На стоянке неподалеку от лифта их уже ждал серебристый флаер с включенным мотором. Заметив их, водитель поднял колпак пассажирского отсека и опустил, дождавшись, когда они усядутся. В подстаканнике между сиденьями, стоял накрытый прозрачной пластиковой крышкой большой стаканчик с кофе. Судя по запаху – не из автомата.

– Ух ты! – восхитился Эл. Кофе был сдобрен сливками, как он любил, да не синтезированными, а натуральными. Эл откинулся на мягкую спинку, потягивая горячий напиток через отверстие в крышечке.

Часы показывали восемь тридцать. Флаер поднялся в воздух, вылетел из гаража, и, набирая скорость, понёсся в сторону деловой части города, возвышающейся стеной небоскребов за историческим центром, раскинувшимся вокруг серебристой чаши залива и шумного порта. В другое время Эл насладился бы полетом – для него флаер был слишком дорогим удовольствием, – но в компании Вледига об этом приходилось только мечтать. Прочитав какое-то сообщение на коммуникаторе, тот нажал кнопку, подняв перегородку между ними и водителем.

– Пообещай, что будешь вести себя… – начал он.

– Хорошо? – подсказал Эл.

– Прекрати скалиться! Я серьезно, Лейан! Завалишь встречу, добьюсь, чтобы тебя уволили, клянусь! Может, ты и один из топовых репортеров, но правонарушения за тобой наверняка найдутся. Сколько стимуляторов вы протащили на фестиваль, а?

Эл ухмыльнулся. Угроз Младшего он не боялся, – Ивер за него вступится если что, – но меру все же следовало знать. Да и не так уж Вледиг и досадил ему суетой с подготовкой к интервью. Взбесил, конечно, всеми своими «помойся, переоденься», но это можно пережить. Нечасто сын главного босса прибегает с заданием, ради которого другие бы из собственной шкуры выпрыгнули. Да и заплатят хорошо, не придется в этом месяце влезать в долги.

– Ладно, ладно, не заводись, – примирительно произнес Эл. – Не возили мы с собой никакие стимуляторы… все купили на месте. Думаешь, легко работать сутками напролет, без сна и отдыха?

Вледиг на миг возвел взгляд к потолку флаера.

– Надеюсь, вы были осторожны. С законом шутки плохи, сам знаешь. Преступления родителей это одно, но свои-то, зачем добавлять?

– Я и не добавляю! Никто бы сроду нас не поймал, на таких мероприятиях для своих всегда все шито-крыто. А так – я примерный гражданин, примернее некуда просто. Между прочим, загляни в мое досье – ни одного правонарушения, даже вождения в нетрезвом виде нет! И вообще это дискриминация по правовому статусу! Дети преступников не обязательно становятся преступниками! Не ты ли мне тыкал в нос этой статистикой, когда я пришел к тебе со своей статьей? Не говорил ли, что система работает и никому не нужны жалостливые истории о тяжелом детстве детей правонарушителей?

– Я не тыкал, я привел неоспоримые доводы и факты. И ты молодец, что внял им в конечном итоге. Радикальные убеждения до добра не доводят. Уж казалось бы, ты должен был понять это, когда тебя вышибли с юридического за ту идиотскую курсовую. А так – живешь себе и вполне неплохо, хотя мог бы и лучше. Осталось от неформального облика избавиться, но ты и до этого дорастешь, надеюсь.

– Меня не вышибли! – возмутился Эл, пропустив мимо ушей очередную шпильку про свой внешний вид. – Я сам перевелся на другой факультет, потому что не собирался ее переписывать. Отличная тема была, между прочим, просто некоторые замшелые зануды…

– «Влияние судебной реформы короля Вэйрана Златоглавого на изменение мифологического мышления народных масс и создание новой религии»? Да, просто потрясающая! Почему ты на журналистику пошел, надо было сразу на литературный, писал бы детские сказочки!

