Читаем в российском списке «Сказания»: «Княгиня же великая Евдокия, и Владимира княгиня Мария, и других православных князей княгини, и многие жёны воевод, и боярыни московские, и жёны слуг тут стояли, провожая, от слёз и кликов сердечных не могли и слова сказать, свершая прощальное целование. И остальные княгини, и боярыни, и жёны слуг так же совершили со своими мужьями прощальное целование и вернулись вместе с великой княгиней. Князь же великий, еле удерживаясь от слёз, не стал плакать при народе, в сердце же своём сильно прослезился, утешая свою княгиню, и сказал: «Жена, если Бог за нас, то кто против нас!»

А вот и ещё одна миниатюра из Лондона, с упоминанием в тексте великой княгини, теперь уже названной Овдотьей. Текст гласит: «Великая княгиня Овдоться со снохою седяше в тереме». Мы видим символическое изображение Кремля, высокие палаты, маленькое оконце, у которого сидят великая княгиня и её родственница — в ожидании возвращения своих мужей и братьев после Куликовского сражения.

Именно этот терем описывается в «Сказании» удивительными по поэтичности словами: «Княгиня же великая Евдокия со своею невесткою, княгинею Владимира Марией, и с воеводскими жёнами, и с боярынями взошла в златоверхий свой терем в набережный и села на рундуке под стекольчатыми окнами. Как будто в последний раз видит великого князя, слёзы проливая, как речной поток. С великою печалью, приложив руки свои к груди, говорит: «Господи Боже мой, всевышний Творец, взгляни на моё смирение, удостой меня, Господи, увидеть вновь моего государя, славнейшего среди людей великого князя Дмитрия Ивановича. Помоги же ему, Господи, своей твёрдой рукой победить вышедших на него поганых половцев. И не допусти, Господи, того, что за много лет прежде сего было, когда страшная битва была у русских князей на Калке с погаными половцами, с агарянами; и теперь избавь, Господи, от подобной беды, и спаси, и помилуй! Не дай же, Господи, погибнуть сохранившемуся христианству, и пусть славится имя Твоё святое в Русской земле! Со времени той калкской беды и страшного побоища татарского и ныне уныла Русская земля, и нет уже у неё надежды ни на кого, но только на Тебя, всемилостивого Бога, ибо Ты можешь оживить и умертвить. Я же, грешная, имею теперь две отрасли малых, князя Василия и князя Юрия: если встанет ясное солнце с юга или ветер повеет к западу — ни того, ни другого не смогут ещё вынести. Что же тогда я, грешная, поделаю? Так возврати им, Господи, отца их, великого князя, здоровым, тогда и земля их спасётся и они всегда будут царствовать».

Автор «Сказания о Мамаевом побоище» не преминул сделать доброе дело для своих читателей. Среди редких миниатюр о Евдокии в Лондонском списке он поместил ещё одну, привносящую радость и надежду. По тексту мы видим, что женщины дождались благой вести с поля битвы. В Москву прибыл гонец к «великой княгине Авдотье с вестью», что её муж и многие его ратники — здравы и невредимы.

А ведь могло бы произойти по-другому. На сей случай, у семьи правителей Москвы всё было заранее предусмотрено…

Когда дружины Дмитрия Ивановича отправлялись в сторону Куликова поля, возник вопрос государственного значения. Кого оставить на правлении в столице княжества? Ведь этот временный преемник мог оказаться тем, кто будет исполнять великокняжеские обязанности до перехода власти к наследнику. Ибо при таких сражениях надо было иметь в виду и то, что его участников, включая великого князя, могла ждать погибель.

Отметим, что на тот момент продолжало действовать завещание, написанное Дмитрием Ивановичем ещё в 1375 году, перед походом на Тверь. По тому завещанию наследство, и владимирский, и московский престолы оставлялись старшему сыну — Василию Дмитриевичу. К 1380 году ему было уже девять лет. Возраст не вполне зрелый. Следующим наследником по старшинству становился князь Юрий, а ему ещё не исполнилось и шести.

И уже тогда в дошедшем до нас экземпляре той духовной грамоты встречается упоминание о княгине Евдокии (правда, без имени и без подробностей, как это будет позже в другом варианте завещания). Видимо, молодость княгини и юность детей ещё не привели князя Дмитрия к решению выделить её в завещании особо; это решение возникнет лишь через 14 лет.

