Примеряю платья и выбираю. Это долгожданное свидание с Матерью Городов, я должна встретить судьбу в самом красивом наряде.

Бубны шамана звучат в моей голове всё громче.

Хотя нет!

Это стучат не бубны. Это стучат в дверь.

Выключаю музыку.

«Странно, кто это может быть?» – думаю я, а сама уже шлёпаю по коридору. Какой же он странный. Пробираюсь сквозь старую мебель, сквозь зеркала, сквозь лежащие повсюду связанные стопки книг и распахиваю дверь квартиры.

В нос бьёт запах старого бабушкиного сундучка. В уши лезет визгливый незнакомый громкий голос. В глаза – невероятные краски.

– Нет, это просто возмутительно!

Корпулентная женщина, в ярком шёлковом пеньюаре с павлинами и в накрученном вокруг головы большом сиреневом тюрбане стоит на пороге. На руках у неё примостился пушистый чёрный кот. Яркая незнакомка, пытаясь пробуравить меня огромными глазами в роговых очках, не жалеет своих голосовых связок. Она распаляется на весь подъезд. Чувствую, как соседи припали к своим дверным глазкам и приложили уши к дверным щелям.

Судя по взгляду и навострённым ушам кота, тот полностью согласен с возмущениями, изрыгаемыми на меня его хозяйкой.

– Что-то случилось? – задаю я робко вопрос, при этом смотря не в глаза новой знакомой, а в жёлтые зрачки её кота. Кот моргает, выворачивается и, словно осознавая недоброе, не отпуская моего взгляда, лениво сползает с любящих рук и мягко приземляется на подъездный плиточный пол.

– Вы ещё спрашиваете!? Это возмутительно. Я живу этажом ниже. Я – писатель!

На слове «писатель» моя цветастая незнакомка делает усиленное ударение и выглядывает из-под очков, расширив глаза еще больше. По её сценарию, видимо, я должна попросить автограф или экземпляр книги, но вместо этого я имею неосторожность, произнести:

– Так вы моя соседка?

– Я ваша соседка?! – женщина взвизгивает от накрывающего её возмущения.

– Господа, вы слышали?! – обращаясь к невидимым господам, которые притаились у дверных глазков и щелей, она крутит атласным тюрбаном в разные стороны, разводит руками и, подбоченясь, продолжает на тех же высоких нотах:

– Милочка, вы вообще на каких основаниях находитесь в этой квартире? Я вас тут никогда не видела. Это квартира Инны Назаровны. Вы ей кто?

Перед глазами проносятся вчерашние картины: многочисленные бабушки, любопытные взгляды, острые слова. А ведь мне тут жить, между прочим, три месяца. Я решаю смягчить тон и перевести разговор на новую тему.

– Извините, я не представилась. Меня зовут Морегрина. А вас?

Протягиваю руку, но женщину в павлинах несёт как паровоз, у которого отказали тормоза.

– Меня зовут Изольда Иосифовна. Повторю – я писатель. И я требую полной тишины. В этом подъезде моё вдохновение чтут. Милочка, если вы намерены проживать с нами в добром общежитии, будьте любезны, не нарушайте режим тишины и спокойствия. А заходить к вам я не намерена, но, если будете продолжать в том же духе, я зайду, и не одна, а с Михаилом. Не думаю, что это будет приятное знакомство. Пойдём, Барри.

Выдав тираду, Изольда Иосифовна разворачивается всеми своими павлинами к лестнице, Барри устремляется за ней. На второй ступени кот оглянулся и, как мне показалось, зловредно хмыкнул.

Мне нужно разбежаться и прыгнуть прямо в самое твоё сердце. Чтобы оказаться внутри, чтобы почувствовать, как оно с шумом качает кровь… Прыгаю в метро и еду в центр.

Прочь с окраины. Вперёд, в самую гущу событий, в которых я буду главной героиней. Еду в одном из вагонов Матери Городов, которые разносят по венам жаждущих её крови.

Люди поглощёны книгами, телефонами, плеерами, разговорами, и я среди них – мчусь по коридорам тоннелей, как по темным коридорам памяти.

Ленту воспоминаний прерывает название станции. Иду в общей огромной массе к свету. Течение несёт. Течение вынесет. Пока плохо плаваю в этой воде. Научусь, а пока слушаю ритм и плыву. У меня сейчас нет никакого адреса. Мне просто нужно надышаться, насмотреться и наслушаться тебя, Мать Городов.

