— Я не уверена, что смогу выразить это словами, — пробормотала я. — И еще больше я не уверена, что у остальных оно бывает так же. Что все, что я видела в кино или читала в книгах, имеет отношение к тому, что я чувствую к тебе. Это что-то… на ином уровне. Ты — часть меня. Понимаешь?

— Думаю, что понимаю, — кивнул он, остановившись под отбрасывающим на землю густую черную тень вязом, и обернулся. Посмотрев ему в лицо и ощущая себя так, будто прыгаю с обрыва в пропасть, я сбивчиво, не давая себе возможность остановиться или передумать, заговорила:

— Ты не просто мой партнер, с кем я по каким-то объективным причинам решила разделить свою жизнь, ее горести и радости. Это не было моим сознательным выбором, мне… вообще не давали выбора. И я сейчас говорю не про тот вечер, когда мы встретились и обменялись метками. Я говорю про что-то гораздо более давнее, чем это. Я не знаю, правда ли души перерождаются, и не знаю, могли ли мы знать друг друга в прошлых жизнях и что нас ждет по окончанию этой. Но я точно знаю, что ты такая же часть меня, как, например, мое сердце. Я родилась с тобой внутри, я живу с тобой внутри, и я так же умру. Я не смогу разлюбить тебя, потому что это все равно что признать какой-то свой орган лишним и отрезать его. Я могу злиться на тебя, могу обижаться, могу считать тебя идиотом, но это все неважно, понимаешь? Это не меняет сути. Отношения, о которых я знала до тебя, были своего рода трудом для двоих, постоянным и изматывающим поиском компромиссов, приспособленчеством, выработкой взаимных привычек. Потому что вдвоем проще и потому что общество навязывает нам идею о необходимости быть с кем-то. Так у меня было с бывшим мужем. Нас друг в друге многое раздражало, и мы часто ссорились по мелочам, но я считала, что это нормально и все так живут.

— Мы с тобой тоже порой ссоримся, — негромко заметил Йон. — Я, если честно, даже думаю, что столько, сколько с тобой, я еще ни с кем никогда не спорил. Даже с отцом. Что-то в тебе постоянно… триггерит меня, заставляет задаваться вопросами, которые мне прежде и в голову не приходили. Ты волнуешь мой разум ничуть не меньше, чем мое тело, и это… иногда пугает меня даже больше. Одно красивое тело, наверное, можно легко заменить другим, но вот что делать, когда речь идет о чем-то, что повторить или заменить невозможно? Иногда мне кажется, что, даже если бы мы не были связаны, я бы уже не смог испытывать нечто подобное к другой женщине, потому что ни одна другая не думала бы так, как ты. Они были бы другими, а я… не хочу ничего другого. Потому что и в этом-то еще не разобрался.

— Я тоже, — кивнула я, глядя на него с нежностью и вместе с тем с беспомощностью, которую мне было сложно выразить словами. Он верно сказал — природа нашей связи была далеко за пределами нашего понимания, она существовала одновременно на ментальном и физическом уровне, и ни один из нас, кажется, еще не был в полной мере способен ее понять. Но разве не об этом говорилось в легенде? Что истинная связь позволит своим носителям подняться в своем духовном развитии и приблизиться к мудрости Великого Зверя внутри себя? Возможно, мы уже двигались в верном направлении, но, никем не наставляемые, вынуждены были плутать в темноте и пробираться на ощупь.

— Вот что любопытно, — меж тем продолжила рассуждать я. — Когда со мной не соглашался мой бывший, меня это жутко выводило из себя. Мне казалось, что он делает это нарочно, чтобы позлить меня. Будто наши отношения как раз целиком состоят только вот из этих разговоров, споров и прочего… внешнего. Я не чувствовала ничего за этим. А когда мы ссоримся с тобой, я откуда-то точно знаю, что это неважно. Что даже если мы не согласимся ни в чем вообще, это не изменит того, что есть между нами. Я люблю тебя безусловно, вне зависимости от того, что ты делаешь, говоришь или думаешь. Мы с тобой связаны не общими интересами, ценностями или приоритетами, что мне раньше казалось самым важным. Мы связаны душами, мы состоим из одной и той же горстки звездной пыли, а значит будем желать друг друга, даже если в следующей жизни я буду рекой, а ты — горой. Будь мы стихиями, животными, людьми или бестиями, мы всегда будем тянуться друг к другу, потому что такими нас создали. И! — Я наконец добралась до главной мысли своего монолога и даже подняла указательный палец вверх, чтобы ее зафиксировать. — И я не думаю, что это дорога для всех и каждого. Ведь иначе истинная связь была бы нормальным явлением и встречалась… куда чаще, чем раз в несколько десятков лет. Более того, я уверена, что никто бы по доброй воле на такое не согласился. Так сильно зависеть от кого-то — это страшно. При мысли, что с тобой может что-то случиться, я почти впадаю в панику.

