— Забыл что ли, Егорушка? — жалостливо так.

— С него станется, — это дед хрипит.

Ага, а по делу-то в лом сказать? Ну и ладно, молчите себе. Больно нужно. Я лучше снова отключусь, да сон повспоминаю. Ну почему сны такие бывают от силы два раза в месяц?!!! Почему нельзя каждую ночь такие сны заказывать, а? Деньги б собирали, я бы платил без всяких разговоров и прочей стонотины. Тут никаких деньжищ не жалко. За такое-то…

Эрика!

Эрика Элиньяк!

А что если бы я у неё адрес успел спросить во сне, а снаружи взял бы, да заявился по этому адресу! Вдруг бы чего накапало! Нет, вдруг бы! Я поворочал мозгами, припоминая, говорила ли мне Эрика адрес? Не вспомнилось. Эх, а я там был дурак дураком. Знал бы, что это сон, так вёл бы себя совершенно иначе. Подошёл бы кто к Эрике на дискаче… Давай, попробуй… Нет-нет, ты чё сразу морду воротишь, ты подойди, поулыбайся, на танец её пригласи… А после я подойду. Сзади так, незаметно…

Аж заулыбался я, но улыбка жалкой получилась, не настоящей. Сон ведь. Всего лишь сон. Вывернуть бы жизнь наизнанку и очутиться снова там. Насовсем. Во сне ведь даже летать можно. А уж подойти и поцеловаться… Да мы бы там в одном отряде были. Навечно. И в кино вместе сидели бы. И даже в футбол. Эх, чего там… Да я бы за девчоночью команду не поленился сыграть. Всё равно ведь им всегда вратаря нашего отдаём. А тут ещё и меня… Нападающего! А? И ведь девчонки отыгрались бы за все годы!

Или нет… Ну его, футбол этот. Во сне можно было такое завернуть. «Москву-Кассиопею», скажем. Летишь себе в корабле к звёздам далёким. А рядом Эрика. Да тут даже учиться не в напряг!

А Электричку я бы послал с крутого обрыва. Хотя нет… Из-за неё сказка занимательная закрутилась. Флаги там, чудища недорезанные. Черепушка. И ведь боялся. По-настоящему боялся. Сейчас смешно даже, что боялся. А тогда всё взаправдашним выглядело. Странные ощущения. Будто смотришь фильмак офигеннейший, дрожишь весь за главного героя, а потом вдруг видишь, что сам ты этот главный герой и есть. Хоть бы один разочек вот так оказалось.

Флаги, растущие, как грибы. Построения. Вредный Таблеткин. Две с лишним смены, и всё помнится так отчётливо. А к вечеру оно незаметно смажется, подзабудется. И останется лишь тоска, что так не бывает. Хотя вечер, он вродь как уже и наступил. Вот бы заснуть сегодня и продолжение увидеть. Хоть и не по-настоящему оно. Но там-то не знаешь. Там веришь всему до самого малюсенького гвоздочка. Веришь, что дом может быть переменной этажности. Веришь, что директриса может натравливать народ друг на друга. Веришь, что ускользнувшее время может состарить корпус шестого отряда, а его обитателей превратить в пустоглазых извращенцев.

Сказка, наполненная странными чудесами. И Эрика. И спасённый бельчонок.

Внутри гордость за самого себя перемешалась с жалостью утраченного, и на глазах выступили слёзы. Ноги запнулись, и я со всего размаха ткнулся в дедов пиджак. В нос ударил запах типографской краски, от засунутой в карман «Комсомолки». Что за радость, читать газеты? Впрочем, никаких проблем. Пока дед газетой шуршит, я бочком-бочком, и во двор. А если киоск закрыт, то дед недоволен, и тогда уж дело для меня найдётся. И не такое, что за пять минут провернуть можно. И не одно. Ладно, если в магазин сгонять, а то ведь припрёт его ковры выхлопывать.

Я поднял голову и, на всякий случай, жалостливо посмотрел на деда. Тот тоже смотрел на меня. На удивление не сердито, а печально. Мы стояли у моста. Вернее, почти под мостом. Даже не под мостом, а перед насыпью, по которой проносились вереницы машин. Самих автомобилей не видать. Только шорохи, да шуршания. Да рёв мотора, если какая большегрузка в общий ряд вклинится. Или на байке кто по осевой линии рванёт. Наверху всё это, а здесь тихо и спокойно. Лишь два тёмных прохода под насыпью, отчего я её за мост и посчитал. Пройдёшь через туннель, а там и Кама рукой подать. То ли на речной вокзал мы двигаем, то ли по набережной прогуляться. С деда станется, он любит у реки постоять. Но меня-то зачем взяли? Загадка!

