– Про какую пытку ты говоришь? – не понял Чиаро.
– Вот про эту! – задрав рукав, она выставила вперед руку, показывая свое запястье.
– Небытие! – сквозь зубы процедил полководец, рассматривая увиденное. – Я и не знал, что существует еще один…
Помимо кровоподтеков, скорее всего, от веревки или чего-то похожего, посиневшей кое-где кожи и свежих шрамов Тансиар увидел на тонкой кисти кое-что еще. Помимо брачных уз он нацепил на нее еще и это! Серебристый браслет в виде двух обращенных друг к другу, словно в поцелуе, кошачьих голов с пятнистыми загривками. Сатринит[24]. Хотя за дикарей принимали пепельных, подобные игрушки были в ходу именно у римериан. Мерзость! И теперь эту штуку так просто не снять – помимо специального заклятья и рун, скреплявших его, освободить ее сможет только тот, кто накладывал чары или же его смерть. И Тансиар догадывался, чьих рук было это дело.
– Скажи мне одну вещь: он был надет на тебе на свадьбе? – мужчина указал глазами на браслет.
– Неужели ты думаешь, что я согласилась бы на этот… на это… унижение добровольно? – возмутилась Анаис.
– Нет, – Чиаро спрятал улыбку. – Не думаю.
Увидев его реакцию, женщина нахмурилась и замолчала.
– Если тебя так интересуют подробности, спроси его сам.
– Нет. Я хочу, чтобы мне обо всем рассказала именно ты, – сдаваться Альентэ не привык, да и упрямства ему было не занимать. – Ведь условия перемирия были предварительно оговорены между нашими семьями, разве нет?
– Да, были… – покорно кивнула она. – Но в самый последний момент со мной словно что-то случилось, и я почувствовала, что не смогу, что так быть не должно!
– Я видел: ты сопротивлялась до последнего, даже несмотря на силу браслета, – сказал Тансиар, внимательным взглядом изучая свою собеседницу. – Мало кто на твоем месте осмелился бы на это.
– Я попыталась, – Анаис подняла свои восхитительные глаза на воина, – но было уже поздно. На мне лежала вся ответственность за заключенный мир. Она и сейчас лежит. Наверное, только это и останавливало меня… до сих пор.
Пепельная спокойно положила ножны с узким клинком на столик, встала и подошла к окну, вглядываясь в бархатистые сиреневые сумерки, но потом передумала и вернулась.
– Узы брачного союза считаются священными, его тайна принадлежит только двоим, и я не имею права говорить об этом, тем более – говорить с тобой, ведь ты его брат… Но и молчать я больше не в силах, ведь молчание означает согласие. Что ж… Ты сам попросил рассказать тебе. – Руки Анаис потянулись к тугим косам и начали их машинально расплетать, а взгляд стал совсем отрешенным. – Ночь всегда была для меня любимым временем суток. С детства мне нравилось смотреть на звезды, слушать стрекот цикад и вдыхать напоенный ароматами цветов летний воздух, такой густой, хоть пей… Но теперь звезды больше не освещают мои ночи, они кажутся мне одна темнее другой с тех пор, как я стала его женой. Вначале я еще пыталась убедить себя, что таково мое предназначение – сохранять мир и повиноваться чужаку. Ты поймешь меня, потому что знаешь, что такое долг, что иногда обстоятельства требуют от тебя забыть о своих чувствах, заставить их замолчать, представить, что их нет… – Смарагдовые глаза потемнели, но сейчас в них не было той боли, отражение которой он видел в Темполии. Пепельная в самом деле сожалела о несбывшемся и знала, что обречена. Они оба это знали. Вот только откуда?
– И я терпела, – тихим голосом продолжала она. – Долго, мучительно, трудно. Подчас страшно. Я считала себя исправной женой. Он делал то, что хотел, а я подчинялась. Была послушной и верной, но любви не было. Не было ничего, кроме легкой отстраненности и разрывавшегося вдали от родины сердца, заставить замолчать которое у меня так и не вышло. А большего дать ему я не могла. Я тогда еще не знала, что единственное, чего он никогда бы не потерпел от женщины, – это безразличия. Осознание этого пришло ко мне много позже, но к тому времени мы уже стали врагами. Хотя нет, мы были ими всегда… И вскоре моя холодность стала моим приговором. Теперь я понимаю, в чем была моя главная ошибка! Нужно было сыграть, прикинуться влюбленной весенней кошкой, повиснуть у него на шее, признаться в любви, тогда бы я быстро наскучила ему! Но я не смогла… Боги, я не смогла претвориться… А он понял это! Он все понял! И начал мучить меня, чтобы отомстить… – Зеленые глаза отчаянно блестели, глядя в никуда, но губы шевелились, и пепельная продолжала говорить. Она замерла на краю кресла, как будто на краю обрыва: еще шаг – и пропасть.
