Потом опять читал, одним ухом прислушиваясь к разговору соседей. Узнал много интересного.

Старик, давеча просивший у Вити ложечку для обуви, – бывший глава администрации Ленинского района. Евсей постоянно донимает его вопросом, где спрятано золото партии, а Иван Алексеевич сокрушается: «Забыл!»

Боксёр, которого я пока не знал в лицо, и в самом деле мастер спорта по боксу. Тяжеловес. Достаётся ему почти от всех, а он вынужден терпеть. Любой конфликт с его участием чреват задержкой выписки минимум на полгода.

Один из психов в буйной имеет три высших образования. Но здесь они ему не нужны. По ночам руки и ноги «умнику» привязывают к раме кровати. Жить бедолаге осталось недолго, сёстры говорят: гниёт изнутри.

Стас – социально опасная личность. С виду неуклюжий парень, а бьёт резко и без предупреждения. От него чаще всего достаётся Боксёру.

Парень с забавной фамилией Андрюшкин – хозяюшка. До похода в армию он был вполне здоров, но сослуживцы ударили его табуретом по голове. Сзади и сильно. Теперь за сигарету, пирожок или другую мелкую плату он выполняет любую грязную работу: стирает чужие носки, трусы…

Чебурашка души не чает в техничке и постоянно дерётся из-за неё с другими сумасшедшими. Наркоманы и алкоголики на неё не претендуют.

На ужин дали рожки и кусок варёной колбасы. По отзывам местных, это было шикарно. Может, и так, но лично я ничего шикарного в таком ужине не увидел. Да и размер порций оставлял желать лучшего. Я мгновенно умял всё, но так и не наелся.

После ужина Шесту забросили с воли шприц с ханкой[26]. Всех, кто в тот момент был в палате, он попросил о передаче не распространяться. Дозу разделил с Ринатом. Когда примчался Серёга Евсеев, было уже поздно.

– Я с тобой всегда как с человеком поступал, – укорял Евсей собрата. – Жаба душит, да?

– Серёга, да там было-то полкуба! Даже меньше. Нам с Татарином по две точки всего досталось. Раствор беспонтовый. Ни в голове, ни в жопе!

– Тем более! Думаешь, мне для кайфа? Мне раскумариться[27] надо! Я сдыхаю, а ты повёлся, как сука…

Они препирались ещё несколько минут. Затем разочарованный Евсей ушёл в свою палату и, видимо, чтобы отвлечься, начал горланить песни. Длилось это примерно с полчаса.

Ближе к отбою постояльцы карантинной палаты, посовещавшись, решили: чтобы не загнуться с голоду, нужно устраивать второй ужин из продуктов, переданных родственниками и друзьями. Сдвинули плотнее кровати наркоманского ряда и перебрались на них. Чтобы не испоганить постельное бельё, вместо скатерти постелили серую больничную пижаму.

Этот второй ужин получился на славу, и пижаму на радостях переименовали в самобранку.

Перед самым отбоем в палату пришёл санитар Шмаков. Ухмыльнулся, глядя на нашу скученность, которая, впрочем, проявилась только у военкоматчиков.

– Просто замечательно тут у вас! – Голос Шмакова сочился сарказмом. – Может, кто-нибудь хочет нормально поспать? Есть свободная постелька…

Желающие нашлись. И тут же исчезли. Место, о котором завёл речь наш «сердобольный» санитар, находилось в палате для буйных.

– Нашли дураков!

– В логово к психам соваться!

– В соседних палатах больных поищите! Им это больше подходит.

На фоне этих возгласов моё «Я пойду» выглядело странно.

На меня посмотрели с удивлением. Некоторые – с сочувствием.

Оставаясь в карантинной, я ничего не терял – вряд ли кто-то стал бы претендовать на мою территорию. Да пусть бы даже и стал… Но если отбросить суеверные страхи перед сумасшедшими, то в предложении Шмакова был резон.

– Спокойной тебе ночи, – ехидно бросили мне с наркоманского ряда.

Шмаков открыл дверь четвёртой палаты и, указав пальцем на свободную койку, сказал:

– Вон та.

Он запер за мной дверь.

