— Йон, он хотел навредить мне, и я убила его. Я убила его, Йон, понимаешь! Он лежит там… совсем-совсем мертвый. И от него так много крови! Так… много… Я вымыла все, что смогла, но наверняка следы остались. Вся эта квартира пропитана на десятки раз затертой кровью, я чувствую ее, чувствую ее повсюду… Соседка сказала, что они не выходили, понимаешь? Я не знаю, как он избавлялся от них, но какая-то часть их все еще тут. Йон, мне так страшно, они повсюду, они смотрят на меня, они впитались в мою кожу, и я никак не могу отмыть их… — Продолжая бормотать что-то в таком духе, я уже сама не разбирала и не разделяла слов, но будто бы обращалась к любимому единым нечленораздельным стоном боли и ужаса.

Именно в тот самый момент я внезапно ощутила всем своим естеством, что он единственный, кому я по-настоящему верю во всем, кому не боюсь признаться в самом гадком, кто всегда будет рядом, поймет, поддержит и вытащит из любых зыбучих песков, куда закинет меня жизнь. Его прошлое больше не пугало и не отталкивало меня. Оно в конце концов не могло изменить всего того, что было между нами после. Будучи уродливым гадким слизнем, что свернулся где-то во тьме прошедших лет, оно не касалось всего того замечательного, доброго и правильного, что было между нами и что мы оба взрастили в себе наперекор внешним обстоятельствам и порой самим себе. Я любила Йона, а он любил меня, и это все, что имело значение — это было единственным, за что вообще имело смысл цепляться, когда все остальное вокруг рушилось, как карточный домик. Если бы не он, я даже не представляю, как бы справилась со всем этим

«Хана, послушай меня, — наконец вторгся его голос в мой поток сознания. — Где ты сейчас?»

— На предпоследней станции восточной ветки метро, — отозвалась я и тут же поспешно добавила: — Йон, я боюсь возвращаться домой. Они наверняка ищут меня.

«Мы скоро приедем за тобой», — коротко произнес он, и я вдруг ощутила, что в его голосе снова появилась тяжесть, словно силы оставляли его.

— Мы? Кто мы? — не поняла я, а потом меня поразила страшная догадка: — Йон, ты ведь… Йон, они там? Отец Евгений там?

Он не ответил, как будто отключившись от нашей линии связи, и мне оставалось только догадываться, что произошло на том ее конце. Конечно, это было самым логичным выводом — что церковники добрались до него и, узнав о том, что он может связаться со мной, заставили его это сделать.

«Он не мог, — возразил голос Джен у меня в голове, и я мельком подумала о том, что слишком много разговариваю с невидимыми собеседниками, пусть даже одна из них была по сути голосом моего здравого смысла. — Он бы не предал тебя».

— А он о тебе говорил совсем другое, — пробормотала я, вспомнив, как мой альфа всеми силами пытался помешать нашей с подругой встрече прошлой зимой, убеждая меня, что она могла быть заодно с нашими преследователями.

«Ты сама знаешь, о чем я говорю. Йон бы так не поступил. Просто дождись его. Он же обещал, что вытащит тебя отсюда».

— Да, наверное, ты права, просто я…

Слова замерзли у меня на губах, когда из кухни, где сидел замотанный в полотенце труп Гарриса, донесся приглушенный шорох и глухой удар об пол. Как будто…

Как будто кто-то сбросил полотенце с головы, потому что оно мешает видеть.

Я буквально примерзла к углу, в котором в тот момент сидела. Слух обострился до предела, и мне вдруг начало казаться, что я слышу шорох. Натужный, поскребывающий, глухой. Как будто кто-то очень-очень медленно…

(полз)

…переставлял ноги по полу. И хотя умом я понимала, что это, скорее всего, звук с улицы, который производит поливальная машина или еще что-то подобное, голос страха говорил громче голоса разума. Да что там говорил — он вдруг завизжал во всю мощь, окатив мое тело ледяной водой. И я вдруг осознала, что сижу и жду появления тени на залитом электрическим светом полу коридора. А потом голоса — свистящего, разреженного дырой на горле.

Хана, ты такая вкусная. Я впитаю тебя в себя до капли, потому что теперь ты принадлежишь мне.

