Второе состояло в том, что время уроков тянулось болезненно медленно, выматывая жилы и мозги. Я только во втором классе дошел до нахальства совать в парту раскрытую книгу и почитывать на уроках, не требующих постоянного внимания. А потом, в 7-м классе я вдруг почувствовал, что что-то сдвинулось – уроки стали заканчиваться все быстрее и быстрее, и в какой-то момент оказалось, что мне уже 71 год…
А тогда, когда мне было на 64 года меньше, несмотря на перечисленные выше школьные тяготы, у меня сложился вполне оптимистический подход. Выглядело это примерно так: наша страна – самая большая и замечательная в мире (хотя бы потому, что здесь живут мои, несомненно, самые замечательные папа и мама), она победила страшного и бесчеловечного Гитлера в кровавой битве, у нас были недостатки и даже ужасные преступления (это я себе уже уяснил), но недостатки устранены, преступления наказаны (это было заблуждением), у нас лучшие в мире спортсмены, мы всех побеждаем на олимпиадах, и теперь-то у нас все вообще будет прекрасно.
Такая парадигма, несомненно, накладывалась на генетически унаследованный темперамент и детский оптимизм, что немало меня впоследствии поддерживало в разных трудных жизненных обстоятельствах. И осенью 57-го, надо сказать, такая жизненная установка получила изрядное подкрепление. 4 октября я стоял в коридоре у умывальника и чистил зубы зубным порошком[46], когда услышал позывные московского радио, которые давали по важным поводам, а вслед за тем сообщение ТАСС о запуске первого в мире искусственного спутника Земли. Кричать «ура!» с зубами, надраенными порошком, было очень неудобно, но меня это не остановило. Да, о космической гонке тогда никто и ничего не писал, но эта тема все время напоминала о себе разной книжной и кинофантастикой, и вот выплыла на поверхность, и мы взяли первый приз!
Даже условия для моего футбольного боления складывались оптимальные. Никакого численного превосходства красно-белых или бело-голубых у нас в классе не было и в помине. В Петровском дворце располагалась уже не раз упоминавшаяся Военно-воздушная Инженерная Академия им. Жуковского, а кругом стояли дома, заселенные ее слушателями и преподавателями. Вот их-то дети и составляли значительную часть учащихся нашей школы, в массе своей – армейские болельщики, которые и верховодили у нас в классе. Правда, мой лучший друг оказался динамиком – он жил в Петровском парке на Праводворцовой аллее – это слишком близко к их гнезду, вот и заразился, хотя папа у него был нормальный – служил в желдорвойсках.
Футбол и хоккей были важными темами обсуждений в классе, и после этапа походов на футбол с отцом настала пора и собственной активности. Как-то раз удалось просочиться на трибуны, когда ЦСК МО играл с «Тотенхэмом». Матч почему-то в рабочий день игрался в рабочее время. Дождь был, промок насквозь, выиграли мы 1:0, но запомнился только английский вратарь Спринджет, классно он таскал из углов, а так – никакого потрясения от англичан не испытал и только закоснел в убеждении, что мы всех сильней. Потрясение было потом дома – оказалось, что мама неожиданно рано вернулась с работы, и я ей зачем-то был срочно нужен…
Потряхивало и основы общества. Осенью 58-го года, когда мы были уже во втором классе, началась подготовка к годовщине Октябрьской революции. Была в школах такая штука – монтажи. Ко всяким праздникам дети разучивали какое-нибудь длинное-длинное стихотворение и читали на пионерском (октябрятском) сборе. Чтобы не сильно перегружать детские мозги, а также чтобы каждый мог себя проявить, стихотворение делилось по-братски – по строфе, а то и по двустишию на нос. Особо выдающимся доставались вершки и корешки – первая и последняя, обычно ударная, строфы. В тот раз нам тоже раздали «пайки» – бумажки с написанными красивым учительским почерком двустишиями. Помню, что фабула состояла в том, что где-то в глухом Мухосранске девочка решила вырастить цветок в подарок товарищу Сталину. Дальнейшие перипетии не запомнились, отчасти потому, что у меня двустишие было где-то в первой четверти монтажа, а вот заключительные, ударные строки помню, потому что их дали моей соседке по парте, что, вообще-то было странно – девочка была четкой двоечницей, нас и сажали так специально – чтобы отличники «тянули» отстающих. Может быть, соседку так старались простимулировать к свершениям в учебе. Так вот, ей достались выигрышные слова – когда, преодолев нечеловеческие трудности, героиня стиха заслала-таки свой подарочек вождю, тот, конечно, не мог смолчать и в ответ на такое проявление бескорыстной любви народной и написал девочке письмо. В монтаже была сохранена хорошо известная лапидарная манера Иосифа Виссарионовича выражаться:
– Спасибо за цветок.
