– Мне всегда казалось, что с гибелью мамы связана какая-то тайна. Хотелось найти её личные бумаги: конспекты, письма, дневники. Документы, из которых можно узнать, какая она была, о чём думала, – Кристина сочла нужным объяснить свое вторжение в отцовские архивы.

Однако ничего интересного не находилось. Очередной ящичек никак не поддавался, девушка рванула посильнее – ящик вывалился, всё его содержимое высыпалось на пол. Теперь понадобится и моя помощь. Минут десять мы ползали по полу, собирая разлетевшиеся бумаги, буклеты, вырезки из газет и складывая их в аккуратные стопочки на место. Мне попался конверт, поперёк которого размашистым почерком было написано: «Каюта-люкс для Вас с Надеждой Васильевной, как Вы просили. Счастливого путешествия и до встречи в Москве. Искренне Ваш А.С. Корнеев». Кристина заглянула внутрь:

– Там какие-то проспекты. Я прихвачу их с собой, уже много времени. В следующий раз пороюсь в других местах.

С мастерской мы справились быстро: все принадлежности для рисования и живописи были аккуратно разложены, рассортированы и мгновенно находились. Ко всем своим достоинствам Кристина отличалась ещё и любовью к порядку. Будь это моя мастерская, нам бы и недели не хватило.

В десятом часу вечера мы возвращались в Москву по совершенно тёмному шоссе.

***

Остаток вечера просидели у Кристины дома за кофе со сливочным ликером и неспешным странным разговором. Честно говоря, я люблю странные разговоры.

Безлунное тёмное небо и тоскливое пение ветра располагали к обсуждению мрачных тем. Но мне хотелось отвлечь Кристину от мыслей о погибшей матери, нахлынувших на неё из-за дурацкого обрывка записки. Который мог вовсе ничего не значить. Или же говорить о многом…

– Не удивляюсь, что ты боишься оставаться одна в таком большом и таинственном доме. Я долгие годы боялась оставаться одна в любой тёмной комнате, даже если рядом, за стеной был кто-то ещё. Это прошло совсем недавно, не знаю даже отчего… Но ваш тихий дом совершенно восхитителен, полон сказочных образов. Наверное, картины в нём пишутся легко?

– Это правда. Чтобы писать, нужно немного грусти. И чтобы перед глазами никто не мельтешил… А темноты страшатся многие, только мало кто признаётся в этом. Ещё я боюсь кошмарных снов. От них в голову лезут дурные мысли, болит голова, и не высыпаешься, – Кристина вздохнула. – Боюсь тёмной и большой воды. И почти всякий водоём больше лужицы кажется мне глубоким и страшным. Из-за этой глупой фобии я не могу научиться прилично плавать. Может, водобоязнь – это такой вид помешательства?

– В таком случае им страдает очень большое количество народа. Мне казалось, я видела у тебя в мастерской парочку неплохих морских пейзажей. Или это копии?

– Нет, я писала с натуры. Мы с папой отдыхали в Феодосии два года назад. Я читала Грина и делала зарисовки с натуры. А потом у меня очень легко получились эти две небольшие картины. Неплохие, правда? Но спать с ними в одной комнате я бы не смогла, вот чуднó!

– Ерунда! У меня ещё хуже: я боюсь в спальне портретов. Мне кажется, что все эти люди с картин будут являться ко мне в снах. Представь, каждый день видеть одни и те же рожи ночами…

– А мне в кошмарах снятся зеркала. Я так боюсь их, что в темноте ни за что не взгляну в зеркало. Не знаешь, к чему они снятся?

– Это зависит от того, как ты себя в них видишь, – сейчас придумаю что-нибудь забавное, чтоб успокоить девушку на ночь глядя.

– В том-то и фокус, что я себя в зеркале не вижу. Ровная холодная голубоватая поверхность, большая белая рама. А потом струйки крови по стеклу. И так всякий раз…

– Если честно, я не верю в толкование снов. Это такая же выдумка, как предсказания судьбы. Просто ты в детстве чего-то сильно испугалась. И там, в этом прошлом рядом с тобой было зеркало. Обрывок воспоминания состоит из ощущения страха и вида зеркальной поверхности. Наверное, всё просто объяснилось бы, если вспомнить всю картинку.

– Если бы только я могла…

– Уже пора спать. Ох, так уже первый час! А тебе завтра на занятия. Придётся перенести продолжение нашей увлекательной беседы на другое время.

– Да, действительно поздновато. Но вечер был такой удачный. Спасибо тебе за помощь, надеюсь, мы ещё поболтаем о разных интересных вещах.

