим! Главное, не молчать… – продолжал бубнить Ланс.

– И не будем, – согласился Эл. – Я-то уж не стану точно.

Тогда они искренне верили в то, о чем говорили, но, жизнь повернулась совсем не так, как они ждали: люди, откровенничавшие с ними при выключенной камере, позже отказывались от своих слов, коллеги крутили пальцем у виска и советовали не лезть на рожон, а начальство…

Эл покосился на Вледига. Сидит, сволочь, светит медальным профилем, спокойный, будто удав! И тут же до одури захотелось брякнуть что-то этакое, любую гадость, лишь бы согнать с его лица выражение превосходства… Эл прикрыл глаза, заглушив собственный внутренний голос, послушал немного «белый шум», и небрежно поинтересовался, сам не успев удивиться заданному вопросу:

– Давно ты знаешь, что Джин спит с твоей сестрицей Анной?

Эффект превзошел все ожидания. Вледиг вытаращился на него, словно… Ну да, словно он сказал нечто, о чем не мог знать. Никак. Ниоткуда.

– Забудь, – быстро произнес Эл. – Я на самом деле ничего особенного не имел в виду. Просто спросил. Ты же хотел знать, как у меня выходит добывать нужную информацию? Вот, теперь ты знаешь. Я слушаю тишину и спрашиваю первое, что приходит в голову.

Серые глаза за очками сузились, губы сжались в тонкую линию.

– Как ты узнал?!

– Да я не знаю ничего, говорю же! А вы втроем никогда не…

– Нет! Я убью тебя, если ты хоть слово кому-нибудь скажешь! Удавлю собственными руками!

– Да? Значит, все серьезно? А папаша твой в курсе, что Джин тебе помогает под него копать? Вы с сестренкой хотите отправить папочку на заслуженный отдых? И кто из вас метит на место главного босса – она или ты?

– Заткнись, – Вледиг резко отвернулся, но Эл уже понял, что ошибся. Это был не сговор, а соревнование между братом и сестрой за то, кто окажется во главе корпорации, после смерти отца. Младший знал, что Джин шпионит за ним для Анны, но терпел, поскольку сам получал от нее сведения о сестре.

Мысли Младшего, казалось, витали вокруг, гудели, словно рассерженные пчелы. Эл встряхнул головой.

– Извини. Меня занесло. Я не хотел, правда. Постараюсь лучше себя контролировать, – совершенно искренне покаялся он.

– Я и раньше подозревал, что ты немного того, но не думал… Тишину, значит? И сколько ты всего обо мне… Хотя, нет, лучше не говори!

Он замолчал, напряженно глядя перед собой.

– Извини, – повторил Эл. – И вообще…

– Что?

– Ничего. Я ничего не знаю. Просто иногда всплывают какие-то обрывки, их даже трудно назвать связными. Поэтому я на самом деле не всегда задаю правильные вопросы.

«Я ошибся, верно? Ты же сам видишь», – мысленно добавил он.

Хмурая складка на лбу Вледига немного смягчилась, отвращение исчезло с лица. Он взглянул на Эла – раз, другой – а потом оценивающе прищурился.

– Слушай, я не знаю, что это за способность, но… Какие возможности, подумать только! Сегодня воспользуйся этим своим даром обязательно. Потом, конечно, надо будет отфильтровать все, что ты добудешь. Мы ведь не можем публиковать непроверенные сведения – помимо всего прочего.

– Почему нет? Формулировка «по сведениям нашего источника» обычно считается приемлемой.

– Не в этот раз.

Флаер сделал плавный вираж над рекой и приземлился прямиком у входа в «Нейрофармотех».

Пока водитель глушил мотор и поднимал колпак, Эл успел заметить стоящих на другой стороне улицы демонстрантов с яркими плакатами: «Нет контролю над мозгом!», «Свободу мыслям и делам!», «Скажи нет тотальному чипированию!», «Откажись от нейропорта!»

Эл покачал головой. «Свобода разума» или просто «Свобода» – организация, выступающая против внедрения нейротехнологий. Поначалу ее участников считали безобидными сумасшедшими, слишком серьезно воспринявшими «возврат к корням» и не желающими пользоваться коммами и чипами-идентификаторами личности. Но вскоре всем стало не до смеха. Мелкие акции протеста у зданий корпораций, производящих нейропродукцию, превратились в хорошо организованные стычки с полицией. Несмотря на аресты и общественные работы, к которым приговаривали участников «Свободы», их количество росло. Пикетчиков можно было встретить у школ, игровых центров, вид-театров, больниц и даже музеев, словом, везде, где использовались современные нейротехнологии. Они заводили сегменты в МИС, распространяли листовки, донимали прохожих и даже звонили в двери домов, в надежде пообщаться с жильцами. И, пока власти решали, следует ли вводить новый закон, предусматривающий длительные тюремные сроки за акции протеста, для жителей Пангеи они превратились в самое настоящее бедствие.

– Смотри, кто здесь, – Эл толкнул Вледига локтем. – Хочешь, пойду, поговорю с ними? Должна же быть противоположная точка зрения в статье! У меня как раз очень кстати не имплантирован нейропорт, я им понравлюсь!

– Понимаю, что ты издеваешься, но на всякий случай все же отвечу: нет. Не вздумай даже.

– Ну смотри…

Выбравшись наружу, Эл задрал голову, разглядывая сияющие металлом и стеклом этажи, уходящие, казалось, в самое небо. Здание «Пангеи», расположенное в старой части города, и вмещавшее несколько тысяч сотрудников, множество студий и пресс-центров, занимало половину квартала, но среди соседних домов выделялось разве что сияющей голографической вывеской, а так – типовое серо-коричневое офисное здание, никакого сравнения с этим роскошным небоскребом.

– Скромненько! – оценил он.

– Ага, впечатляет. – Вледиг тоже вышел из флаера и представился подошедшему охраннику. Тот пригласил их следовать за ним.

– Ты пойдешь со мной? – вполголоса спросил Эл.

– Нет, я подожду на первом этаже.

Эл кивнул, постаравшись скрыть облегчение. Присутствие на интервью постороннего, пытавшегося диктовать ему, что и как говорить и делать, только помешало бы.

На входе в здание им пришлось предъявить документы. В холле, пожелав Элу удачи, Вледиг направился к креслам, стоящим вдоль одной из стен.