А ниже подпись – Сталин.
Это не конец письма – из монтажа было ясно, что это все письмо и есть. Моя соседка по парте очень старалась, и у нее получалось – так, с чувством, с придыханием. Ее хвалили. А потом, когда вроде бы должны были начаться интенсивные репетиции и доведение исполнения до блеска, как-то все пошло на тормозах. Мы даже стали беспокоиться – так же можно и опозориться на сборе! И как раз моя соседка, которая должна была триумфально завершать наш перформанс, спросила у классной руководительницы: когда же репетиция? А Валентина Алексеевна вдруг стала что-то мямлить, что, может быть, мы монтаж читать не будем, и, говорят, сейчас такой монтаж не ко времени. А потом, себе под нос, невнятно и сильно понизив голос: – И, вообще, теперь говорят, что Сталин – плохой…
Монтаж мы так и не прочитали.
Мы постепенно взрослели и в третьем классе перешли из самой мелкой школьной категории октябрят в следующий ранг – пионеров. К этому званию прилагались знаки различия – красный пионерский галстук и значок, которые были свидетельством некоторого карьерно-возрастного роста, как бы из салаг в черпаки… Нужно было, чтобы исполнилось 9 лет, ну и, успеваемость, само собой… На этой почве Валентина Алексеевна приобрела на время кнут и пряник в одном флаконе – ах, так вот ты как домашнее задание готовишь! Пойдешь во вторую очередь! И тут дело не столько в пионерах, сколько в этой самой «второй» очереди. У нас было это очень развито – быть первым хоть где. Завязывались серьезные драки из-за того, кто будет идти в первой паре (ходили строем и парами) хоть в класс после перемены, хоть в театр…
Наконец, торжественный день приема первой очереди приблизился – следовало выучить наизусть «Торжественное обещание пионера» и написать его на сложенном вдвое листе ватмана красивым почерком и со всякими виньетками и рамочками. Надо было еще купить галстук, за ним мы с мамой съездили в «Детский мир» на Горького – там были не только дешевые темно-красные из ситца, но и шелковые, подороже, но покрасивей. Еще надо было научиться правильно его завязывать, так чтобы узел не торчал наружу, а был перекрыт ровной полосой, как в обычном галстуке.
С местом приема школа расстаралась, правда в Музей Ленина (это был класс-люкс) не вышло, но получилось по тем временам «4 звезды» – Траурный поезд Ленина, что у Павелецкого вокзала. Вообще-то странная затея – проводить торжественные акты для маленьких детей возле железнодорожного катафалка, но я до таких высот осознания тогда не поднимался, а старшие товарищи считали это большой честью, о чем нам и сообщили.
Нас ввели в траурный зал с настоящим паровозом и багажным вагоном. Двери вагона были раздвинуты, и был виден гроб, заваленный венками. Мы произнесли «Торжественное обещание», и старшие ребята повязали нам галстуки. Но больше всего меня занимало – а что в том гробу?..
В 58-м советская сборная впервые участвовала в чемпионате мира. Отбор в группе, прошедший в остром соперничестве с поляками и завершившийся дополнительным матчем с ними, не очень отложился в памяти, и только из воспоминаний Стрельцова и Иванова я впоследствии узнал о пикантных подробностях – опоздании этих торпедовских форвардов к поезду на матч, погоню на автомобиле аж до Можайска и оправдании Стрельцова голом и голевым пасом.