В палате царил полумрак. И холод, потому что форточка была открыта нараспашку. Ещё днем прошёл дождь, и температура на улице упала градусов до десяти (такое нередко случается в конце лета). А после захода солнца опустилась ещё ниже.

Свободная кровать стояла как раз на сквозняке. Я подошёл к окошку и протянул руку к форточке, собираясь её притворить, но слева от меня очень агрессивно прозвучало:

– Зачем закрываешь?!

Приглядевшись, я узнал парня с татуировкой паука на плече. Значит, это тот самый «Ромка», который сцепился с надзирателями.

– Ты под одеялом лежишь, а я к утру под этой простынкой от холода ласты склею! – ответил я.

– Лысый, отдай ему своё одеяло, – приказал Роман.

Сосед справа безропотно выполнил команду.

– И на том спасибо, – сказал я, ложась и укрываясь. – Так в самый раз.

Я уже почти уснул, когда один из обитателей буйной решил повторить мою попытку – встал и направился к окну.

– А ну, ляг! – приказал ему Роман.

– Холодно очень, – пожаловался долговязый коротко остриженный псих в полосатой пижаме. – Закрыть нужно…

Я узнал его по голосу – тот, что настойчиво просился утром в туалет.

– Упади обратно, я сказал!

Сумасшедший подчинился, но вскоре поднялся снова. Я отметил, что он вообще часто и настойчиво просится куда-нибудь или пытается что-то сделать. Не дойдя до окна, он отлетел назад, размахивая руками, – Роман, не вставая, нанёс ему два мощных удара ногой. Один в бедро, другой в живот. «Аргументы у него… сильные!» – подумал я и провалился в сон.

Утром я вернулся в карантинную. Несколько человек поинтересовались, как мне спалось. Ответил, что нормально. После завтрака взялся за учебник в надежде найти хоть что-нибудь о расстройстве множественной личности. Судя по оглавлению, интересующая меня информация могла в нем быть только как вторичная, дополняющая сведения об особенностях восприятия нормальных людей. Я отрывался от книги, только если происходило что-то заслуживающее внимания: прибытие очередного постояльца или, например, стычка между Шестаковым и долговязым военкоматчиком.

Первый был напорист, но пропустил несколько ударов в голову. Второй отбивался, пытаясь удержать дистанцию.

Впрочем, драка не продлилась и минуты. В палату на шум заскочила медсестра и остановила потасовку: Шесту пригрозила переводом в буйную, а долговязого отправила в коридор, под свой присмотр.

Шест, не удовлетворённый результатом разборки, мерил шагами свободное пространство и цедил:

– Я ещё доберусь до этого козла…

– А давай его на пару отфеячим? – поддержал кореша Татарин. – Приборзел пацан. Вдвоём легко одолеем. Для начала звякнем его хлебалом о дужку кровати! А потом он у нас будет из угла в угол без крыльев летать!

Я пробежался взглядом по лицам военкоматчиков. В их глазах читалась боязнь оказаться следующей жертвой. И ещё тихая радость, что на месте долговязого сейчас не они.

Когда страсти немного поутихли, Шест притащил в палату шестиструнную гитару. Играл он плохо, а пел ещё хуже. И репертуар был так себе.

Минут через пятнадцать силы у него иссякли и эстафету перехватил Дима-студент. С «Группой крови» и «Звездой по имени Солнце» на фоне Шеста он смотрелся просто отлично.

– А ещё что-то из Цоя можешь слабать? – насели на Диму соседи.

– Могу, – ответил он. – Но в основном из последних альбомов.

– А сколько их всего? – спросил кто-то.

– Не помню точно… Кажется, семь или восемь.

– Студийных восемь, – подтвердил я. – Есть ещё сборники: «Последний герой» и «Неизвестные песни».

Один из новеньких, порывшись в памяти, выдал:

– А у меня друг собрал все их диски. Он говорил, двенадцать. Если коробки в ряд поставить, складывается надпись «КИНО».

Я усмехнулся и пояснил:

– «Акустический концерт» и «Концерт в рок-клубе» в расчёт можно не брать. Это записи выступлений. Всё, что там исполнялось, есть в этих восьми альбомах и двух сборниках. А набор из двенадцати боксов – маркетинговый ход Moroz Records с целью отъёма денег у серийных коллекционеров.