— Йон, пожалуйста, забери меня отсюда, — пролепетала я, даже не попытавшись снова настроиться на волну нашей связи. — Йон, я так не могу больше.

Закрыв лицо рукам, я разрыдалась, ощущая, как меня буквально колотит от страха и отчаяния. В том состоянии я бы в самом деле нисколько не удивилась, если бы труп Гарриса появился на пороге спальни с окровавленным полотенцем в руках. Но, конечно, ничего подобного не произошло. Наплакавшись до тошноты, я свернулась в комочек на полу и не шевелилась, про себя молясь Великому Зверю и всем когда-либо существовавшим старым богам, чтобы они позволили мне выйти из этой проклятой квартиры на своих двоих.

Меж тем за окнами совсем стемнело, но я не могла себя заставить пошевелиться и зажечь свет. Вместо этого представляла, как мое тело начинает медленно растворяться в темноте, сливаясь с ней и безболезненно распадаясь, как в одном кино про супергероев, где все они в какой-то момент начали превращаться в пыль. Я была бы совсем не против просто перестать существовать — хотя бы на какое-то время. Чтобы больше не было больно и страшно, чтобы больше никто не пытался причинить мне вред или использовать в своих интересах. Я не была особенной, как Медвежонок или Йон, я была тем самым винтиком в общей системе, который был нужен просто для того, чтобы эта машина судьбы катилась по выбранному маршруту. Я не была главной героиней истории, я даже толком не понимала ее сюжета и смысла, просто плыла по ее бурному течению, сбивая бока в кровь о камни. Почему я? За что я? Почему нельзя было обойтись без меня, чтобы провернуть то, что было задумано? На фоне таких фигур, как кардинал Боро или Джером Стоун с его женой, я — Хана Росс из маленького северного городка, из всех достоинств которой были лишь рыжие волосы, умение видеть красоту в обыденных вещах и любить всем сердцем, — была ничтожной пешкой, которую, происходи все в иных обстоятельствах, давно бы уже скинули с доски. Но, может, именно поэтому я все еще была жива. Никто из них, больших, сильных и страшных, не видел во мне угрозы или чего-то, что требовало бы более пристального внимания. Я не была особенной, и, вероятно, именно поэтому я все еще была жива.

— Хана!

Сперва я подумала, что этот голос снова звучит только у меня в голове, но потом к нему присоединился громкий стук в железную дверь, и я поняла, что он пришел за мной — как и обещал. И одна эта мысль вернула мне силы и заставила подняться на ноги и выйти из темного угла на свет.

Проходя мимо кухни, я пересилила свой иррациональный, почти животный страх и бросила короткий взгляд в сторону Гарриса. Тот вовсе не пытался встать — просто завалился набок, потому что, видимо, я усадила его не слишком надежно. И все же у меня не было сил смотреть на него слишком долго, и больше всего на свете мне сейчас хотелось оказаться как можно дальше отсюда.

Но, отперев дверь, я мгновенно забыла обо всем — о страхе, о боли, об усталости и желании исчезнуть, — оказавшись в теплых крепких объятиях своего альфы. Краем глаза увидела фигуру в белой рясе слева от нас, но это все было уже неважно. Я смирилась с неизбежным — пусть делают, что хотят, только больше никогда нас не разлучают.

И была совсем не готова к тому, что эта фигура вдруг заговорила до боли знакомым, глубоким и звучным голосом.

— Великий Зверь, Хана, что тут произошло?

— Дуглас? — Имя сорвалось у меня с губ, внезапно обретя почти молитвенный подтекст, как имя божества, что явилось на выручку, когда никто из героев уже не рассчитывал спастись. Это действительно был он, отец Йона, одетый в белое, как и полагается действующему священнику. И это настолько не соответствовало той картине мира, что выстроилась у меня в голове, что я почувствовала, как какие-то тонкие ниточки больно лопаются где-то в моем мозгу. — Ради всего святого, что вы тут делаете?

— Это долгая история, — отмахнулся он. — Йон, я по запаху чувствую, что там внутри…

— Да, — кивнул мой альфа, крепче прижимая меня к себе. — Она же сказала, что он напал на нее.