В одно мгновение Чиаро обступили более двадцати воинов в черном, и Альентэ уже приготовился дать ашесам бой, но почему-то плотное кольцо пепельных почти сразу же разомкнулось.

– Я здесь, повелитель! – Все посмотрели в образовавшийся проход, откуда прозвучал слабый, с хрипотцой голос, и полководец увидел: ашесы пропускали в круг полуживого римерианца. Его лоб кровоточил, правый рукав был разорван и насквозь вымок от крови, а сквозь пробитую броню на груди виднелась страшная полосная рана. Римерианец неуверенно переступал ногами и покачивался, словно был пьян. Несколько раз он оступился, едва не упав, но те пепельные, что стояли ближе к нему, подхватили, молча указывая направление. Переговариваясь на своем, ашесы не двигались с места и лишь кивали, указывая в сторону хромающего пятидесятника. Выходит, их осталось двое? Похоже, что так. Алеары разбиты, сокрушены, почти уничтожены. Но разве они проиграли?

Истекая кровью, Массимо Гаэтано волочил пробитую обломком копья ногу. Он был почти мертвец и знал это, но что-то неведомое остальным понуждало его продолжать идти. Последний из Алеар не сумел дойти до своего господина несколько ун, когда рядом возникли пепельные с фалькаттами. Они не торопились – раненый при всем желании не смог бы оказать сопротивления. Ашесы подошли к Массимо с двух сторон, аккуратно придерживая римерианца за плечи, и почти без размаха снизу вверх пронзили его в подреберье, насаживая на свои мечи.

Время снова остановилось. Что-то острое резко кольнуло сзади в бок. Но эта боль ничто, она не сравнится с той, другой… От осознания, что ты теперь один. Тансиар схватился за кровоточащую рану и, рухнув в пыль на одно колено, задрал голову, обессилено наблюдая, как ничего не видящий и каким-то чудом стоявший на ногах Гаэтано вздрогнул, подался вверх – пепельные все еще поддерживали его за руки. Красная струйка вытекла изо рта друга, потянулась на подбородок, потекла по открытой шее к распахнутому, окропленному кровавыми бисеринками вороту рубашки. Агония длилась секунды, после чего римерианин уронил голову на грудь и обмяк. Раненым зверем Тансиар глухо и коротко взвыл, видя как добивают человека – единственного человека – которого он всего час назад назвал братом и в безотчетном порыве рванулся к другу, но пепельные загородили путь.

Наверное, это была высшая милость – прекратить муки умирающего, но для Тансиара сейчас это был не довод. Он и в страшном сне не мог представить, что за него будут так умирать.

– Бить в спину? – Внезапно – пепельный этого явно не ожидал – Альентэ рывком встал на ноги и, развернувшись, рубанул мечом с размаху – наискось от плеча до бедра, рассекая ранившего его ашеса надвое. – Как некрасиво!

Изумленные враги на миг отступают назад. Но лишь на миг.

Так не умирают, но так и не живут. Он не подпустит их к себе, он умрет в бою. В своем последнем бою. А дальше – Небытие, Пустота… Или все же Вечные Странствия? Дым костров, сумерки, туманная дорога, вьющаяся лентой в полевых травах и высоких тополях… Будь ты проклят, брат, но ты тоже пройдешь ее! Ты пройдешь ее следом со мной, раз тебя не было здесь сегодня! Пройдешь до конца…

Бешеные глаза. Одинокая хищная птица с подбитым крылом, окруженная дикими и сильными кошками. Она уже не может улететь, но она не может позволить себе не жить.

В воздухе просвистел кинжал. Тансиар не вскрикнул, он настороженно, под стать дикому зверю, принюхался и не ошибся. Запахло сначала соленой, а потом гнилой водой. Откуда вода в пустыне? Здесь только песок. Кровь и песок.

Он последний раз бросил взгляд в небо – где-то там, в вышине, разрезая серпообразным крылом предвечернюю синеву, кружила одинокая птица.

7. Falce[41]

Жесткий ворс ковра раздражал щеку, но оторвать словно налитую жидким свинцом голову от низкой кушетки было практически невозможно. Тансиар при всем желании не смог бы сказать, сколько времени прошло – сутки или целая Вечность. Виски сводило невидимым обручем, в глазах все плыло, но сквозь полосы света Аскуро все-таки смог увидеть как уже немолодой, но сильный, поджарый ашес на бешеном, горячем коне спешился у входа в палатку.

