– И чем ты теперь прикажешь расплачиваться с тобой?

Тансиар не знал, радоваться ему или нет. Одно он понимал: той, какой была его жизнь до Багряного Бастиона, теперь она уже не будет. Хотя, может, оно и к лучшему? Ты узнал, какова она на вкус, горькая правда.

– Ты ничего нам не должен, – очень серьезно качнул головой Сурир.

– Я так не думаю, – произнес Чиаро Аскуро, вставая. – Скажи мне, Вождь, смогу ли я увидеть Гаэтано, того воина, которого вернула к жизни Сурима?

– Ты можешь увидеть его, когда пожелаешь, – ответил Асид-Ахди.

– А что будет с нами дальше? Мы останемся твоими пленниками, или ты отпустишь нас?

– Я могу тебя отпустить, но если ты вернешься, тебя там убьют. И твоего серкано, к слову, тоже.

– Значит, такая уж у меня судьба…

Вождь пристально смотрел на своего то ли пленника, то ли гостя.

– Ты удивительно равнодушен к собственному благополучию!

– Ты прав. – Чиаро невольно тронул браслет на правой руке. – Могу ли я попросить тебя о еще одном одолжении?

– Проси, римерианин, – в уголках карих глаз появились морщинки. – Делая осознанный шаг вперед, не отступают назад.

– Когда я уйду, проследи, чтобы Массимо не последовал за мной и остался здесь. Хотя бы на какое-то время. Он попытается сбежать, чтобы найти меня, а я этого не хочу.

– Хорошо. Мои люди присмотрят за ним, обещаю.

– Никогда не думал, что буду благодарить за что-то пепельного, но спасибо вам. Тебе и Суриме. Вы все сделали правильно, и все-таки вы совершили ошибку.

Асид-Ахди поднял голову, желая услышать, что имел в виду Альентэ, и Тансиар сквозь зубы негромко проговорил:

– Вам нужно было снять с меня браслет.

Не привыкший к подобного рода многочисленным и ответственным собраниям Сидаль вначале с трепетным волнением наблюдал за облаченными в красное с золотом избранными приториями, чинно сидевшими на скамьях у стен по правую и левую стороны от Престола Эдэра. Но время шло, и скука пробивалась наружу редкими зевками, которые младший сын Владыки мужественно старался скрыть, ежеминутно напоминая самому себе об оказанной ему чести и той ответственности, которую на него возложили. Кажется, получалось не очень.

В центре расставленных полукругом кресел восседал отец, а по обе руки от него по старшинству расположились его сыновья. Установленная раз и навсегда очередность никогда не нарушалась, став традицией. Сделано это было исключительно для удобства. По правую руку Владыки всегда находился Наследник, по левую – Альентэ, так что Владыка в любую минуту, если на то была необходимость, мог обратиться к своим сыновьям за советом. Трион занимал место по правую руку от Нааяра, а Рийон – по левую от Альентэ, что весьма порадовало неугомонного ветреного брата – они с Чиаро уже давно были не разлей вода. Орьену и ему, Сидалю, как самым младшим, отводились места на концах Полукруга. Первому – возле Триона, второму – возле Рийона. Однако не прошедший обряд не мог присутствовать на Совете, не говоря уже о том, чтобы сидеть в Полукруге, но несмотря на это готовому провалиться сквозь землю от стыда и смущения младшему из братьев с разрешения отца и Наследника позволили присутствовать, правда, без права голоса. Сидалю предстояло занять место среди знатнейших и древнейших фамилий Римериана, но ему, конечно же, хотелось большего – находиться рядом с братьями, как равному с равными.

Право заседать в Эссельсе для приториев передавалось по наследству. Если род одного из членов Совета пресекался, этим правом с одобрения Владыки наделялся ближайший родственник почившего по мужской линии. Приториорат по сути не имел никакой власти кроме совещательной, однако традиции в Римериане чтили свято.

Пропускать заседание Эссельсов было не принято, подобное послабление мог себе позволить только Чиаро, но сегодня кресло между отцом и Рийоном пустовало. Первый Воин не присутствовал по уважительной причине, о которой несколько дней назад стало известно всему Эбену, – Альентэ был мертв.

