Навязывание чужой воли – что может быть отвратительнее? Но что, если человек решает сам? Чиаро всегда считал Массимо другом, а не слугой. Правда, мнение Тансиара разделяли не все члены царственной семьи.

– Не приближай его, я ему не верю! Что можно ожидать от римерианца, на знаменах у которого волк[37]?

– Ты веришь Вакке, я – Гаэтано. И вообще-то на знамени у него не волк, а собака, – решил уточнить Чиаро, но должного действия его слова не возымели.

– Тем хуже, – отрезал Наследник. – Волков хотя бы боятся… Но не сравнивай их: Вакка приторианец, его кровь чиста, а твой белый пес – низкородный выскочка, которому от тебя надо лишь продвижение по службе. Дашь слабину – и он без зазрения совести вонзит нож тебе в спину!

– Вонзить в кого-то нож – дело нехитрое… Но с каких это пор мы стали судить о людях по чистоте их крови? – нехорошо усмехнулся Альентэ. – Мало ли благородных подлецов и предателей сидели в свое время в Совете? Или протирали колени в Темполии? Вечные Силы, да их и сейчас там в избытке!

– Говори тише! – предупредил старший брат. – Пусть они и дальше думают, что знают о нас все, в то время как мы о них даже не догадываемся. А насчет твоего белого пса – считай, что я предупредил тебя.

Нааяр как всегда был категоричен в своих суждениях. Для Эдэрэра существовало четкое разделение: слуги для него оставались слугами, притории – приториями, а ашесы – ашесами. Отцу это нравилось, Чиаро откровенно бесило. Второй сын Владыки не любил делить всех и вся на черное и белое. Ведь цвета имеют свойство перемешиваться и меняться, а уж люди – тем более.

Помнится, он ответил тогда брату:

– Я услышал твое предупреждение. Но ответь мне на вопрос: если ты всегда делишь людей по крови, то как ты можешь доверять безопасность своего Царства наполовину бастарду?

Нааяр тогда невнятно хмыкнул, а Чиаро еще раз убедился в бессмысленности каких-либо доводов.

– Ну что ж, Массимо, – Тансиар попытался улыбнуться, но вышло совсем не радостно, – поступай, как велят тебе Вечность и Вечные Силы. На все их воля…

– Нет, повелитель. – Неужели Гаэтано впервые сказал слово поперек слова Альентэ? В это верится с трудом.

Взгляды двух эбенцев пересеклись. Один испытывающий и умеющий быть ироничным, другой – твердый, спокойный, уверенный.

– Не их и даже не моя. Только твоя, повелитель. Твоя и ничья больше.

Синее, серое, белое и – золотое. Вдали вздымаются, замыкая круг, горы в тумане, а на фоне неба – нерушимые стены. Римериан. Теперь он за спиной. Пурпурные флаги со Звездой и шитые серебром стяги с соколом развеваются над головами выстроившихся в ряд конников. Тучи прорезает свет обоих солнц, падая наклонными лучами. Ветер гонит облака, треплет знамена, а солнца путаются в них, будто пытаются разглядеть, узнать, запомнить каждое.

Конница пронеслась по узкому мосту и пересекла последнюю черту обороны. Всадники вырвалась на открытое пространство и один за другим замерли в пыли, поднявшейся из-под десятков копыт.

– Повелитель! – окликнул своего господина Гаэтано, нагнав его на резвом скакуне.

Полководец обернулся на зов и осадил своего разогретого скачкой Ньевэ. В блестевших диковатых глазах белогривого жеребца норова было не меньше, чем у его хозяина. Бунт, буря, пожар, сама стихия, казалось, были заключены в этом четвероногом. Вот он вздыбился на задних ногах, умудрившись вытянуться чуть ли не в свечу, но Чиаро с легкостью осадил бунтовщика. Это не было неповиновением, скорее, выражением неодолимой жажды жизни, о которой полководец знал и за которую прощал своему любимцу все его выходки.

– Они так и не пришли… – Массимо не стал пояснять, но Тансиар понял без лишних слов: пятидесятник имеет в виду людей Эдэрэра и обещанное подкрепление.

– А ты ждал их? – Какие злые у повелителя глаза! Но цвет они не поменяли.

