Они провели первые испытания дрона, купленного в соседней стране Эстонии. В журналистике расследований это был прорыв. Репортаж о коттеджах на берегу озера, из которого люди города Выборга получали воду, имел ошеломляющий успех. Пришлось ставить охрану не из бывших тюремщиков, а из действующих ментов. А кому хочется пить воду, в которую поступают сточные воды из бань и бассейнов местных нуворишей. Ну и что, что у них локальные канализационные очистные, кто видел эти результаты очистки?

Тысячи, десятки тысяч подписчиков, почти миллион посещений и, конечно, реклама мыла, презервативов и отдыха на острове Родос.

Но теперь это будет сенсация. Архитектор города Выборга прилетит на дроне прямо на ужин к президенту и расскажет ему без посредников, как медленно и неумолимо разрушается средневековая жемчужина – город Выборг. Город, где жили финны и шведы, немцы и норвежцы, и прибалты, и, конечно, русские. Город, который торговал и строил, создавал архитектурные шедевры, воевал, переходил из одной империи в другую и который сейчас умирает. Все это скажет ему Андрей, все это он расскажет и потом повторит этому человеку с незаживающей раной.

Врачи отшатнулись от кровати, опутанной шлангами и трубками, как по команде, одновременно.

– Все, можно отключать. Больше ничего нельзя сделать.

– Ну, зови этих сероглазых. Что-то он на террориста-то не похож?

– Да говорят это местный, какой-то архитектор. Пошутить решил. С президентом. Ну, снайпер его и снял. А дрон с трупом так и приземлился.

– Да, прикрышевался.

– Как это?

– Ну, опустился на крышу Замка. Мост перекрыли. Час снимали с крыши. Прямо в дыру угодил.

– Да уж, как себя помню. Как была эта дыра в Замке, так и лет пятьдесят прошло.

Матушка назвала меня Сашей. А люди – Александром Казанским. Я гангстер. По-русски – бандит. Бригадир одной очень влиятельной, могущественной криминальной структуры. Был. Потому что я убит. Я лежу, и мои остановившиеся глаза направлены в небо, серое ленинградское небо, туда, куда я скоро отправлюсь.

Я не испытываю жалости к себе. Не испытываю раскаяния. Точно знаю, что так и должно было произойти. Кто-то давно уже начертал это небо, меня с дыркой в груди, мое расстегнутое пальто, откатившуюся в сторону черную шляпу, струйку крови, выползающую из-за спины, словно маленькая красная змейка. Так и должно было случиться, я всегда это знал, а сейчас знаю точно как, в мелких деталях. И ничего другого.

Сейчас меня занимает лишь мысль о том, долго ли я буду так лежать и думать. Впрочем, слово «занимает» не подходит. Меня вообще ничего не занимает и не интересует, что происходит сейчас. Не волнует и неинтересно, кто и почему меня заказал. Почему-то совершенно не тревожит мысль о домашних. Куда-то испарились все страхи, что были со мной с детства, совершенно не занимает главный страх. Страх одиночества. Его больше нет. Немножко грустно и как-то печально, но с примесью улыбки что ли. Трудно описать. Я лежу неподвижный, а люди двигаются быстро, тенями проскальзывают мимо, тенями, как от птиц в яркий день. И я знаю, что время для меня течет по-другому, чем для них. Наверное, скоро кто-то обратит на меня внимание и с моим телом будет суета, меня понесут, будут везти то ли в морг, то ли в больницу. Но сейчас я могу лежать, ни о чем не беспокоясь, вспоминать то, что было недавно. Только что ушедший день. Вот слышал, умирающие видят всю прошлую жизнь. У кого-то, может быть, и так, а мне почему-то вся прошлая жизнь неинтересна, словно никогда ко мне отношения не имела, а вот интересны ближние воспоминания, то, что случалось недавно.

Я опишу свой последний день на этой Земле, в этом мире, который уже скоро покину. Для кого опишу? Не знаю. Но я этого хочу. Это почему-то нужно. Последний день жизни вспомнить в мельчайших деталях. Это чрезвычайно важно. Может быть, это как пропуск, по которому Там делают оценку или выводы обо мне. Наверно, скоро узнаю.

