Лефорт покосился на Меньшикова.

– Ваш друг Александр заметил, что в подписи царя Ивана вновь пляшут буквы, очевидно, это обострение. Вы должны, как можно быстрее, взять правление в свои руки.

Меньшиков подмигнул Петру:

– Вот видишь мин херц, ваша матушка права. Нужно жениться.

– И ты об этом! – вскипел Петр и с прищуром посмотрел на Меньшикова.

Алексашка поднял руки к груди:

– Молчу, мин херц. Но, видит бог, о державе заботимся.

– Знаю, – буркнул Петр. Сестрица сама править хочет.

Карету тряхнуло.

–Дороги у нас никуда не годятся, мин херц, – с сожалением произнес Меньшиков.

– Это правда, Петер. Очень плохие дороги, – подтвердил Лефорт, ухватившись за ушибленный недавно бок.

– Если мы дороги строить начнём, то денег на флот не останется, – Петр выглянул в окно. Скоро Москва уже. Потерпите.

– Чтоб дороги, как в Швеции и Ливонии строить много камня надо, – усмехнулся Петр.

– Да, что там Швеция, земелька манёханькая, словно вошь. Правда, армией и флотом, похвастать могут.

– И у нас такие будут, мин херц, а коль сам править будешь, и деньги найдутся, – подзадорил царевича Меньшиков.

– Хочешь у бояр забери, а хочешь заводы новые ставь. Все твоей воле подвластно будет.

Петр улыбнулся:

– Хорошо бы Алексашка. Такую державу построим. Шведам нос утрем.

Лефорт слушал и лишь качал головой, словно утверждая, что этот человек сможет всё. Построит верфи и фактории, а тесно ему станет на Руси, к морю пойдет. Шведы предвидели это и не зря посольство отправили. По их мнению, лучшим правителем для Московии была бы царевна Софья, хранительница старого заскорузлого образа жизни, дремучего народа и алчных бояр. Петр же, полная противоположность. Скорее всего, шведский король тайно поддержал притязания Софьи на московский престол. Европе не нужен был Петр, он для них представлял огромную опасность.

Вдали показались стены белого города и слободок. Покосившиеся крыши посадских изб и грязь на улицах, навевали на Петра дурное настроение.

– Не хочу в Москве царствовать! – неожиданно для всех произнес Петр. Меньшиков и Лефорт открыли рот от изумления.

– Новый город поставлю. Краше Москвы будет, дороги из камня построю, да дворцы, как в Европе золочёные, да с фонтанами.

Меньшиков отмахнулся от слов Петра:

– Эко ты, мин херц, замахнулся. Чем же тебе Москва не угодила?

– Замшелая она, какая-то, – громко произнес Петр. Паутиной поросла. Нет тут свежего воздуха.

Лефорт лишь кивал головой, соглашаясь с царем.

Ему и самому не нравилась тесный, приземистый городишко.

Столица должна быть как фрегат, как паруса на корабле. Свободная, чистая, и в тоже время мощная, как пушки на галеоне.

– Все так, мин херц, – согласился Меньшиков.

– Где же, такие деньжищи возьмем?

– На Урале, в Сибири, ну и бояр наших потрясем немного, – усмехнулся Пётр. Хватит жировать, да мошну, за счёт государства, набивать.

Карета въехала в Кремль через Спасские ворота.

Софья встретила брата холодно. Нет, она не была надменной и холодной, она решила на время отстраниться от борьбы за трон. За ее спиной жался к стене думский боярин Шакловитый, которого Петр считал чуть ли не самой большой проблемой к своему полному воцарению. Шакловитый, завидев юного царя, заскрипел зубами, но поклонился, как требовал этикет.

Князь Голицын, хоть и не радовался рад встрече, но решил не накалять обстановку, проявив интерес к постройке флота и справившись о нужде Петра в денежных средствах.

Между Петром и Софьей уже не ощущалось вражды, но в глубине души царевне, всё же, была неприятна эта встреча. Не смотря ни на что, Софья, с родственной теплотой обняла юного царевича.

Петр шел широким шагом по расписным залам родового гнезда, вспоминая своё беззаботное детство и покойного папиньку, следом за ним и Софьей шоркали каблуками сапог Голицын и Шакловитый.

Лефорт и Меньшиков семенили чуть поодаль.