Сидаль до сих пор не верил в абсурдную новость. Сколько ни пытался, он не мог представить себе брата мертвым, но не доверять донесениям с границы причин не было. Младший силился найти хоть какое-то разумное объяснение случившемуся, но все равно оставалось слишком много вопросов. Почему Альентэ не дождался помощи? Что толкнуло его повести людей на верную гибель? Это было и похоже и не похоже на Чиаро. Брат не рассчитал свои силы или разведка донесла неполные сведения о численности врага? В первом случае вся вина без сомнения ложилась бы на полководца, который отвечает не только за себя и своих людей, но и за всю Черту, но вот во втором… Что если имела место трагическая случайность? Стечение обстоятельств? Люди не безгрешны, они часто ошибаются, делают неправильные выводы, лгут, а иногда – предают. Что если Чиаро предали? Кто-то из ашесов мог перекупить разведчика, чтобы тот сообщил заведомо ложную информацию. Что, если так и есть? Отец и Нааяр оказались правы: пепельные коварны, верить им нельзя. Римериане зря раскрыли чужакам свои объятия, приняли дикарей как почетных гостей, впустили их к себе домой, даже породнились с ними, чтобы положить конец многовековой вражде. Но с волками не заключают союзов, они всегда голодны и им всегда мало. Иначе зачем бы тогда приехавшие на свадьбу ашесы, которые, как предполагалось, должны были служить гарантами мира, еще на торжестве стали задирать людей Оффериона Вакки? Альтерийцы всегда отличались своим свирепым необузданным нравом и вспыльчивостью, не говоря уже о том, что их клинки были одними из лучших в Римериане, не считая людей Тансиара. Тьернийцы наверняка были об этом осведомлены, но их это не остановило. Напротив. А не прощающие нанесенных обид и всегда готовые к драке подчиненные Вакки только того и ждали – вооруженное столкновение было неизбежно.

Однако в тот роковой день, как потом рассказали младшему сыну Владыки, отнюдь не альтерийцы стали зачинщиками беспорядков. Кто-то из пепельных начал приставать к горожанке, та попыталась отвергнуть грубые ухаживания чужака, но он был не один. В итоге беззащитную девушку затащили в один из безлюдных переулков, избили и обесчестили. Мимо проезжал отряд подчиненных Вакки, и им ничего не оставалось, как вступиться за несчастную, пусть она и не была приторианкой. Растерявшиеся пепельные оказались в меньшинстве и вынуждены были укрыться в ближайшей молельне, но это им не помогло – разгневанная толпа ворвалась в храм и буквально растерзала чужаков.

Сложившим оружие римерианам и тьернийцам удалось прожить бок о бок в согласии всего несколько дней. Примирить между собой два народа, тысячелетиями проливавших кровь друг друга, оказалось не под силу никому: ни Владыке, ни его старшему сыну и Наследнику, ни прекрасной Риме. Тансиар был тысячу раз прав. Мир в Римериане держался на кончике его клинка, и никакое родство не могло изменить эту данность. Брат жил, служа своему отечеству, и погиб, продолжая служить ему. Теперь его нет. Не перед кем извиняться и признавать свою неправоту, а с самим собой переругиваться и спорить можно бесконечно.

Теперь на повестке дня стоял главный вопрос: кто примет на себя командование войсками? В связи с разрывом, приведшим к обострению отношений с Тьерной, и ее нападением на Черту следовало незамедлительно выработать и утвердить план дальнейших действий.

Одним из первых выступал некто худощавый, с постной миной на морщинистом лице, вещавший о тяжких временах, пришедших на смену спокойствию и благоденствию. Ему со знанием дела поддакивал другой, хмурый и приземистый. Он лил воду про недостаточную защищенность границ, необходимость укрепления двух восточных Бастионов, требовал расследования, настаивал на поиске и наказании виновных. Потом со своего места с достоинством встал Батисто Скараменти, мягко намекнувший на то, что не мешало бы устроить переговоры с пепельными, разобраться в произошедшем и выяснить причины расторжения мирного договора с их стороны. Предполагаемое преступление нескольких тьернийцев (которое, к слову, еще требовалось доказать), пусть они и были посланцами Кавы, не должно повлиять на решение о дальнейшей судьбе двух народов. Разумнее было бы найти жертву нападения и свидетелей неприятного инцидента, а таковых не могло не быть в столь густо заселенном городе, как столица, пообещать им неприкосновенность и заставить говорить.