Утро было обычным, за исключением того, что умер Мазагоев. Умер как гопник, в больнице, от множества повреждений и переломов. Разбился на машине. При этом и водитель не пострадал, и ребята на заднем сиденье новенького «мерседеса». Все были пристегнуты, а он нет, в дождь, в темноте осеннего вечера. Кто-то на встречке ослепил фарами. Нужно еще найти и разобраться. Мы с Мазагоем близки не были. Но коттеджи строили в одном поселке. Это я решил, чтобы мы с ближней братвой строились вместе. Удобно и безопасно. Никто не сунется, если что. Многие родителей перевезли, пусть старики потешатся, проживут на финише в тепле и уюте. Заслужили за годы страданий в совке. За годы страданий и служения красному змею. Все соки из них высосал, сами как сушеные листья, даже похожи друг на друга. А результат? Ни тебе пенсии, ни уважения. Повезло, у которых дети есть. Такие, как мы. Теперь наше время пришло. Я его называю время смелых. И служим мы не идеям, а самой жизни, и даже не служим, а берем по праву сильных.

Мазагоев – чеченец, скоро родня приедет, скорее всего, привезут кого-то из родственников вместо него. Кто же оставит дела в большом городе. Это в их природе. Один зацепился, и вся родня по протоптанной тропинке. Везде на Кавказе так. И на всем юге. Ну и правильно. Так лучше. Мне такое правило по душе. Там, где преемственность и родственные чувства, там нет почвы для предательства.

Вон в гражданской войне вся армия Буденного на этом строилась. Рубили вот только друг друга за чужие интересы, за интересы евреев в основном. Я много читаю про революцию, люблю. Сейчас похожее время. Кто был ничем, тот станет всем.

Утром, как обычно, на стройку. Никому доверия нет. Все нужно контролировать. Потому как русский народ смел и отважен. Вот архитектора нанял, руководить строительством. Очкарик, интеллигент, с высшим образованием. Все, как положено. Думаешь: чего волноваться, такой не подведет за такие-то деньги – в сорок раз больше, чем в своей конторке занюханной получал. И что? Пристрастился играть в карты.

Начали копать траншею под кабель, ну и вскрыли канаву, где дренажные трубы должны лежать. Архитектор этот проект разрабатывал и сам подрядчиком выступал. Я эти трубы видел. В мелких дырках, как положено, для отвода грунтовых вод. Только в земле их не оказалось. В смете есть, а в земле нет. Вот повели сейчас болезного. Каждый день как на работу, под охраной. Описывать, что, где и сколько украл. Мертвец. Надо же думать, кого ты решил кинуть. Ладно бы чинушу бывшего совкового – не страшно, там вор на воре. Но не братву же. Это лютый поступок, никто не простит. На деньгах, которые берешь своими белыми лапками, кровь человеческая. Мы за эти деньги сражаемся как на войне, нужно это понимать и иметь совесть, а если забыл, что это такое, тогда страх вместо нее. Ну, а если и страха нет – твой билет на пребывание в этом мире аннулирован.

Когда мы подъезжаем на своих черных внедорожниках, работяги уже стоят как на параде. Не я придумал. Как-то само так вышло, смешно, но напоминает армейский смотр. Армейское это правило, даже в Афгане во время боев всегда построение, чистые подворотнички, оружие почищено, форма без грязи. Положено, дисциплина. Не будет ее, смерть быстрее найдет. Ну, тут мирное время, но дисциплина нужна, а то каждый второй, как бесстрашный архитектор, будет вместо труб сыпать битые кирпичи и мусор, называя это дренажом.

Я еще издалека увидел: что-то не то. У меня взгляд памятливый, помогает в работе. Вижу: ну чего-то нет, что было вчера. А когда понял, внутри словно лопнула струна.

– Кто это сделал? Кто спилил березу?

Молчать долго не будут. Все равно сдадут. «Зачем ты это сделал?» – это хотел спросить, но не стал. Какая мне разница зачем. Я люблю деревья. Деревья никому ничего плохого не делают, медленно и упорно цепляются за эту жизнь. Выживают, борются без суеты, уважаю.

Достал ТТ. Он сразу бросился бежать, глупый электрик. И петлять начал. Насмотрелся фильмов, видать. Ну а что. Правильно. По бегущему человеку попасть трудно, а тут еще как заяц. Я раз пять выстрелил. Ну не целился, конечно, так, для порядка. Зачем совершать необдуманные поступки, на которые тебя никто не уполномочивал? Мало ли что в твоей голове. Тут не ты решаешь, ненужная глупая инициатива – первый шаг на тот свет.