– Иди ты, – буркнул Эл. – Я вообще не хотел быть юристом – дед настоял, хотел, чтобы я по его стопам пошел. А про судебную реформу – это все правда, между прочим. Вот, смотри, – оживился он. – До Вэйрана люди верили, что существует Междумирье, населенное высшими и низшими сидами. Низшие были посредниками между людьми, а высшие, высшие – правили обоими мирами. Но Вэйрана называли не только златоглавым за его мудрость, но и жестоким, словно медведь, – за то, что правил железной рукой завоеванными землями. Говорили, что он попрал власть богов, нарушив мир на земле и приведя все народы, населяющие землю под одну руку – свою. И тогда Вэйран объявил, что старые врата между мирами закрыты, боги повержены и нет на земле больше старых законов, а есть один закон – его. Нет посредников между богами и людьми – есть назначенные им судьи. А каждого, кто смел оспаривать его власть, ждало суровое наказание. И не только его, но и всех его потомков до седьмого колена.

– Лейан, хватит. – Владиг поморщился. – Даже если именно так все и было, что с того?

– А я считаю, что насильственное насаждение новой «веры» было преждевременным. Люди в то время лишь начинали понимать, что их представления о мире ложны, Вэйран просто подменил старую религию новой, поставив себя во главе ее, тем самым утвердив свою власть, объявив себя, по сути, новым божеством, своих судей – гласом бога, а свод законов – божественным.

– И отношение к закону, как к религии, во многом сохранилось до наших дней, не позволяя обществу модернизировать устаревшую законодательную систему. Я читал твою работу, ты сам любезно прислал ее мне, если помнишь. А я тебе тогда, кажется, внятно изложил позицию корпорации: «Пангея-континентал» не будет пропагандировать необходимость смягчения законодательства. Очевидно, что ты хочешь этого по личным мотивам, не так ли? Я думал, ты тогда все понял и унялся!

Эл допил кофе несколькими глотками – слишком уж сильным было искушение вылить его Младшему на голову, сунул опустевший стаканчик обратно в подставку. Случайно посмотрел в окно и поспешил отвести взгляд. Вдалеке, словно иллюстрация к их разговору, высилась в центре Старого города стометровая статуя Верховного Судии, вознесшего над головой карающий меч. В детстве Элу нередко снилось, как она рушится. Иногда – на Храм правосудия, перед которым была воздвигнута, иногда – на саму площадь и дома, окружающие ее, но всякий раз, падая, она погребала под обломками множество людей. Однако хуже всего был сон, в котором голова Судии, отколовшись от статуи, катится по улицам, давя прохожих, а он бежит, то в толпе, то совсем один, мечется между домами, бросается в узкие переулки, но голова не отстает, следует за ним и, оглядываясь, он сталкивался с равнодушным взглядом каменных глаз с выдолбленными в середине радужки кратерами зрачков.

Эл просыпался всякий раз в холодном поту в тот момент, когда голова настигала его, врезаясь огромным носом в спину и ломая позвоночник. Став старше, он понял, что нос никак не сможет уцелеть, если голова будет катиться по улицам, но легче от этого не стало.

– Странно, что мне не снится падающий меч, – сказал он Лансу однажды, когда они, пошатываясь от выпитого, возвращались в общежитие после студенческой вечеринки в честь окончания третьего курса факультета журналистики. – Вроде самая как это того… самая неустойчивая часть этой гребаной конструкции…

– Не неустойчивая, а… нет, блин… не соображу… а-а-а, ненадежная, вот! – Ланс похлопал его по плечу. – Но ты прав, мне эта здоровенная дура тоже не нравится. Взорвать бы ее к херам!

Эл тогда, недолго думая, стукнул Ланса по уху.

– Эй! – возмутился тот. – Чего ты?

– Того, что тогда она точно разлетится по всему городу, дурень! Нет, надо действовать по-другому… Так, чтобы изменить закон, чтобы детям не приходилось расплачиваться за преступления родителей. Почему мои дети, мои внуки должны…

Ланс торопливо зажал ему рот ладонью, огляделся по сторонам, не слышал ли кто? К счастью, университетская улица в тот час была пуста.

– Не ори, дебил! За такие разговоры, сам знаешь, и отчислить могут, на каком бы ты факультете не учился!

– …за бабку, которую в глаза не видели! – отбросив его руку, закончил Эл. – Разве это справедливо? Она убила себя, а я виноват? Ну ладно дед, он свою дочь неправильно воспитал, расплатился за это, потеряв должность председателя Верховного суда! Вернее, сам сложил с себя полномочия, вроде как выпендрился: вот как он осознает свою ответственность. Ну, молодец, конечно. А я-то, ее сын, причем? Чем виноват? Мне было девять!