Вот почему в Москве тогда оставалась не только великая княгиня Евдокия, но и мудрый человек, способный в критической ситуации решать важные государственные дела, — боярин Фёдор Андреевич Свибло. Он должен был и столицу блюсти, и о будущем позаботиться.

К счастью, как мы уже знаем, в Куликовской битве победили русские, правитель московский вернулся обратно. И с тех пор в народе он стал носить имя — не только великий князь Дмитрий Иванович, но ещё и Донской.

Есть ещё одно упоминание о великой княгине Евдокии — в Новгородском хронографе, повествующем о возвращении русских дружин в Москву после Куликовской битвы. Войско тогда построилось вдоль реки Яузы, и 1 октября 1380 года произошёл крестный ход в Андрониковом монастыре.

Потом все пошли в сторону Кремля. Здесь у Фроловских ворот их и встречали великая княгиня Евдокия с сыновьями — Василием и Юрием, а также другие родственники и многочисленные «воеводские и воинские» жёны.

Семья вместе с Дмитрием Ивановичем направилась в Архангельский собор, дабы поклониться мощам своих предков, а затем — в Успенский собор на моление.

Однако семье князя Дмитрия пришлось пережить и более ужасные времена. Мальчики-наследники, которых воспитывала Евдокия, были столь малы, что оберегать их приходилось как зеницу ока. Из Орды доносились различные грозные вести о том, что хан Тохтамыш, настоящий правитель Орды, крайне недоволен невыплатой Москвой дани, а также поражением ордынцев.

Угроза нового нашествия монголов на Русь становилась всё более реальной и предсказуемой…

Около года прошло после Куликовской битвы, и Тохтамыш отправляет в Москву своего посла — Ак-ходжу. С ним пошли на Русь несколько сотен воинов. У Нижнего Новгорода Ак-ходжа решил посоветоваться с местными князьями о том, грозит ли ему опасность при появлении в Москве. Тогда ещё памятовали об избиении посольства Сарайки (прошло только шесть лет). Услышав о том, что поездка небезопасна, посол решил вернуться обратно в Орду, но при этом доложил, будто Москва решила выступить против хана Тохтамыша, для чего пошла на союз с Великим княжеством Литовским.

Тохтамыш решает летом 1382 года напасть на Москву. У него уже был план другой войны — с великим Тимуром, угрожавшим ему с востока. Но сейчас надо было навести порядок «в доме», на берегах Москвы-реки.

Повесть XIV столетия «О приходе Тохтамыша-царя, и о пленении им, и о взятии Москвы» рассказывала: «Было некое предвестие на протяжении многих ночей — являлось знамение на небе на востоке перед раннею зарею: звезда некая, как бы хвостатая и как бы подобная копью, иногда в вечерней заре, иногда же в утренней; и так много раз бывало. Это знамение предвещало злое пришествие Тохтамыша на Русскую землю и горестное нашествие поганых татар на христиан, как и случилось то по гневу Божию за умножение грехов наших».

Однако была и ещё одна, на первый взгляд, не столь значительная причина похода Тохтамыша на Москву. Она имеет в своём основании финансовые, «денежные» причины, которые, как известно, лежат в основе многих событий в истории.

Нумизматам, историкам и некоторым любителям древностей хорошо известны русские монеты конца XIV — начала XV столетия. Выпуск денег был одной из главных составляющих жизни государства и его политики. Потому автор данной книги склонен считать важнейшей причиной (не отрицая, конечно же, и других причин) похода хана Тохтамыша на Москву в 1382 году ту, что имела финансовые свойства.

Ведь в те времена князь Дмитрий Донской стал впервые выпускать в Москве свои монеты (ему было дано такое разрешение из Орды). Первоначально — анонимные, с надписью «печать князя великого», с изображением воина. А затем — не с именем хана-царя (которому они, собственно, в виде дани и предназначались), а только со своим именем — «Дмитрий». Если исходить из того, что «деньги правят миром», то столь дерзкое покушение на финансовые устои средневековой Орды могло быть решающим для последующего наказания.