Капо, казалось, уловил это.

— Мы в Италии. Все, что было в Нью-Йорке, остается в Нью-Йорке. — Он обнял меня за талию, притягивая ближе. — Что скажешь, mia moglie²⁸, готова ли ты ехать со мной? Клянусь, что твоя Уни не пострадает, — его губы растянулись в широкой ухмылке. — Под моим неусыпным контролем она в полной безопасности. И ни окрестности, ни жители деревушки не увидят ее во всей красе. Сядь поближе ко мне, чтобы твое платье не развевалось веером. Мы оба знаем, как я отношусь к мысли о том, чтобы делиться с кем-то тем, что принадлежит мне. Я не делюсь.

Я рассмеялась над тем, как нелепо звучит Уна из его уст. Но он был прав. Италия была слишком совершенна, чтобы тратить время, проведенное здесь, на вещи, которые невозможно изменить.

— Ты? Делиться? — игриво усмехнулась я. — Ни за что на свете.

— Ты не ответила мне, Бабочка.

— Sì! Facciamolo!²⁹ Ага! Давай сделаем это!

Капо отпустил меня, перекинув ногу через сиденье. Я расположилась позади него, прилипнув к нему, как клей, а он протянул мне шлем, как только я устроилась удобнее. Капо завел мотоцикл, и я почувствовала, как машина вибрирует у меня под ногами. Я обхватила мужа руками, держа крепко.

Он провел для меня живописную экскурсию по городу, прежде чем мы отправились на окраину. Время от времени мы останавливались на светофоре, но чем дальше мы удалялись от центра, тем меньше было светофоров. Капо набрал скорость, и я чуть не закричала, чтобы он ехал быстрее.

Меня накрыло ощущение полной свободы. Ехать, и ни о чем на свете не переживая.

Мы ехали так некоторое время, следуя извилистыми дорогами, огромные горы вдали становились все ближе и ближе, но, наконец, мы выехали на подъездную дорогу, которая, казалось, была длиной в три мили. По обеим сторонам тропинки росли сотни деревьев. Рабочие собирали фрукты. Ящики были полны лимонов и красных апельсинов. Капо говорил мне, что его семья владеет цитрусовыми рощами.

Чуть дальше по дороге виднелись ворота, а за ними открывался открытый участок земли, и в центре него располагалась огромная вилла. Она была из желтовато-коричневого кирпича, с зелеными ставнями и такой же черепичной крышей. Две другие виллы располагались по обе стороны от главной виллы, но я не была уверена, жили ли там постоянно люди. Маленькие тропинки, обсаженные зеленью, вели от одного места к другому. В воздухе стоял сильный запах шоколада.

Прежде чем мы остановились, люди начали высыпать из главной виллы. Чертовски много людей.

— Вот дерьмо, — пробормотала я.

Мне показалось, что Капо усмехнулся, но я не была уверена. Мое сердце забилось быстрее, а желудок сжался в комок. Мне никогда не приходило в голову, что его семья может быть такой большой. Судя по количеству людей, выходящих из дверей, для того, чтобы разместить их всех использовались все три дома.

Организатор свадьбы никогда не упоминала, сколько гостей будет присутствовать. Она просто сказала, что все, что я захочу, Мистер Маккиавелло велел ей исполнить в точности так, как я того пожелаю. Мне и в голову не приходило, что я должна произвести впечатление на всех этих людей.

Как только Капо выключил двигатель мотоцикла, они бросились прямо к нам. Я не знала, кого обнимаю, кто целует меня в обе щеки, а кто держит на расстоянии вытянутой руки, говоря по-итальянски так быстро, что я не успеваю уловить сути сказанного.

Наконец Капо сжалился надо мной и притянул к себе, взяв ситуацию под свой контроль. Я была слишком занята, пытаясь всех запомнить, но думаю, они проделали то же самое с ним. Когда ему удалось вырваться, он вцепился в меня и начал знакомить со всеми.

Мне нужен еще один дневник, чтобы все записывать. Сестры его матери — Стелла, Элоиза, Канделора и Вероника — выделялись на общем фоне, поскольку они воспитывали его. Мать Капо звали Ноэми. Я слышала, как Стелла сказала ему, что та будет им гордиться. Потом она взглянула на меня.