– Слышала Петруша, ты корабли строишь? – не в значай спросила царевна.

– И в имении своем крепость возвел. От кого обороняться собрался? Ты же царь.

Петр поморщился:

– Нет боязни никакой, сестрица. А крепость эта, Престбург, для обучения солдат выстроена.

На лице Софьи показалось некое недопонимание:

– Так, стрельцы наши осадным маневрам обучены.

– То стрельцы, сестрица, – отрезал Петр. А я хочу новое войско и что бы на судах и на земле воевать могло. Как в Европе.

Царевна удивленно посмотрела на Петра.

– А стоит ли нам братец, за Европой стремиться. Чем наше русское государство плохо?

– С таким войском мы только с печью воевать сможем

Услышав слова царевича Шакловитый поморщился. Он понял, что Петр окончательно опустошит казну и дай ему безграничную власть, возьмется за боярские вотчины. Шакловитый одёрнул Голицына за рукав.

Они поравнялись, и Фёдор Леонтьевич прошептал так, чтобы не слышали, идущие позади Лефорт и Меньшиков:

– Пётр со своим флотом и потешными войсками совсем разорит нас.

Голицин утер платком нос и в ответ прошептал:

– Уже войска у царя вовсе не потешные и галера самая настоящая. Мне писано было с Преображенского, что войска Петруши еще и стрельцам фору дадут. Отменно стреляют и саблями владеют.

Шакловитый с сожалением покачал головой, затем остановился и, поднеся руку ко рту, задумчиво произнес:

– Но стрельцов-то, стрельцов, пожалуй, поболее будет, чем потешных, а Василь Василич?

На него чуть не наткнулись Меньшиков и Лефорт. Услышав разговор про стрельцов и потешные войска из уст Шакловитого, Меньшиков обошел вокруг думского боярина и, приблизившись, прошептал прямо в лицо:

– Да, мало потешных полков, а мы еще наберем. А ты нам денег дашь. Сам дашь. Запомни.

Шакловитый отпрянул:

– Тьфу ты, черт безбородый, испугал. Не я решаю такие вопросы. Иди, давай.

Он отстранил Меньшикова со своего пути и устремился догонять царевну.

Крытый возок, в котором стрелецкий старшина Басаргин вёз старца Дионисия, скрепя четырьмя ступицами медленно тащился по Ярославской дороге. Стрельцы расположились на телегах и громко хохотали, рассказывая друг другу различные небылицы. Поднятая по дороге пыль оседала на посевах ржи, посреди которой стояли местные крестьяне и крестились в след ускользающему черному возку. Дионисий крестил их двуперстно через маленькое грязное оконце и тяжело вздыхал. Басаргин не препятствовал его еретическому занятию и смотрел в оконце на своей стороне.

Так проплывали деревни, поля, дворянские усадьбы. Косматые кучи облаков налились свинцовой тяжестью и готовы были пролиться дождем. Наконец, созерцать дорожные пейзажи, то и дело, мелькающие перед глазами, старшине надоело, и он повернул голову в сторону старца. Дионисий прикрыв веки, шептал молитву, но какую именно, Басаргин не слышал, судя по шевелящимся губам, то ли отче наш, то ли что-то из Иоана Златоуста.

– Слушай, старче, – подал голос стрелецкий старшина, – вот смотрю на тебя и не пойму, все у тебя было и монастырь с полными амбарами и братия, уважение и почет среди паствы, чего ты в раскол ударился? Чего не хватало?

Дионисий открыл глаза и посмотрел на Басаргина. Его губы сомкнулись, а нос перестал сопеть.

– Глупый ты человек, хоть и старшина стрелецкий.

Глаза Басаргина округлились:

– Это чего так?

– А того, – продолжил старец, – до седых волос прожил, а правды так и не понял.

– Это чего же я не понял? – ухмыльнулся Басаргин.

Разговор со старцем начинал ему нравиться. Сейчас этот старик с нечесаными седыми волосами и грязной бородой начнет нести очередную ахинею о святости их учения, о великих старцах вроде Аввакума, гиене огненной, начнет пугать карами небесными.

– Да нет, не буду я тебя пугать карами Божьими, – спокойно и невозмутимо произнес Дионисий. Басаргин выронил из рук кисет с табаком. Старик словно прочитал его мысли. Это было не слыхано.