Перед самым носом уселась наглая мышь и вызывающе пискнула. Кошка открыла глаза, зевнула во всю пасть, обнажив крепкие белые клыки. Мышь по-прежнему сидела на краешке коврика и, похоже, совершенно не боялась. Кошка сердито фыркнула, щёлкнула зубами и вскочила. Мышь ещё раз пискнула и неторопливо потрусила прочь. Рассерженная хищница бросилась вдогонку. Тонкий хвостик маленькой нахалки мельтешил у неё перед глазами, но ухватить его всё никак не удавалось. Вдруг серая мошенница шмыгнула в пролом стены и исчезла. Кошка рванулась за ней и с разбега плюхнулась во что-то мокрое и вонючее. Всю её гладкую шёрстку облепила непонятная дрянь, лапы отчаянно молотили по поверхности гадкой жижи, а выбраться никак не удавалось. Кошка открыла пасть, попыталась мяукнуть, но сил не хватало уже и на это. Она погрузилась в странную жидкость с головой, рванулась мордой к поверхности, взвыла жутким некошачьим голосом и… оказалась на своём собственном коврике, совершенно сухом и чистом. Кошка затрясла головой, помахала хвостом и громко мяукнула.

***

Утром я поняла, что заболела. Голова не отрывалась от подушки, шея не поворачивалась, вместо голоса из горла вырывалось что-то хриплое и непотребное:

– Щас сстаю, хр-хр, потер-рьпи, Алисс…

Кошка покосилась на меня с опаской и на всякий случай отодвинулась. Я с трудом сползла с постели и поплелась на кухню за кошачьим кормом.

Молочка что ли согреть? Себе и Алиске. И аспирину с кофе ударную дозу. Что там ещё пьют в таких случаях? Нет, аспирин с кофе нельзя, вроде. Где-то, кажется, было малиновое варенье…

Зазвенел телефон, больно отзываясь в моей несчастной голове.

– Доброе утро, Ксюша! – заговорила трубка маминым голосом. – Ты не забыла, что у нас профилактика системы отопления по графику и чистка кондиционеров?

– Прр-вет, мам-мушь! Не ссабыла, ясс-но…

– Что-то ты говоришь странно, – обеспокоилась мама. – Ты не заболела, случайно?

– Чуть-чуть, анх-хина, верно, – просипела я в трубку. – Аш-шпирин пью, кхы-кхы.

– Температура-то есть?

– М-мошт и ешть…

– Ты не должна там быть одна! Больная! Ни накормить, ни в аптеку сходить некому, – запаниковала мама. – Небось, и мёда в доме нет? Саша сейчас в Москву едет, привезет тебе мёд и тётю Пашу. Она о тебе позаботится как следует.

– О нет! – провыла я вмиг прорезавшимся голосом. – Только не это!

Но мама уже положила трубку.

Ну все, Ксюшка, держись! К раннему обеду брат Саша привезёт тётю Пашу, и тогда тебе станет очень весело. То, что не удалось сделать ангине, доделает тётя Паша, добрейшая душа!

Посасывая противные на вкус антиангинные леденцы, я лежала в постели и жалела себя изо всех оставшихся сил. Теперь мне, донельзя ослабленной болезнью, придётся выслушивать тёти Пашины поучения и смотреть, как в мусорном ведре исчезают вещи, хоть старые и ненужные, но такие любимые и дорогие.

Тётя Паша, или Пелагея Степановна, – наша с Сашкой старенькая няня. Когда мы были детьми, эта милая заботливая женщина не только воспитывала нас с братом, но и «строила» заодно всё наше семейство. В борьбе за дисциплину тётя Паша одержала сокрушительную победу над нашей фамильной безалаберностью. Всё семейство, в том числе и кошка, слушалось няню. Снимало обувь прямо за дверью и ежедневно чистило её щёткой. Убирало за собой посуду со стола. До конца закручивало краны в ванной и на кухне, не бросало окурки в унитаз. Не разбрасывало, где попало, вещи, ходило на цыпочках, не мяукало громко и говорило шёпотом.

Когда старушка воспитала после нас ещё и своих внучатых племянников, в семье её младшего брата стало тесновато. И моя мама предложила ей пожить у нас в Юсупово на свежем воздухе. Мол, лишняя пара рук, да ещё таких умелых, нам очень пригодится. С тех пор прошло полгода, тётя Паша всё живёт в Юсупово и по мере сил пытается приносить пользу.