– А ты какие песни знаешь? – поинтересовался Дима у меня.

– Практически все.

– Так давай на пару споём, а то я слова местами забываю и могу сбиться, – предложил он. – Какую?

– Любую…

Начали с песен 1986–1988 годов. Здесь моя помощь ему иногда требовалась. Но когда он переключился на вещи из последних двух альбомов, необходимость в моём участии отпала – собравшиеся вокруг нас были прекрасно знакомы с репертуаром.

Глядя на Диму, уверенно державшего инструмент, я вспомнил Петьку Лелюка.

Пётр, добрый и, по-моему, излишне интеллигентный человек, специализировался по русской семиструнной гитаре. Мне очень нравилась «Старая Япония» в его исполнении:

Лелюк и среди музыкантов-то выглядел белой вороной, персонажем иллюзорного мира, в котором нет жестокости, все любят друг друга и ценят исключительно за талант.

Однажды, сидя у него в гостях, я услышал доносившиеся из-за окна пронзительные завывания, переходящие в скулёж. Я спустился во двор. По звуку отыскал в темноте умирающую собаку: какие-то выродки сильно её изувечили. Задние лапы скручены проволокой, раны на морде и теле уже гноятся, выбитый глаз… Шансов выжить у дворняги не было. Лучшее, что я мог для неё сделать, – убить быстро. Чтобы не мучилась.

Пётр из окна поинтересовался, что случилось. Я объяснил.

Моральные устои Лелюка, на мой взгляд, во многом граничили с… ущербностью. Он тогда признался, что не может смотреть на чьи-то мучения. Однако и прекратить агонию живого существа, добив его, он тоже был не в состоянии. Я сказал, что всё сделаю сам. Спросил, есть ли у него хоть что-нибудь, чем можно прервать страдания четвероногого бедолаги. Но у Петра не нашлось ничего подходящего.

Я побродил вокруг пса в надежде найти булыжник, кирпич или кусок арматуры… Но, видно, не судьба… Пришлось вернуться в комнату общаги, где обитал Лелюк. А он просто закрыл форточку, чтобы не слышать доносящихся снизу звуков…

Я представил, как бы Пётр чувствовал себя, окажись он вдруг здесь и сейчас.

– Здравствуйте, – раздалось с порога.

У входа в палату топтался парнишка, словно воплотившийся из моих мыслей о слабых личностях. С лицом, покрытым угревой сыпью, длинный и очень худой, в жёлтой футболке и чёрном совдеповском трико, он выглядел немногим лучше, чем до сих пор не пришедший в себя Вася.

– Ты кто будешь? – с ухмылкой поинтересовался Татарин.

– Артём…

– Будь нервы чуть потоньше, расплакался бы… – пробормотал я.

А осклабившийся Косой (прозвище возникло из-за вполне понятных проблем со зрением) выдал:

– Браток, а ты в курсе, что за тобой два косяка?!

Суть этого тюремного прикола состояла в том, что за вошедшим и впрямь были косяки. Дверные.

– Ну, чего молчишь?! – с вызовом спросил Шестаков. – Проблей уже чего-нибудь!

Артём прижал к груди пакет с вещами и потупился. Он не понимал, чего от него хотят. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– А коли ответить нечего, то быть тебе крайним по жизни! – подытожил Татарин и подмигнул Косому.

Артём идеально подходил на роль козла отпущения. Про таких очень хорошо сказала Уэнсдей Аддамс[28]: «Ты всегда будешь жертвой».

Шест и Татарин уже откровенно ржали над тем, как он переминается с ноги на ногу.

В комнату вошла медсестра – та самая, что вызывала у меня чувство симпатии. Мигом оценив ситуацию, она осадила развлекающихся:

– Кому из вас спокойно не живётся? Могу помочь с переселением в палату для буйных. Шестаков, это у тебя уже второй инцидент за сегодняшний день?!

– А что Шестаков, что сразу Шестаков… – забухтел тот.

– Тогда поумерь свою весёлость, – посоветовала женщина и, повернувшись к Артёму, сказала: – С местами тут, конечно, не очень… Садись пока сюда, – она указала на койку, где неподвижно лежал Вася. – Ближе к вечеру определимся, где спать будешь.

