**

«Интересно, заметил он что-нибудь? Я старалась всё время видеть, как он говорит. Алиса уверяет, что у меня идеальная речь: чёткая, правильная, без провалов и искажений», – уставшая после долгого насыщенного дня Рита перебирала в памяти события, встречи и впечатления прошедшей выставки.

Женскую красоту Антон замечал и ценил, даже находил её там, где другие не видели. Глядишь, какую-то замухрышку в модели возьмёт, перенесёт на холст один в один – исчезла замухрышка, а вместо неё расцвёл скромный, несмелый, но нежный цветок.

Но все натурщицы, – и дурнушки, и красавицы, – интересовали Антона ровно до конца работы над картиной. Как только последний мазок ложился на завершённое полотно, модель переставала для него существовать. Ни долгая любовь, ни коротенькая интрижка не случались между художником и его натурщицами. Любвеобильные, кокетливые красотки быстро разбирались в ситуации и переключали своё внимание на менее интересные, но доступные объекты.

Была ещё Инга: самостоятельная художница, симпатичная молодая девушка, с которой Антон познакомился на измайловском вернисаже. Она арендовала постоянный стенд и с видимым удовольствием проводила возле него не меньше четырёх дней в неделю. Местное общество было весьма разнообразным и колоритным, а на здешние заработки многие художники неплохо существовали.

На вернисаже Инга царила безраздельно. К её мнению прислушивались, у неё спрашивали совета, просили помочь продать одну-другую вещь, когда коммерческие дела шли совсем уж плохо. Ближайший к Ингиному стенд занимал юный недотёпа – абсолютно неприспособленный к жизни художник Коля Беленький. Он был безумно и безнадёжно влюблен в Ингу и круглосуточно страдал от её равнодушия к его тоске, упивался своей печалью и нянчился со своим страданием. В редкие свободные от любовных воздыханий часы Беленький легко и небрежно писал превосходные пейзажи, лёгкие, как мечты, стремительные, как сны. Свеженаписанные Колины полотна быстро находили покупателей – отечественных и иностранных. Инга возле своего стенда только посмеивалась, наблюдая очевидный успех своего почти тайного воздыхателя. И, вероятно, считала, что несчастная любовь очень способствует расцвету таланта.

Светличный вернисаж посещал нечасто, обычно движимый необходимостью разжиться средствами на покупку вещей, цена которых выходила за рамки скромного преподавательского жалования. Здешней коммерции он был обязан приобретением жилья – небольшой комнатки в столичной коммуналке, – и подержанной, но вполне трудоспособной «тойоты». Частных уроков Антон не давал, заказных портретов писать не любил, ибо по натуре был человеком независимым, и приспосабливаться к чужим капризам не умел.

**

– Эй, Машка, глянь, кто пришел! – весело зазвенела худенькая, но ладная девчушка в лёгком не по сезону балахончике. – Или глаза у меня от ветра слезятся, или взаправду Антось пожаловал. И что-то любопытное в мешке приволок.

– Ладно тебе, Инка, выделываться, – недовольно буркнула солидная грузная дама в ветровке и забавной яркой крохотной шляпке. Очевидно, та самая Машка, так как в пределах видимости на аллейке, заставленной стендами с холстами и картинами, третьей женщины не было. Дама недобро зыркнула тёмными, жирно подведёнными глазами и принялась поправлять без того ровнёхонько закреплённые на планках аккуратные небольшие картины с дождливыми городскими пейзажами в жёлто-лиловых тонах.

– Конкурент пришел, всех клиентов увел, – издевательски пропел щуплый мужичонка в чуднóй шапочке с пёстрым шарфом на шее, тоже художник, судя по паре кисточек в левой руке. – Не завидуй, Машка, не одной тебе обогащаться. Тоша тоже хочет на тачку деньжат собрать. Потому и мешок принес. Спорим на твой дырявый зуб, что там две бабы у него в мешке. Больше не влезет, а на меньше времени жаль.

– Поговори мне ещё, – отчетливо прошипела Машка, – я с тобой дома разберусь.

Против «Машки» перезрелая мадам ничего не имела, но конкурент её страшно раздражал.