– Нет, повелитель… – Массимо поежился от взгляда Альентэ, но возразить не успел или не смог, а тот коротко усмехнулся:

– Вот и славно. – На лице сына Владыки играла жестокая улыбка. Он предполагал, что так будет? И был к этому готов? – Мы здесь для того, чтобы драться, и бой нам сегодня обеспечен. Чего еще можно желать?

Действительно, чего?

Гаэтано склонил голову в молчаливом согласии, не переставая верить в то, что Наследник выполнит данное слово и пришлет помощь – ведь им не удержать Багряный без нее. Да, они, не раздумывая, простятся со своими жизнями и прольют кровь здесь, возле камней на золотом песке, но… Нет, подмога придет, должна прийти, и ее надо дождаться! Другой вопрос, что же так задержало их в пути? И сможет ли Альентэ выгадать время?

– Ветер меняется! – крикнул кто-то из Крылатых, указывая на трепыхающиеся на ветру серебряные стяги с летящим соколом. Птица словно ожила, она действительно летела – серпообразные крылья метались и тревожно трепетали на ветру.

И в эту же минуту серебристо-серый лаггар опустился на вытянутую руку в перчатке.

– Ну, здравствуй! – поприветствовал птицу Чиаро. – Вернулся? Что видел? Что слышал? Рассказывай.

«Киииик-кииик-кииик» – протяжно откликнулся хищник, издав пронзительный, рвущий душу жалобный крик, чем-то похожий на зов чайки.

– Ах, вот оно что! – звонко засмеялся Альентэ. – Выходит, ты мне больше не понадобишься. Лети! – Он протянул руку, отпуская вольную птицу ввысь, но вопреки всем законам природы лаггар вцепился в перчатку мужчины острыми когтями и, видимо, не собирался ее отпускать.

– Ты не понял? – словно к равному обратился к соколу Чиаро, наклонив голову и заглядывая в карие, почти черные птичьи глаза. – Здесь ты мне больше не нужен. Улетай!

Тансиар с силой встряхнул кистью, и на этот раз сокол оторвался от руки. Птица взмыла в небо, сделала пару широких кругов и исчезла в лучах солнц.

Второй из рода Аскуро, пришпорив снежного Ньевэ, выехал вперед перед вытянувшейся линией Алеар. Озаряемый нестерпимо-яркими для глаза солнечными лучами, неподвижно застывший в седле всадник в синем казался частицей той небесной синевы, на фоне которой в ожидании стояли его люди, а его жеребец – неотъемлемым продолжением всадника, ослепительным осколком света, от которого исходило магическое сияние.

«Земля дрожит…» – как-то отвлеченно подумал Массимо, ощутив легкое подрагивание амуниции. Лошади занервничали минутой ранее – они почувствовали это первыми.

Гаэтано поспешил подъехать ближе к Альентэ, чтобы спросить, какие будут приказания, и увидел, как на лице господина отразилась целая гамма чувств: решимость, злость, задор, готовность и нетерпеливое предвкушение скорого боя, опасности, смерти.

Аскуро не стал оглядываться, чтобы удостовериться, что люди его брата так и не появились. Вместо этого он сощурился и негромко, но отчетливо, не отрывая взгляда от горизонта, проговорил:

– Они уже здесь.

И Массимо Гаэтано понял, что времени у них не осталось и что рассчитывать придется только на собственные силы.

Чередование света и тени, проносящиеся и уходящие вдаль облака, сквозь рваные разрывы которых струятся отвесные столбы света. Будет гроза. Она неизбежна, ее принесет ветер. Восточный ветер. Он дует им в спины, а римерианам – в лицо. Он подгоняет их, и они идут. Они уже пришли.

Теперь Массимо видел и слышал их. Даже отсюда.

Дикие крики – боевой клич, тяжелое бряцанье оружия, кованая поступь близящейся схватки. А на горизонте – всадники. Их много. От края до края синеву медленно затягивала черная полоса вражеских знамен. Темная линия росла с каждой минутой, закрывая собой остатки светлеющего неба. Вечные Силы, как же их много!

– Повелитель, это действительно ашесы! – Лучник не верил своим глазам, но данность от этого не менялась. – Силы, но почему?

Серебро конной упряжи яркими лунными росчерками прорывается сквозь тьму, а впереди закутанный во все черное на диком вороном коне, пущенном в карьер, не дожидаясь своих воинов, как будто он мог завоевать Римериан в одиночку, несся главарь ашесов.