Какая ты необъятная. Какая ты широкая и высокая. Мать Городов, не задохнуться бы от твоей красоты и мощи, которая врезается в сердце и норовит его разорвать.

Нет, ты не лекарство. Ты – бессонница. Как я теперь буду спать: под сверкание твоего неба, под волны твоего шумного дыхания?

Иду по ровным улицам, стремящимся далеко за линию горизонта. Рассматриваю номера домов, подпирающих облака. Пульс учащается. Ещё. Ещё …

Люди вокруг идут настолько быстро, что это даже не назовёшь ходьбой. Они, скорее, медленно бегут, чем быстро идут.

Но не хочу сегодня никуда спешить. Я буду впитывать тебя, Мать Городов. Чувствовать тебя всей кожей, как земноводные.

Неспешно двигаюсь вперёд. Сердце замирает от каждой сверкающей витрины. Мои шаги убыстряются только на пешеходных переходах. Но, как только нога ступает на их последнюю полосу, я уже снова поглощена твоим блеском.

Машины то пролетают мимо, то стоят в густо набитых пробках.

Совершенно незнакомые люди мельтешат кто куда. Некоторые так же, как и я, не торопят время.

Вот возле окна парочка. Оба тычут в разложенную на витрине обувь и что-то живо обсуждают. Наверное, выбирают себе подарки. Сладкая парочка. Мне уже не режет глаз чужое совместное счастье. Я остываю. Или просто былую боль вытеснили новые чувства?

Мне режет глаз другая картина. Под одной из сверкающих витрин сидит пушистая дворняга с печальными глазами. Собака настолько грязная, что сложно разобрать, какого цвета она от рождения. Только круглые чёрные пятна вокруг глаз ярко выделяются в серой сбившейся массе шерсти.

Спешно ищу продуктовый магазин, чтобы покормить бедолагу. К счастью пса, сразу через здание находится дверь с окнами, увешанными бутафорским сыром и колбасой. Беру самые недорогие сардельки и возвращаюсь. Собака, не веря собственному везению, виляет хвостом, выхватывает гостинцы у меня из рук и жадно проглатывает.

– Ешь хомяк, тебе надолго хватит, – говорю ему, кладу остатки сарделек рядом и иду дальше, оставив дворнягу самостоятельно разбираться с нечаянными подарками.

За стёклами витрин, чистыми настолько, словно их ежеминутно натирает невидимый чистильщик, торжественно возвышаются манекены.

Мерцают золотые деревья. На их ветвях медленно двигаются механические длинноволосые русалки в цепях, в серьгах-люстрах и с культовыми сумками в руках.

Четверо статных пластиковых мужчин в шляпах и костюмах, взирают на меня с высоты своего двухметрового роста, и я между ними. Точнее, моё отражение. Я отражаюсь в твоих стёклах, Мать Городов, я уже часть твоего мира.

Это мой оживший «глянец». Тот «глянец», перелистывая который, я тщательно высматривала лица и вычитывала имена. Имена – гербы. Имена – гимны. Имена – бренды.

Я завороженно подносила палец к губам, чуть увлажняла и листала липкие страницы, оставляя на них отпечатки, загибая уголки там, куда потом возвращалась, читая снова и снова о балах, о презентациях, о новых коллекциях, о сплетнях и модных местах.

Каждый журнал был как модная Библия. Эти «библии» я собирала и складывала в башни возле кровати, чтобы по вечерам вытягивать одну из них наугад и погружаться, как в сладкий сон, в мир, который заманивал меня, как яркая, горящая, развратная, но самая красивая блудница.

И сейчас прямо передо мной те самые женщины, которые белозубо улыбались мне с шуршащих страниц. Это те платья, брюки и костюмы, в статьях о которых я старалась не пропустить ни слова. Названия роскошных тканей звучали для меня, как магические заклинания.

Вот стоят три манекена в статусных костюмах из тканей нежно-лимонного, густого-травяного и глубокого синего. Три разных фигуры, три разных роста и размера.

Заворожёно любуюсь яркостью нарядов и реалистичностью застывших пластмассовых красавиц.

Но вдруг, что это? Прижимаюсь к стеклу и вглядываюсь пристально в лицо центрального невысокого манекена. Показалось, или она действительно моргнула?