– Анаис из благородного семейства Каэно, – вновь раздался громкий голос храмовника после того, как он получил согласие Нааяра. Широкая рука Наследника, до этого с силой сжимавшая алебастровую ладошку невесты так, что, казалось, он вот-вот сломает ей пальцы, выпустила тонкую, как призрачный мираж, руку. Наследница ашесов должна была решить сама, возьмет ли она в мужья эбенца или отвергнет его.

– Готова ли ты разделить с этим достопочтимым приторием Вечность? Готова ли ты служить, уважать, подчиняться ему и следовать за ним, куда бы он ни пошел и что бы ни делал во благо Римериана и всех его обитателей? Готова ли ты ждать мужа, если он уйдет на Черту́ или принести себя в жертву, если того потребует Совет и Владыка и если на то будет воля Вечности? Приносишь ли ты свою кровь на ваш общий алтарь? Отдаешь ли свою верность добровольно, а не по принуждению?

А жрец молодчина! Недрогнувшим голосом он скреплял неравный союз, не поперхнувшись на словосочетании «благородное семейство», которое он в несчетный раз отнес к племени Каэно.

Ожидания Тансиара оправдались, когда гробовая тишина послужила Верховному темполийцу красноречивым ответом, и Чиаро понял – она не сдастся. Он знал такой тип тьернийцев, поскольку не раз встречал их в своей Вечности – сыновья Черной Кошки вообще готовы были умереть в страшных муках, но не раскрыть рта и не выдать ни своих соплеменников, ни свои секреты. И если прочие дикари предпочитали смерть с закрытыми глазами, то пепельные всегда смотрели в лицо палачам.

А ашесинка, Альентэ это сразу понял, была истинной дочерью своего народа.

– Дочь благородного семейства Каэно… – Неужели темполиец подумал о том же, о чем и Первый Воин? Должно быть, ведь он не глуп. – Слышала ли ты мои вопросы? – чистокровный эбенец повторно обратился к будущей царице, и в его словах послышались нотки презрения – он ненавидел пепельных, и соединять перед лицом Вечности неравную с наследником рода Аскуро для него было худшим наказанием. Но инициатором этого союза был Владыка, а с ним не смел спорить никто. Ну, кроме разве что одного из его сыновей.

Женщина с идеально ровной осанкой с достоинством выслушала заново повторенные вопросы, и только глаза безумным огнем поблескивали в полутьме. Эта пепельная не просто не смотрела в глаза своим возможным будущим палачам, она их как будто не замечала.

Так и не дождавшись ответа, жрец метнул взгляд на Владыку, а тот – на жениха.

– Я спрашиваю тебя еще раз… – начал было храмовник, и тут Чиаро увидел, как ее ноги подкосились.

К дочери Сурира никто не прикасался, но женщина со слабым стоном, который едва ли услышал кто-либо, кроме Нааяра, Владыки и Первого Воина, упала коленями прямо на обшитую красным сатином подушку с золотой бахромой, как если бы два дюжих эбенца схватили ее за руки и толкнули к алтарю.

Это движение было тут же истолковано как согласие. Золотистое пламя смешалось с алым, взвилось в воздухе и скрепило кисти молодых людей. Жрец объявил их мужем и женой, и Чиаро, тщетно пытаясь погасить в себе то ли отчаяние, то ли досаду, понял, что пропал.

Теперь все были довольны: лицо отца светилось тихой радостью и воодушевлением, новоиспеченный муж надулся от осознания собственной важности, и лишь новообретенная римерианка и молодая жена не выглядела хоть сколько-нибудь счастливой. Ладно, счастливой… Но что творилось с ее лицом! Она напоминала Сына Вечности, лишившегося полученной с момента рождения силы в самый разгар боя с врагом. Наблюдая за ней, Чиаро и сам не понял, как смог уловить ту беззащитную надломленную красоту и беспомощно плескавшуюся в глазах муку.

Кто-то сунул в руку молодой супруге ветку белой лилии, но она то ли не успела ее удержать, то ли не смогла, и цветок упал прямо ей под ноги. Жена брата рассеянно повела ладонью перед собой, словно не ощущая окружающего ее пространства, но Чиаро уже успел прийти на помощь молодой женщине, ловко наклонившись и подняв цветок.