Все его дяди, кузены… Я бы сделала все возможное, чтобы не перепутать имена или не запутаться в родственных связях. Я заметила, что все зовут Капо Амадео. Интересно, почему? А потом я удивилась, почему он не дал мне выбора называть его так. Либо Мак, либо босс, либо Капо, но никак не Амадео.

Море людей внезапно расступилось. В толпе воцарилась тишина. Затем в очереди появился пожилой мужчина, Канделора помогала ему. На нем была широкополая шляпа и старомодный костюм с подтяжками. Несмотря на то, что было видно, как он боролся за каждый вздох, мужчина держал голову высоко поднятой. Оттенок его кожи был оливковым, но при этом была в нем и какая-то болезненная бледность. Его карие глаза были живыми, хотя тени кругами залегли под ними. Когда он улыбнулся, его седые усы дернулись.

Капо подбежал к своему деду еще до того, как он дошагал до нас. Старик хлопнул его по щекам и сказал что-то слишком тихо, чтобы я могла расслышать сказанное. Капо повернулся ко мне и что-то сказал в ответ. Когда старик, наконец, добрался до меня, он постучал по шлему, все еще висевшему у меня на голове, и я разразилась смехом. Я забыла снять эту чертову штуку.

— Дай мне тебя рассмотреть, — улыбнулся он. — Позвольте мне взглянуть на женщину, которая решила взять в мужья моего внука. Посмотрим, хватит ли у нее ума справиться с ним.

Я сняла шлем, положила его обратно на байк, и снова повернулась к нему лицом.

— Ах! Bellisima³⁰. — Он взял меня за обе руки, сжал, наклонился и поцеловал в обе щеки. — Я Паскуале Раньери. Можешь звать меня Нонно, если хочешь.

— Это Марипоса, — сказал Капо, стараясь не отставать от Нонно. Его дед не дал ему возможности представить меня. — Моя жена.

— Еще нет! — усмехнулся Паскуале. — Амадео говорил тебе, что я заставил его дождаться июня, прежде чем он сможет жениться?

Я посмотрела на Капо, потом на Паскуале. И отрицательно покачала головой.

— Нет.

Нонно пренебрежительно махнул рукой в сторону Капо.

— Ты выйдешь замуж в тот же день, что и я. Я отказался присутствовать на свадьбе моего внука, если он не согласится на мое условие. Я также отказываюсь умирать раньше, но это между мной и… — он поднял лицо к небу.

— Я уверена, что это будет нечто особенное, — прошептала я, сжимая руку Нонно. Она была холодной, даже в жару, и ничего, кроме кожи и костей, но мне нравилось, как она ощущалась в моей. Он мне понравился. Сразу и безоговорочно. Нонно успокоил меня.

— Марипоса, — медленно повторил он мое имя и смотрел на меня с минуту, прежде чем снова улыбнулся. — Такая красивая маленькая бабочка.

Она вписалась.

Прошла неделя с тех пор, как мы прибыли в Модику, на Сицилию, и перемены в моей жене были едва заметны для других, но столь явственны для меня.

Вместо того чтобы подвергать сомнению свои решения, как это было до того, как мы уехали, в ней была спокойная уверенность, которая заставила Марипосу взять на себя ответственность — больше она не была «твоей». Она была «нашей».

Ее смех был еще громче, еще свободнее, чем со мной. Мой дед повелся на это. Моя жена заставляла его смеяться больше, чем кто-либо. Кроме моей матери.

Мои zie (тетушки) влюбились в нее. Они научили ее готовить. Они даже дали ей секретный рецепт шоколада «Модика», которым гордились. Cioccolato di Modica. Это был рецепт 1500-х годов, привезенный на Сицилию испанцами, прямыми потомками — продолжателями традиций ацтеков.

Моя жена приходила ко мне с широкой улыбкой на лице, с коричневыми пятнами на коже и одежде. Она была счастлива, как ребенок, который целый день играет в грязи. От нее тоже пахло шоколадом, который я так любил. Это напомнило мне мою мать. И мне было радостно думать, что она приняла бы Марипосу так же, как и мои zie.

Они баловали ее своим временем и вниманием. Они обращались с ней как с частью семьи. Zia Вероника даже погналась за ней с деревянной ложкой, когда та попыталась добавить розмарин в кастрюлю с чем-то.