Артём послушно опустился на край кровати. Медсестра ушла. Новичка оставили в покое, но ненадолго. Примерно через полчаса Косой снова принялся его подначивать:

– Да, Артёмка, с местами тут, сам видишь, тяжело. Будете с Васяткой на одной шконке кантоваться. И кто из вас снизу будет, а кто сверху – пока непонятно… Кстати, ты в карты играешь? Может, сообразим, а? На «просто так»[29].

– Я не умею, – признался новенький.

– Ничего страшного! Мы тебя ВСЕМУ научим!

Наркоманский ряд взорвался хохотом.

– Евсей, иди сюда! – крикнул Татарин. – Глянь, нам тут подкинули одного! Как думаешь, на пидора сгодится?

Голый по пояс, с полотенцем через плечо и мыльницей в руке, Серёга переступил порог нашей палаты и стал внимательно рассматривать уже совершенно зашуганного паренька.

– Как зовут это чудо? – спросил гость, мнение которого здесь и сейчас было решающим.

– Артём, – поспешил представиться новенький.

– На кой хрен тебе его имя, Евсей?! – с деланым удивлением заявил Косой. – Сами придумаем. Например, Наташа – три рубля, и наша!

Немного подумав, Евсеев вынес свой вердикт:

– Сразу петушить не стоит. Пусть для начала побудет хозяюшкой. Пользы больше. Ладно, хрен с ним. Новенькие-наркоманы есть?

– Да, Серёга, по ходу, тебя сильно кумарит! – сказал один из поступивших.

– Андрюха, какими судьбами?! На лечение? Передачи будут?

– На лечение. Спрыгнуть хочу. Предки меня втихаря сюда отправили. Так что если кореша и придут, то нескоро. Да и сам понимаешь, за бесплатно суетиться они не будут.

– Вопрос во времени, а не в деньгах! В крайнем случае этот беспомощный заплатит. – Евсей хитро подмигнул собратьям и, повернув голову к виктимному новичку, предложил: – Слышь, Артёмка, давай ты будешь меня греть[30], а я прослежу, чтоб тебя тут не опустили раньше положенного?

Ответа не последовало, и Серёга, снова повернувшись к товарищам по несчастью, поинтересовался:

– Ну что, может, кому передачи светят?

– Пациенты, по палатам! – донеслось из коридора.

Начался обход. Наркоман, сданный родителями на лечение, к тому времени более или менее пришёл в себя. И, когда очередь дошла до него, заведующая поинтересовалась:

– Помнишь, как крыл меня матом?

– Нет… – смутившись, ответил парнишка.

Услышав это, женщина усмехнулась. Может, потому, что не поверила.

Минут через десять, уже покидая карантинную, она обратилась ко всем нам:

– И вот ещё что… Больных моих не трогайте! Между собой будете грызться – ваше дело. Но берегитесь, если узнаю, что пациентов обижаете!

После обеда наркомана, сданного родителями на лечение, перевели в платную палату. Туда же отправился долговязый военкоматчик. Денег за него, понятное дело, никто не вносил, но и очередная драка медперсоналу была ни к чему.

– Ничего, я этого сучёнка и там достану, – по-хозяйски заваливаясь на кровать, пообещал Шест.

Я вспомнил лекции по психологии: в группе всегда появляется козёл отпущения. Это закон. Порой крайний действительно заслуживает такого к себе отношения. Но именно порой. Долговязого из-под удара вывели, а значит, к вечеру новенького начнут прессовать – слишком удобная мишень. Я участвовать в этом не буду, но и вставать на защиту униженных и оскорблённых хоть здесь, хоть на зоне не сто́ит. Очень легко самому стать ещё одним козлом.

Решив действовать по обстоятельствам, я вернулся к чтению и уже не отрывался от книги весь сончас.

В половине пятого меня пригласили к посетителю. Я спустился на первый этаж: там сидела Полина, которая принесла чистую одежду и еду. Она хотела, чтобы я поел сразу. Пришлось рассказать ей про договорённость о втором ужине. Поведал и о «пижаме-самобранке», на что Поля заявила: