— Я надеялся, что того факта, что она жива, будет достаточно, чтобы ты был доволен. Но я видел. Я видел, как ненависть разъедала твои внутренности, как кислота. Я пошел к Марцио и попросил его помочь тебе, хотя и не был согласен с его идеей о средствах достижения цели. Не в моей крови быть таким человеком или понимать его поступки. Иногда я не понимаю тебя, мою собственную кровь, но я могу понять ненависть. Когда-то я ненавидел себя до такой степени, что это разъедало меня, подобно кислоте. Разница между нами в том, что я берусь за перо, а ты за меч.

— Марцио мне отказал. Он сказал, что ты взрослый мужчина, и если тебе нужно его услышать, он выслушает. Мы знаем, что он это сделал, и после, хотя смерть стояла рядом с тобой, я снова увидел в тебе жизнь. Это давало мне надежду. — Он положил руку мне на затылок и слегка встряхнул. — Итак, я скажу тебе, что я думаю сейчас, Амадео. Я думаю, что ты влюбился в невинность этой маленькой девочки, потому что она напоминала тебе твою мать в ее лучшие времена. Вот почему ты спас жизнь Марипосе, пожертвовав своей собственной. Ты знаешь, что такое истинная жертва и чего стоит сейчас твоя душа. Не жертвуй вторым шансом, который вам дали, ради того, что завтра ничего не будет значить. Не закрывайся от любви, когда мужчина, сидящий рядом с тобой, любит тебя настолько, что готов отдать свою жизнь за тебя. Позволь любви поглотить тебя, Амадео, потому что мы становимся тем, что потребляем. Кем ты станешь, если продолжишь поглощать месть? Что она сделает с бабочкой, за которую ты отдал свою жизнь? Твоя жертва будет напрасной. Твоя и моя. Грош ей цена, если ты не сможешь чувствовать ничего, кроме ненависти. Вот что я знаю.

Мы планировали ужин с нашими ближайшими родственниками в ночь перед свадьбой. Факелы делали ночной воздух дымным, играла легкая музыка, и люди сидели за столом, рассчитанным на сотню человек, ели и смеялись.

Вечер был настолько насыщенным, что нам с Марипосой почти не удавалось побыть наедине, но при этом она всегда оказывалась рядом. Она разговаривала с Кили и ее семьей. Сразу после того, как Марипоса что-то сказала отцу Кили, мать Кили что-то сказала Марипосе. Лицо Марипосы вытянулось, она кивнула, сказала что-то еще и ушла, опустив голову.

Это чертовски меня раздражало. Я обязательно выясню, в чем дело, и разберусь с этим.

Через минуту Марипоса уже села рядом со мной. Она продолжала теребить салфетку на столе.

— Скажи мне, что случилось, — попросил я.

— Ничего.

Встав, я подал ей руку и сказал, что мы собираемся прогуляться по рощице вдвоем. Кили пролетела мимо нас, ее шея покраснела, и я повернулся, чтобы посмотреть на ее семью, прежде чем снова повернуться к Марипосе и заставить ее двигаться.

Рощи были хорошо освещены, фонари освещали нам путь, пока мы шли. Люди, которые работали на полях, помогли мне развесить бесчисленные солнечные фонари на деревьях для особых случаев.

Марипоса молчала, пока не успокоилась.

— Прогулка по рощам, да?

— У меня не было возможности поговорить с тобой наедине.

Она толкнула меня локтем.

— Струсил?

— Мой ум управляет моими ногами, и я мыслю здраво. — Я взглянул на ее платье. Моя жена была похожа на римскую богиню. Цвет был светло-голубой, материал почти прозрачный, и он волнами ложился на ее руки. Когда дул ветер, платье трепетало, словно крылья. Подол подметал землю, пока мы шли, и я заметил, что она не подняла его. — Твой любимый цвет. Голубой. На тебе платье смотрится очень красиво.

Марипоса посмотрела мне прямо в глаза, и мне пришлось подхватить ее, пока она не споткнулась об ящик, оставленный кем-то на земле. Она взорвалась смехом.

— Слишком много вина.

Она не выпила ни капли.

— Это то, что дети называют забавой в наши дни?

— Ты обвиняешь меня во лжи, Капо?