– Может, он хотел прочитать мои мысли и узнать, кто в них? О чем я думаю и как сильно его ненавижу? Но теперь я знаю, что это запрещено, и что даже Эдэрэр со всем своим могуществом бессилен перед этим запретом. Вот только это не сделало мои дни ярче, а ночи… Ночи стали еще черней. Я уже и не помню, когда нормально спала в последний раз. Наверное, еще до свадьбы… Если бы я могла предвидеть, что меня ждет, я бы отказалась, клянусь Вечностью и Церой! Не боясь гнева отца и матери, братьев, своего народа. Не боясь ничего! – Ее голос сорвался, как срывается лавина в горах, и зазвенел хрусталем. – А теперь охрана каждую ночь слышит мои крики… Но альтерийцы верны своему хозяину, они никому ничего не скажут – золото и страх делают с людьми невообразимые вещи! Да мне бы это и не помогло… Я кричу, чтобы он не подходил ко мне, чтобы не трогал, проклинаю, пытаюсь освободиться, а он зовет меня «проклятой кошкой» и оскорбляет мой народ. Я даю ему за это пощечину, и он бьет меня наотмашь в ответ – со всей силы, так, что я падаю, а потом подхватывает, бросает на кровать, зажимает мне рот и привязывает, чтобы я не двигалась. И у меня болят руки. Вечность, как же сильно они болят! По ним бежит кровь, которую я запоздало замечаю. У меня всегда появляются раны на руках, когда он недоволен мной, даже если он не успевает меня коснуться. Это как-то связано то ли с браслетом, то ли с магией, которая связала нас, но против его силы мне нечего противопоставить… Он причиняет мне боль, но ему все равно – он не хочет ее замечать, а порой мне кажется, что ему это нравится. И так повторяется почти каждую ночь. А иногда, когда он решает наказать меня за что-то… У него в спальне есть потайное кольцо, спрятанное в стене у изголовья, и цепь… один наручник он прикрепляет к этому кольцу, а другой… другой смыкается на моей руке. Одной Вечности известно, как я ненавижу эту цепь! А он любит использовать ее, особенно в постели, потому что при сопротивлении она оставляет чудовищные следы… Но сын Владыки не боится огласки: ему известно, что раны у таких, как мы, заживают быстро, очень быстро и что к утру на мне не останется и следа от его… «любви». Репутации Эдэрэра ничто не угрожает: никто не узнает о его скрытых… пристрастиях. А потом он уходит, оставляя меня обессиленной и прикованной, как раненого дикого зверя. Имея надо мной такую власть! Как будто я и так не связана с ним клятвенным словом в глазах наших народов! Будто я могу уйти, убежать, когда и куда захочу…
Женщина с незабываемыми зелеными глазами нервно засмеялась и со всей силы сжала браслет, в слепом бессилии пытаясь сорвать его с себя так, что костяшки на тонких пальцах побелели еще больше.
– Да стоит ему только захотеть, и мои запястья начинает выжигать огнем, а голова готова расколоться от боли! И в этот миг я слышу в ней его… Его голос, который я так ненавижу, отдающий мне приказы… Он говорит мне, что я должна делать, как себя вести, он указывает мне на мое место. Мне! Дочери Сурим из Кавы! – Она почти задыхалась, но говорила, смотря куда-то мимо Тансиара, возможно, понимая, что второго такого шанса – рассказать все – у нее уже не будет. – И что самое страшное – я подчиняюсь… В эти минуты я забываю саму себя, свою суть, то, кем я являюсь на самом деле, а когда все заканчивается… я забываюсь. Но и тогда я не вижу снов, и мне начинает казаться, что я медленно схожу с ума… Железо раздирает руку в кровь, пока я пытаюсь дотянуться до кувшина с водой, потому что цепь слишком коротка, а я хочу пить… Боги, я так сильно хочу пить! И я жду, жду, когда он, наконец, вернется, и все закончится… Быть может, на этот раз – навсегда!
