— Если бы еще этот гребаный фанатик был того же мнения, — раздосадованно цыкнул Йон. — Из-за него Хана не может вернуться к прежней жизни, и все это никак не заканчивается.

— Думаете, если бы кардинал услышал о нашей проблеме, — не очень уверенно начала я, додумывая план на ходу, — он бы смог нам помочь? Если значение наших меток преувеличено и на самом деле не столь велико, не в интересах ли Церкви замять этот инцидент и позволить нам жить спокойно?

— Возможно, — не стал отрицать старший альфа, внимательно глядя на меня из-под аккуратных седых бровей. — Но проблема в том, что нельзя так просто прийти в приемную кардинала и пообщаться с ним по душам. Даже действующим священникам это не так просто сделать, не то что простым прихожанам. Которыми вы, тем более, даже не являетесь.

— Но ты, пап, — тут же вмешался в разговор Йон. — Ты ведь можешь организовать это? У тебя есть связи в Восточном городе и ты занимал там не последнее место, пока не ушел на пенсию, верно?

Я затаила дыхание, ожидая, что он ответит. Признаюсь честно, я уже привыкла жить с мыслью, что мне никогда не вернуться в лоно законопослушного общества, но сейчас, впервые за долгое время, у меня мой появиться хотя бы крохотный шанс все исправить. Снова стать самой собой, вернуть свое имя, свой банковский счет, свою репутацию, трудовую книжку, кредитную историю и вообще все то, что делало меня частью социума. И тогда я смогу в полной мере отплатить и Ории, и остальным за их доброту. А еще смогу вложиться в наше с Йоном будущее, в котором нам не придется прятаться на чердаке борделя и зарабатывать на жизнь тяжелым физическим трудом.

— Я попробую, — наконец, прервав затянувшуюся паузу, проговорил Дуглас. — Не буду ничего обещать, но… чем Великий Зверь не шутит, возможно, у меня и правда получится вам помочь.

Мы с Йоном переглянулись, и я, сжав его руку, широко улыбнулась, ощущая, как все мое естество наполняется давно позабытым чувством тепла, легкости и головокружительного восторга.

Чувством надежды.

Обычно сразу после семейного ужина мы с Йоном поднимались в нашу комнату на втором этаже. Наступало время разговоров — тех самых, которые при свете дня отчего-то казались неуместными или неловкими. Иногда мы вели их втроем, пусть даже третий участник был всего лишь голосом на громкой связи в телефоне. В такие моменты мне нравилось воображать, будто мы с моим альфой попали на другую планету, а прорывающийся сквозь помехи и искаженный расстоянием голос нашего друга это единственная ниточка связи с далекой Землей. Особенно отчетливым и ярким это ощущение становилось, если мы выбирались на крышу, откуда через верхушки садовых деревьев было видно городские огни и далекую темную гладь озера, пойманного в крепкую хватку двух скалистых гор. Вытянувшись на пологом скате, чувствительно упирающемся краями черепицы мне в бока и между лопаток, я смотрела на первые яркие звезды, высыпающие на небе, слушала рассказы Медвежонка о событиях в Доме, новых покупках или каких-то особо интересных клиентах, сплетни о которых девочки по утрам приносили на кухню, и мне представлялось, что я заплутала где-то между Альфой Центаврой и Омегой Дракона, и весь мир существует где-то там внизу, забытый, ненужный и неважный.

Но в тот вечер Медвежонок не звонил, что обычно означало, что он работает, и мы сидели на крыше вдвоем. Дневная жара только недавно схлынула, уступив место приятной прохладе, и розово-голубые сумерки стремительно гасли, все ярче расцветая электрическими огнями. Ночь в Зеленом городе обычно наступала очень быстро. После захода солнца трепещущий, полупрозрачный свет наполнял мир вокруг всего несколько минут, а потом кто-то словно бы резко опускал непроглядный черный занавес, проглатывающий остатки дня. С приходом темноты Йон всегда оживлялся, становился более энергичным и каким-то нетерпеливым. Сидя на крыше, глядя на небо и на город, он глубоко дышал, раздувая ноздри, и я могла лишь догадываться, что происходило у него в голове. Когда же я пыталась настроиться на его волну с помощью нашей связи, меня захлестывало калейдоскопом смутных образов и ощущением пульсирующего в венах адреналина. Ночь звала его, она пробуждала в нем дух Великого Зверя, что жаждал скорости, охоты и опасности. Сама я никогда подобного не ощущала, предпочитая проводить ночь под крышей, в тепле и безопасности, но сейчас, сидя рядом с ним и почти глядя на мир его глазами, я не могла не признать, что в самой идее о пустых улицах, так резко менявшихся после наступления темноты, было что-то манящее и будоражащее. Как если бы привычный мир по ночам полностью исчезал и, не меняя декораций, начинал совершенно иную историю.

— Хочешь, мы можем спуститься, — негромко проговорила я, положив ладонь ему на плечо. Йон встрепенулся, словно вырванный из каких-то своих собственных размышлений, и перевел на меня слегка затуманенный взгляд, в котором далеко не сразу вспыхнуло понимание того, что он услышал.

— Хочешь прогуляться? — удивленно переспросил он.

— Почему бы нет, — кивнула я. — Мы прожили тут уже сколько? Недели две? И до сих пор ни разу не гуляли после заката. Нужно исправлять это странное недоразумение.

— Но я думал, что ты не любитель… ночных прогулок, — качнул головой альфа, все еще глядя на меня с некоторым сомнением.

— Я любитель тебя, — с мягкой улыбкой пожала плечами я, обнимая его со спины и коротко прижимаясь губами к его шее. — И я хочу понять, почему ночь так манит тебя. Что в ней такого… особенного. Покажи мне мир таким, каким его видишь ты, Йон.

Он хмыкнул, тоже улыбнувшись уголком губ, а потом без особых усилий поднялся на ноги вместе со мной, продев руки мне под колени.

— Ночь похожа на охотничьи угодья, по которым бегают стада непуганых оленей, — произнес он, оглядывая раскинувшийся вокруг нас город. — На еще не покоренную женщину, которая так и ждет, чтобы ты коснулся самых чувствительных уголков ее тела. На сокровищницу, которую еще не нашли и не разграбили. Каждая новая ночь полна возможностей, потаенных и скрытых, и они все там, ждут того, кто ими воспользуется.

— И опасностей, — добавила я, поежившись и крепче обхватив его за плечи.

— Опасность меня не пугает, — мотнул головой альфа. — Она меня возбуждает.

На это я ничего не ответила, лишь судорожно выдохнула и прикрыла глаза. В этом был весь Йон, такой, каким я узнала его за эти месяцы совместной жизни. Его всегда манило что-то, до чего он не мог дотянуться, что-то скрытое во мраке, что-то, чему он сам едва ли мог подобрать имя. Его манил хаос, первозданный и первобытный, дикий и непредсказуемый. Он был из тех, кто никогда бы не смог жить тихой неприметной жизнью, зарабатывая на нее на стабильной работе и каждый день возвращаясь домой к накрытому столу, благочестивой жене и пищащим от радости детенышам. При всем желании я не могла представить его в подобной обстановке, не могла поверить, что однажды что-то внутри него настолько изменится, что он согласится осесть где-то и прекратить вечно рваться в темноту, за горизонт, сквозь огни и захлебывающийся своими соками мир. Он жил движением, переменами, отсутствием предсказуемости, и лишь дорога от одного привала к другому наполняла его истинным восторгом и радостью жизни.

И я, как его девушка, наверное, должна была бы приходить в ужас от всего этого, ведь оно совершенно противоречило тем установкам и ценностям, что мне навязывали с детства — семейному очагу, надежному фундаменту и стабильности. Но правда была в том, что моя стабильность заключалась не в собственном доме, крепком счете в банке, машине, собаке и детенышах. Она была в нем. Йон был моей стабильностью и моим домом, а все остальное было лишь непрочными песчаными замками, что способны были исчезнуть под внезапно набежавшей волной. Быть может, поэтому я была так счастлива с ним все эти месяцы, пусть даже у нас не было вообще ничего, кроме друг друга — ни будущего, ни плана, ни гарантий, что все будет хорошо. Дни сменяли ночи, солнце раз за разом прокатывалось по небосклону над нашими головами, а мы просто плыли сквозь время, держась за руки, глядя вперед и не ощущая земли под ногами. И, возможно, однажды всего этого перестало бы мне хватать и я ощутила бы потребность в чем-то неизменном и твердом. Но пока этой твердой валютой неизменности была наша любовь друг к другу, и на ее фоне все остальные неурядицы и проблемы были всего лишь временными трудностями, с которыми нам вполне по силам было справиться.