— Ничего со мной не случится, маленькая омега, — выразительно произнес альфа, покачав головой. Он привычно провел пальцами по моей щеке, ловя золотистые, отливающие медью в закатном свете прядки, а потом добавил: — Я это ты, а ты это я, и если умирать, то в один день, так?

— Так, — серьезно согласилась я, поймав его руку и коротко поцеловав в ладонь.

Свернув с главной дороги, ведущей с вокзала, мы немного поплутали по более узким извилистым улочкам, в которых я, наверное, сама бы заблудилась на раз-два, но Йон ориентировался безо всяких проблем, и наконец вышли к уютно замыкающему тупичок двухэтажному дому. Видимо, до того, как попасть в больницу, отец моего альфы занимался ремонтом, потому что одна половина фасада была заново побелена и приветливо отсвечивала сквозь зелень садовых деревьев, а вторая оставалась серой и обшарпанной. У меня в голове вдруг прозвучал проигрыш из старой рекламы какого-то стирального порошка — посмотрите, как ваш обычный порошок справился с этой грязью, а теперь обратите внимание на результаты работы нашего совершенно особенного средства.

Йон с видимым удовольствием скинул с плеч рюкзак, бухнув его прямо на асфальтовую подъездную дорожку, а потом без лишних прелюдий приподнял с земли каменный вазон, в котором кучкой цвели лилово-белые петуньи.

— Что ты… — начала было я.

— Ключ должен быть внизу, посмотри, пожалуйста, — как ни в чем не бывало сообщил альфа, и его голос, искаженный частичной трансформацией, прозвучал хрипло и низко.

Меня не нужно было просить дважды, и, сбросив и собственный рюкзак, от которого уже ощутимо ныли плечи, я опустилась на корточки и пошарила ладонью по влажной прохладной земле. Кажется, по моей руке кто-то пробежал, но я решила не думать о том, кто это мог быть и сколько у него было ног. Нащупав металлические ключи, я зачерпнула их вместе с комками грязи, завязшей у меня под ногтями, и снова выпрямилась, после чего Йон аккуратно поставил вазон на место.

— Только я могу его поднять, не… впадая в ярость, — ответил он на мой немой вопрос. — Отец всегда хранит тут для меня запасной ключ.

— Хитро, — не смогла не отметить я, и, открыв калитку, мы вошли в сад. Здесь было очень много деревьев и кустов и, в отличие от других садиков, мимо которых мы проходили, пока шли с вокзала, почти не просматривалось грядок или клумб. Все здесь росло так, как ему вздумается, сорняки мешались с более изысканными растениями, а тропинка, которая вела к крыльцу дома, была вымощена не плиткой, а просто плоскими камнями, какие, наверное, можно было в избытке отыскать в местных горах. Слева от дорожки я заметила покосившуюся от времени и дождей беседку, внутри которой на пластиковом столе выстроились банки с краской — вероятно, той самой, которой белили дом. Они частично были накрыты брезентом, но один край его задрало ветром. Около беседки неспешно ржавела железная бочка, наполненная дождевой водой, а рядом с ней лежало почти полностью скрытое травой велосипедное колесо. Справа же росли яблони, и вся земля под ними была усыпана опавшими белыми лепестками, побитыми недавним дождем.

— Надо же, а вы как раз к ужину.

Отец Йона, чей голос нарушил уютную садовую тишину, встретил нас на крыльце, и я, к своему удивлению, поняла, что он куда старше, чем представлялся мне. Не знаю почему, но я думала, что он примерно ровесник отца Горацио, ну или чуть старше, но, судя по его аккуратно подстриженным седым волосам и глубоким морщинам на загорелой коже, ему было уже за шестьдесят. Возраст, однако, не сказался ни на его осанке, ни на голосе, мощном и глубоком, хорошо поставленном и вытренированном годами проповедей. И я, признаться, немного растерялась, когда мы подошли ближе и стало ясно, что отец Дуглас на полголовы ниже своего приемного сына, то есть почти моего роста. Для альф такое телосложение в целом было нехарактерно, да и я почему-то успела навоображать себе что-то совсем другое. Но все эти глупости довольно быстро выветрились у меня из головы.