Худое лицо, впалые скулы, острый нос, усы и борода. Черные одежды. Тюрбан. В его длинные, по плечи, волнистые серебряные волосы почти неразличимо вплетались нити седины. Так вот какой он, отец Анаис. Асид-Син-Ахди, сын знатного воина Айудима и муж Суримы Дарары из рода Каэно. А рядом с ним – точная копия пепельного в молодости, только волосы короче и нет морщин. Тансиар слышал о нем. Старший сын верховного воина и второй после отца военачальник ашесов – Анзар Рир[42] Каэно, Черная Рысь. Родись он в семье Аскуро, ему было бы уготовано великое будущее, но здесь, на землях ашесов, он никогда не будет править, только царствовать. Здесь лишь внучка Гарам и дочь Дарары Каэно унаследует все.

Первым заговорил старший из мужчин, на римерианском обращаясь к страже:

– Поднимите его. Я хочу видеть того, кто вводил моих военачальников в дрожь и лишал их сна. Я хочу смотреть в глаза римерианину.

Альентэ подхватили под руки, поволокли и поставили на колени перед вождем ашесов.

– Даже плененным ты не выглядишь побежденным, поэтому встань, римерианан. Ты узник, но не слуга и не раб. Поднимайся же!

Силы появились откуда-то из глубины сознания совершенно внезапно и буквально подбросили его на ноги. Всего секунду назад он не мог и помыслить, чтобы встать, а сейчас… откуда?

– Так вот ты какой… Воин с дымчатым взглядом далеких костров. – Теперь воины стояли лицом к лицу, и Аскуро мог рассмотреть Асида-Син-Ахди вблизи: сеть глубоких морщин на лбу и мудрые, очень усталые карие глаза. – Мои советники требуют выдать твою голову. Что мне ответить?

Тансиар скривил тонкую линию губ в усмешке:

– Ты спрашиваешь у меня, Вождь?

– Твои не смогли тебя защитить, – сын Айудима провел рукой по золотой вышивке на своей груди, другой рукой придерживая меч в богато украшенных золотом ножнах.

– Они и не собирались этого делать, – пожал широкими плечами Аскуро.

Старший Каэно выглядел озадаченным.

– Ты говоришь странные вещи, римерианин.

– Не более странные, чем я сам. А в данный момент они, скорее всего, празднуют мою скоропостижную героическую кончину.

– И ты так просто говоришь об этом?! – изумился Сурир.

– Лишь потому, что знал, что так будет.

– Ты храмовник? – склонил голову к плечу муж Суримы. – Темполиец? Ты способен видеть будущее?

– Я вижу римериан, особенно некоторых из них. Причем достаточно хорошо.

– Почему тебя называют «Чиаро»?

– Откуда мне знать? – отозвался Тансиар. – Спроси у тех, кто придумал это прозвище.

– Мне известно, что на вашем языке это означает «темный».

Тансиар снова молча пожал плечами.

– Ты горд, – продолжал разговор предводитель ашесов, – и ты был рожден, чтобы обрывать жизни. Но неужели ты не думал, что кто-нибудь однажды заберет твою?

– Все мы умираем, – ответил Альентэ. – Рано или поздно. Так или иначе.

– Твоя семья принесла моему народу несчетное число потерь и разрушений. Почему вы, римериане, воюете? За что вы боретесь?

– Я исполняю приказ, – нехотя откликнулся Аскуро, начиная ощущать неподвластное рассудку раздражение. – Но, если хочешь знать, это не то, чего бы мне хотелось. К тому же на этот раз не мы напали на вас, нарушив перемирие, а вы.

Почему же стоявший перед ним чужак и дикарь, который к тому же был главным врагом Эбена, так сильно отличался от Нааяра, отца, любого из приториев, которых довелось встретить на своем пути Тансиару? Что-то в нем было, в этом пепельном, что заставляло уважать его с первого взгляда и первого слова до последнего. Вот каким должен быть настоящий вождь, правитель, воин. Сам скачущий навстречу врагу, а не прячущийся за высокими стенами и чужими спинами.