— Ну что, Егорушка? — улыбнулась бабушка. — Куда пойдёшь?

Я головой по сторонам заворочал. Отпускают они меня, что ли? А зачем тогда сюда тащили? Нет, ведь шли же куда-то? Вот только куда?

— Обратно-то чего глядеть? — проворчал дед. — Кто ж тебя пустит по пройденному пути? Ты вперёд гляди. Да быстрее, быстрее выбирай. Учись ценить чужое время.

Вот ведь! Ну никуда без морали. Ну хлебом не корми, дай Егора жизни поучить. Я скрипнул зубами, но вслух ничего не сказал. Только посмотрел на два тёмных туннеля.

— Правильно глядишь, — хмыкнул дед. — Ну, куда пойдёшь-то?

Вот чего я не понимал, так это разницу между двумя проходами. Какое имеет значение, пройду я левым или правым? Я пристально посмотрел в темноту, но ничего интересного не обнаружил. Спросил бы, да дед опять разворчится.

— Чего там, — махнул я рукой. — Давай, левым пойдём.

— Ступай, — кивнула бабушка. — А мы правым. Нам ведь нельзя одним проходом, Егорушка.

— Это ещё почему? — заудивлялся я.

— Электричество потому что, — печально вздохнула она. — Кто-то должен ему достаться. Или мы с дедом. Или ты. Но выбор за тобой.

— Чего? — протянул я. — Какое ещё электричество?

Не понравилось мне это слово. Лагерем запахло подозрительно. Всем плохим, что там было.

— Один проход — к Каме, — сурово кивнул дед, — а второй — в будку трансформаторную. И кто-то должен туда пойти.

Я всё меньше понимал творящееся вокруг. Разогнать морок можно только решительными действиями. Поэтому я мысленно показал язык деду и зашагал налево. В трансформаторную будку, говоришь? Ага, пусти меня туда, считай тогда, весь город без электричества останется.

Но проход пустовал. Обычные цементные стены, покрытые влажными налётами. Пол, выложенный жёлтыми плитками, будто на вокзале. Да светлый квадрат выхода впереди. Подошвы громко шлёпали по плитке, но я как-то не сразу сообразил, что других шагов не слыхать, что топаю по проходу в одиночестве. Обернулся, а никого сзади. Только светлый квадрат. Ну и пускай.

Минуты не прошло, а я уже на свободе. Впереди рощица, за ней ступеньки, а там и набережная начинается. Справа вокзал, а слева мост через Каму. И вдалеке кто-то с удочкой стоит. И тишина, словно уснул весь мир. Где бабушка, где дед непонятно?

И только тогда я почувствовал какую-то неправильность. Что-то не складывалось, что-то выпирало из общей привычной картины, только я никак не мог сообразить. Шасть назад, к проходам. Сначала в свой заглянул. Пустота, как подземный переход в тёмное время суток. Потом в другой, правый который был. Сейчас-то он слева уже располагался. Заглянул и обмер.

Длинный коридор утопал в темноте, разрываемой фиолетовыми сполохами. Когда вспыхивал этот дрожащий призрачный свет, на стены ложились свинцовые тени гигантских конструкций. Будто там, в угольной черноте, пряталась целая подстанция, в которую непрерывно били разряды молний. Суровыми и тяжёлыми были силуэты, являвшиеся из мрака. Неподвижными, непреклонными, непреодолимыми. Замершими навсегда. Но среди них пробирались две живые тени, две знакомые фигуры. Самих-то я их не видел, ни бабушку, ни деда. Мешал мглистый туман. Только тени, отбрасываемые на стены, разукрашенные лиловыми зарницами. И почему-то я абсолютно точно знал, что к выходу им уже не пробраться.

По-моему, я заорал. По-моему, я даже расплакался. Не помню, что я кричал в эту фиолетовую мглистую яму. Не помню, как ругался и что требовал. Помню лишь, сбросил тапочки на резиновой подошве, схватил дрожащими руками и зашвырнул их как можно дальше в тщетной надежде, что они хоть чуть-чуть смогут помочь.

Боль саднила в груди. Тоскливая пустота давила и сковывала. Тоннель начал стремительно отдаляться. Я заморгал глазами, надеясь сориентироваться. И увидел перед собой лазоревое небо, которое почти заслоняла непонятная тёмная масса. А потом понял причину боли. Неудивительно, ведь в грудную клетку упирались острые колени. На меня уставилось конопатое лицо, искажённое злой гримасой.