— Зависит от обстоятельств. Если дети так это называют. — Я пожал плечами. — Ты говоришь правду. Если нет, то твой хорошенький носик вырастет, как у Пиноккио.

— Ох! — Она засмеялась еще громче. — А кто из нас сейчас лжет Хорошенький носик.

— Ты прекрасна, — сказал я. — Самая красивая женщина для меня.

Она вытерла что-то с моего лица.

— Ты в этом уверен? — Она показала мне свою руку. На ней было пятно красной помады.

Джиджи. Она поцеловала меня в щеку. Марипоса это заметила. Я даже поймал ее на насмешке над Джиджи. Она притворялась, что смеется, как она, а потом трясла сиськами. Джиджи не заметила, но я заметил. Марипоса еще даже не встречалась с ней. Они никогда не оказывались в одном и том же месте в одно и то же время. И когда Джиджи появлялась, она говорила со мной, когда Марипосы не было рядом.

— Я говорю это не ради забавы, Марипоса.

Я чуть не рассмеялся, увидев кислую мину на ее лице, но сдержался. Я не хотел ссориться в ночь перед нашей официальной свадьбой. Воевать было не из-за чего.

После этого мы притихли. Ее занимали свои мысли, я думал о своем.

Затем она сделала вдох, выведя меня из раздумий.

— Мне нравится здешний запах. Он напоминает мне запах новых духов. — Она подняла руку, и я вдохнул аромат ее кожи. То был аромат духов того же дизайнера, который сделал ей другой, но этот был немного другим. В нем были ноты апельсинового цветка и моря. Оба аромата, казалось, были созданы для Марипосы, но новый был еще совершеннее.

Я поцеловал ее пульс и взял за руку.

— Сюда. — Я повел ее вглубь рощи, желая уйти как можно глубже, как можно дальше от людей.

— Капо, — прошептала она, не глядя на меня. — Ты сделал для меня сегодня прекрасную вещь. Поменял блюдо.

Перед тем как отведать бифштекс в «Маккиавелло», она велела распорядителю свадеб подать его на ужин. После того, как Марипоса отобедала в ресторане, она просто влюбилась в пасту с крабовым мясом. Я попросил распорядителя изменить ее заказ в последнюю минуту, после того как узнал, что она заказала стейк, прежде чем попробовала пасту. Она хотела поблагодарить меня за это, но у нас были договоренности, и в этом не было необходимости. Мы оба делали это друг для друга.

Я кивнул:

— Ты прекрасно поладила с моим дедом. Ему действительно нравится проводить с тобой время.

Марипоса напряглась.

— У меня с тобой договоренность, — произнесла она, сохраняя невозмутимое выражение лица. — Больше ни с кем. Мне нравится проводить с ним время. Потому что я так хочу.

Я не хотел ее обидеть, но все-таки обидел.

— Скажи мне, Марипоса, если ты когда-нибудь влюбишься, любовь отменит твой негласный закон о доброте?

— Закон? — произнесла это с издевкой, но все-таки ответила через некоторое время, обдумав мой вопрос. — Не уверена. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

Или почувствовать.

Я вздохнул, указывая на два перевернутых ящика.

— Вот мы и пришли. — Я жестом предложил ей сесть, а сам сел рядом.

Тишина была долгожданной после всего времени, проведенного в окружении семьи, с тех пор, как мы приехали. Когда я жил здесь, то иногда прогуливался по рощам, чтобы побыть в одиночестве. Я сидел на ящике и избавлял свой разум от всех мыслей. После всего, что я сделал, чтобы продумать все до мелочей.

— Что-то не так, Капо?

Я понял, что Марипоса говорила со мной. Она смотрела на меня, ожидая ответа.

— Нет. Здесь так спокойно. Я доволен.

— Хорошо, — прошептала она. Марипоса посмотрела на свои руки, а я положил свои ладони поверх ее, заставляя ее снова посмотреть на меня.

— Я не хотел делать это на глазах у всех. Я хотел передать тебе это наедине. — Я порылся в кармане и вытащил четки из настоящего жемчуга. Вставки были сделаны из сапфиров. Крест был золотым. Я раскрыл ее ладонь и положил четки в центр, накрыв их ее ладонью. — Они принадлежали твоей матери. Я подумал, что тебе они понравятся. Если хочешь, можешь взять их с собой завтра. Что-то старинное.