Антон сдержано поздоровался с публикой у стендов на узкой парковой аллее и невозмутимо извлек из холщового мешка две картины большого размера в узких светлых рамах. Одно полотно оказалось горным пейзажем, на втором действительно была женщина: пожилая, крупная, с решительным суровым лицом и неожиданным рукоделием на коленях.

– Тётку купят в два счета, – уверенно заявила девушка и распорядилась: – Ставь вон туда, в нижний правый угол. Ей там самое место, а своих лебедей и клоунов я подвину. Горы подольше будут ждать покупателя, но уйдут гораздо дороже.

Антону Инга покровительствовала и, по общему мнению местной публики, была в него влюблена. Светличный не был уверен в её особом к себе расположении и потому с лёгким сердцем пользовался поддержкой в деле продажи своих творений. В коммерции Инга проявляла талант не меньший, чем в рисовании лёгких изящных акварелей и рисунков тушью.

– Слышь, Вов, спорим на шампанское, счас продам три своих дождя раньше, чем уйдёт Антоновская баба, – громко предложила Машка мелкому соседу. – Хочешь, твои крыши тоже пристрою? Да не те, а другие – мокрые и в тумане. Мартовские, с грязным снегом тоже давай.

Машка потеснила свои «дожди» и пристроила рядом соседовы «крыши».

– На сто рублей охотно поспорю, раз уж ты решила меня сегодня дармовым пивом поить.

– Кроме пива никакого применения не можешь деньгам придумать, – проворчала Машка беззлобно.

– Ещё как могу! В рулетку запросто могу сыграть, – поддразнил Вова, шутовски пританцовывая между стендом и женщиной. – А вон и клиент плывет, давай, работай, Маш. Впарь ему хоть один шедевр.

Его напарница задумчиво осмотрела свои произведения, краем крашеного глаза наблюдая за «клиентом» – вальяжным крупным мужиком средних лет в удивительно ярких бордовых башмаках и жёлтой рубашке под бордовым же свитером, потёрла зачем-то пальцем лужу на полотне и вдруг «заметила» мужчину. Солидная Машка кокетливо, заулыбалась: широкая ухмылка надёжно повисла на круглом лице. Казалось, что с этакой гримасой и говорить-то невозможно. Однако слова её лились легко и непринужденно:

– А-а, молодой человек – не москвич, сразу заметно, – «догадалась» Машка самым подхалимским тоном. – Конечно, хочет купить себе немного Москвы на память. И совершенно правильно выбрал: самые московские улицы только здесь, у нас. Вам повезло! – сегодня мы успели продать только три картины, так что выбор пока есть.

Сосед Вова глубокомысленно почесал за ухом кисточкой и уткнулся носом в край мокрой крыши своего производства. Клиент что-то неопределенно буркнул, энергично вертя головой по сторонам, постоял немного возле Машиных и Вовиных творений и предпринял осторожную попытку обойти здоровенную художницу сбоку. Попытка провалилась: Машка сцапала мужчину за рукав и подтолкнула его к своей выставке, чуть не ткнув носом в пышную девицу под мокрым зонтом на близвисящем полотне. Нерешительный прохожий досадливо крякнул и замычал нечленораздельно, но протестующе. Машка на секунду ослабила хватку, и обрадованный клиент метнулся через аллейку прямо к портрету пожилой дамы с вязанием кисти Антона. Улыбка на лице Машки слегка покоробилась.

Любитель живописи долго стоял возле картины, молча переводя взгляд с полотна на Ингу и обратно. Наконец, он коротко мяукнул неожиданным дискантом: «Сколько?» «Двадцать пять штук», – так же кратко отрезала Инга низким, влекущим контральто, удивительным для её хрупкого сложения. Клиент постоял ещё минут пять, все так же безмолвно пялясь то на старушку, то на Ингу, шевеля губами и покачивая головой. Затем купил, не торгуясь, крошечный пейзаж Коли Беленького за триста долларов и исчез за ларьком с сувенирами.

– Дурак, – определила Машка и захлопнула улыбку. – Я бы ему свою большую картину за те же деньги отдала. Даже могла бы уступить двадцать.

– Надо было объяснить, что цена за даму с вязаньем в рублях, – по-отечески ласково пожурил Ингу Вова. – Он ведь подумал про баксы, а то бы купил обязательно.