Политическая теория Курбского определённо уступала по цельности и последовательности взглядам его оппонента. На первое послание Курбского Иван дал развёрнутый ответ, в котором оправдывал свою политику и доказывал её преемственность по отношению ко временам Избранной рады (существование которой, впрочем, царь фактически отрицал). В этом произведении, небольшой книге, царь обвинял «изменных бояр» и в том, что они сами накликали его жестокость и в своих отступлениях от церковных норм, и во многих других грехах. Используя библейские аллюзии, он отстаивал своё право по собственному усмотрению менять состав господствующего класса: «Может бо Бог и от камени сего воздвигнути чада Аврааму!»[191] Идеи «грозы», внедрённые в сознание государей первыми идеологами самодержавия, теперь претворялись в политическое действие. Подчёркивание права на репрессии против знати — главная и сквозная тема первого послания. Более того, наказание злых, опять же в соответствии с Библией, долг правителя: «И тако ли убо пастырю подобает, еже не рассмотрены о нестроении о подовластных своих?»[192]

Ещё одна идея, проявившаяся в письмах Ивана Грозного, — неограниченность монаршей власти, данной Богом. «Доселе русские владатели не истязуемы были ни от кого, но вольны были подовластных своих жаловати и казнити, а не судилися с ними ни перед кемъ»[193]. Подвластные, даже бояре, суть «рабы», и власть им принадлежать не должна: «А се ли убо свет или сладко, еже рабом владети? А се ли тма и горько, еже от Бога данному государю владети?.. Аще царю не повинуются подовластные, и никогда же от междоусобных браней престанут»[194]. Таким образом, неограниченная власть монарха хороша не сама по себе, но ради спокойствия и блага государства.

Эти идеи, пусть со спецификой, обусловленной больше византийским, чем ордынским наследием и блестящим богословским багажом царя-писателя, в целом повторяют мысли идеологов европейского абсолютизма, пусть и в его наиболее крайних (Франция, Испания) формах. Более умеренные версии абсолютистской политики, при сохранении сословных институтов, вызывали у царя раздражение. Оно выплеснулось в известном письме Елизавете Английской, отговорившейся от брачных предложений Ивана волей парламента: «И мы чаяли того, что ты на своемъ государьстве государыня и сама владеем и своей государской чести смотрим и своему государству прибытка, и мы потому такие дела и хотели с тобой делати. Ажно у тебя мимо тебя люди владеют, и не токмо люди, но мужики торговые, и о намих о государевых головах и о честех и о землях прибытка не смотрят, а ищут своих торговых прибытков»[195].

Теория божественного происхождения царской власти и преемственности власти русских царей от великих императоров прослеживается ещё в одном памятнике — Хронографе редакции 1512 года. В нём исторический процесс рассматривается как смена великих царств. Так, на смену ветхозаветному Израилю идут друг за другом Вавилонское, Персидское царства, Македонская держава, государство Египетских Птолемеев. Затем следуют Римская империя и Византия. Возвышение и гибель этих царств определяются Божьим Промыслом, который ведёт историю. Центральная идея Хронографа — с падением под натиском турок православных «благочестивых царств» — Греческого, Сербского и Болгарского, единственным средоточием православия осталась Русь. Она «растёт, младеет и возвышается».

Историческая идея Хронографа[196], заключающаяся в концепции восприятия русской истории как части всемирной истории и божественного замысла, нашла отражение ещё в Никоновском летописном своде (20—50-е годы XVI века). Отдельные статьи этого свода посвящены биографиям русских князей, в них передана родословная от Рюрика до Ивана Великого, которая увязывается с жизнеописаниями царей, почерпнутыми из всемирной истории. Особенное внимание в источнике уделяется падению Византии и возвышению Москвы — Третьего Рима — центра православия. Роль Москвы как стольного города на новом, третьем этапе русской истории, как преемницы Киева и Владимира предопределяется уже в княжение её основателя Юрия Долгорукого: «Сий великий князь Георгий Владимеричь в богоспасаемом граде Москве господствуя, обновляя в нём первоначальственное скипетродержание благочестивого царствия...»

Так, уже в XVI веке, окончательно оформилась идеология правящей династии, выраженная в богоизбранности и преемственности православных монархов.

Разговор о древнерусской книге невозможен без всестороннего исследования самой книги, её истории, духовного мира, эпохи в которую она была написана. Одним из уникальных и наиболее ярких памятников древнерусской словесности является Толковая Палея. Сегодня Толковая Палея известна как «первая русская энциклопедия», «русская Библия», «священная история мира», но ни одно из приведённых названий не отражает истинного содержания этой жемчужины русской мысли. В отличие от Исторической Палеи, достаточно широко распространённой на Руси XIII—XIV веках в переводах с болгарского, Толковая Палея является оригинальным сочинением.

Палеи уже в X—XII веках были хорошо известны древнерусскому читателю как в переводах с греческого и болгарского, так и в русских оригиналах. До нас Палея дошла в 15 копиях с оригинала, списках XIV—XVII веков (в древности списком назывался текст, переписанный с более раннего оригинала данного произведения). При этом 13 списков подготовлены по переводным книгам Палеи с греческого и болгарского и только 2 списка отражают оригинал истинно русского памятника словесности — саму Толковую Палею. Ранний список этого памятника (Коломенский 1406 года) и лёг в основу первого перевода Палеи со старославянского на русский язык, осуществлённого в начале XXI века.

В целом стоит отметить, что исследований, напрямую посвящённых Толковой Палее, не так уж и много. Возможно, это связано с тем, что Толковая Палея долгое время считалась переводным сочинением и оценивалась исследователями как произведение исключительно богословского характера, что во многом предопределило участь памятника. По жанру Толковая Палея действительно ближе всего к богословским толкованиям и учительной литературе, однако по составу, мировоззренческой концепции и идеологической направленности гораздо шире всех известных древнерусских памятников.

Открытый полемический характер, самобытная, сугубо русская мировоззренческая концепция и сложная философия на долгие годы сделали это произведение изгоем в мире культуры. Так, Толковая Палея не попала в издание «Памятников литературы Древней Руси», а также и в издание «Библиотеки литературы Древней Руси». Её значение сводилось только лишь как к сборнику книг Священного Писания.

Долгое время под названием «Палея» историки объединяли «Очи Палейные» (переводная Палея) и хронографический извод Толковой Палеи (оригинальная Палея). Первым видовые отличия текстов Палеи были выделены А.Х. Востоковым[197]. Так, было доказано, что «Очи Палейные», или «Книга бытия небеси и земли» представляет собой Историческую Палею, являющуюся произведением переводного характера и серьёзным образом отличающуюся от текста Толковой Палеи. Историческая Палея получила распространение в двух редакциях — краткой и полной[198]. По мнению Т.А. Сумниковой, русские списки Исторической Палеи восходят к болгарскому протографу, который был переведён с греческого не позднее первой половины ХШ века[199]. Историческую Палею сближают с Толковой Палеёй общее название и частое обращение к апокрифическим источникам[200]. При этом Толковая Палея носит полемический характер и снабжена толкованиями ветхозаветных сюжетов через призму новозаветных, что и отличает её от Исторической Палеи.