На какие-то доли секунды воину удалось поймать ее взгляд: смарагдовые глаза, полные скрытой боли в вперемешку с последними едва ощутимыми остатками сопротивления встретились с его глазами лишь раз.

Почему-то глубина и само выражение ее взгляда поразили воина и отдаленно напомнили ему что-то… Вот только что? Глаза загнанного смертью зверя!

А после Чиаро вспомнил. Бьющееся в конвульсиях животное с перебитым хребтом. Когда-то давно у него была собака. Он безумно ее любил, но кто-то из братьев, играясь, сломал ей позвоночник. У бедняги отнялись задние конечности, и она долго мучилась, прежде чем хозяин освободил ее от страданий. Он вызвался сделать это сам, несмотря на то, что его могли избавить от этого неприятного дела. Но почему тот злополучный случай вспомнился ему именно теперь? Ведь подобного не может повториться! Тем более с девочкой со смарагдовыми глазами…

Ночь всегда была ее сообщницей, соратницей, союзницей. Она укрывала, прятала, дарила возможность и вселяла надежду. На этот раз, очевидно, последнюю. Даже не на свободу – на освобождение. Ночь могла изменить многое, она – почти ничего. Хотя кое-что Рима[22] из рода Каэно все-таки могла.

Мать говорила ей, что она похожа на воду. Что она может проникнуть туда, куда прочим вход закрыт. То спокойная и мирная, как ручей, то неистовая и разрушающая, как ураган, вода способна точить камень, напоить страждущего или оросить землю в засуху, а если ее разгневать, обрушиться на сушу цунами и одним своим рукавом стереть с лица земли то, что согрешило, предало, забыло.

Будь у нее иной, более легкий выход, она воспользовалась бы им, не задумываясь. Какая ирония! Ее семья обменяла ее на мир, а взамен получит новую войну. Супруга Эдэрэра отдавала себе отчет в том, что ее ждет за нарушение клятвы, данной перед лицом Вечности. Дочь Суримы знала свой народ, и не нужно было быть Видящей[23], чтобы понять: после того, что она сделает сегодня, ни родная семья, ни страна, которую она подвела, не примут ее назад. Она станет для них изгоем, отступницей, врагом… Для собственного народа! Но как можно вынуть корни дерева из земли? Оставить лошадей – без бега, а птицу – без крыльев? И даже цвет волос ее не спасет. Черноволосая предательница и убийца, эгоистичная, трусливая, малодушная… так сначала скажут, а потом запишут в сакральных свитках и выбьют на священных камнях, чтобы запомнить и передать своим детям и внукам. И пусть! Никто и никогда не узнает всей правды. А возможно, отмщение за попрание кровной клятвы настигнет ее раньше, чем она посмотрит в лицо родным, и Силы свершат свое возмездие, не дожидаясь людского суда…

Глаза слегка блеснули в темноте, когда она бросила взгляд на спящего Наследника. Неужели она видит эти ненавистные черты в последний раз? Пусть даже в последний раз в своей Вечности?

Последний вздох перед тем, как переступить грань… Еще миг, и тишины не станет, она наполнится криками и кровью, а ночь будет разбита как зеркало. Но прочь сомнения, нельзя позволить им завладеть собой! И медлить нельзя – Наследник не должен пережить эту ночь. Такие, как он, не должны жить… Такие, как он, – это беда, чума, проклятие для других. Это зло, которое ходит, говорит, дышит, живет. Анзар, старший брат, баюкавший в детстве маленькую Риму на руках, понял бы ее, и мать с отцом бы поняли… Вот только смогут ли простить, так и не узнав всей правды? Неважно! Мать всегда говорила, что маленькая Рима в ответе за все, что она делает. И она ответит!

Ладонь с непоколебимой решимостью сжала рукоять узкого кинжала, медленно вынимая его из ножен.

– На твоем месте я не стал бы этого делать, – внезапно произнесла тьма, схватив ее за руку.

Темнота не умела говорить, поэтому из нее в слабый свет Церы шагнул темноволосый мужчина. Его брат! Тот самый, которого прозвали Темным. Лучший полководец римериан, бич ее народа, самый опасный враг, а теперь еще и свидетель!