Маленький он тогда был, глупый! Хотя и постарше стал – все равно, для него ничто не было хуже, чем неодобрение дядьки...

Отгоняя внезапную тоску, Штефан улегся головой Фатьме на колени.

– Расскажи, за что ты меня любишь.

Она насмешливо изломила бровку.

– А как тебя не любить, когда ты такой славный, как теленок ласковый?..

– Ну, знаешь ли, – возмутился Штефан и попытался сесть, но она перехватила его за плечи.

– Ну, не сердись, джаным[60], не буду больше смеяться. Но все равно ума не приложу, нешто тебе здесь лучше, чем в боярском доме?

– А тебе? – невольно возразил все еще обиженный за «теленка» Штефан. – Ты ведь тоже коз не пасла в жизни!

Фатьма нахмурилась, опустила длинные ресницы.

– Думаешь, у невольницы жизнь хорошая?.. Работать – ладно, когда хорошо работаешь, освободят и приданое дадут. А вот если тебя бей-эфенди[61] в гюзидэ[62] выбрал, то не так посмотришь только – запрут или прибьют!.. – она зябко передернула плечами. – И ханым[63] не угодишь никак, вечно она недовольна, а потом еще и продать норовит, как корову какую. Я и сбежала – лучше на свободе коз пасти и сухие корки глодать, чем вечно бояться и попреки слушать. Иншалла[64]!

– Вот и меня попреками заели, – фыркнул Штефан. – Конечно, и не били, и нужды ни в чем не знал, но все равно тошно... Ну и после военной академии отсиживать задницу в местном Диване да отъедать подобающее статусу пузо? Вот уж много радости!

Фатьма рассмеялась, отвлеклась от перебирания волос, шутливо дернула его за ухо.

– Вот прям так и попреками заели? Что ж ты тогда про коровники рассказывал?

Штефан и думал было отшутиться, но не смог, вышло скорее тоскливо:

– Так то когда! Тогда мама была жива, и дядька приезжал часто. Тогда дома хорошо было. Отец ругаться, конечно, ругался, но... – он попытался небрежно отмахнуться и зацепил рукой чаршаф. Фатьма только фыркнула.

– Толку с той ругани было немного, чую. Не диво, что вы не ладили.

Штефан на мгновение задумался. Привык за каждым словом при пандурах следить, чтобы не обмолвиться. Только вот Фатьму опасаться было нечего, она на слове не поймает, а выговориться тянуло, хоть кому-то. Чтобы в голове уложить, да и накипело на душе, и воспоминания эти...

– Да какое там – не ладили. Десяток дежурных фраз за обедом, и то... Ну, и нотации за неподобающее поведение, конечно, когда до его ушей что доходило. Ему до меня, считай, дела не было. Повезло.

– Повезло? – рука, перебирающая волосы, замерла.

– Повезло, конечно, – Штефан припомнил логофета. – Ты бы видела, какие рожи на обеде в его честь собирались! И до чего же они тоскливые, ей-богу, самый приличный собеседник из них турецкий офицер оказался! – он передернулся от мысленной картинки. – Вот и я бы так же сидел – чужие шубы разглядывал. А раз меня по военной части с малолетства определяли, со мной дядька возился, а у него не забалуешь! И всякие капризы с истериками он крепко не уважал.

– Сильно доставалось?

Штефан поначалу даже не понял, о чем речь. А когда спустя несколько мгновений до него дошло, рассмеялся:

– Да что ты! Он на меня в жизни руки не поднял! Подзатыльники не в счет, оно не больно нисколько, так – обозначить, что балбес. С пояснениями, где балбес и почему, если сразу не понял. У него зато все спросить можно было, что на глаза ни попалось, – он невольно фыркнул. – Помню, как-то бычков арканили, для работы холостить... Загон у нас большой был, бычки крупные, бегают, шум стоит. А я до дядьки докопался – как петлю бросать, как их за ухо валить. Пока он мне объяснял и показывал, скотники чуть нашему самолучшему бычку все хозяйство не отхватили – спутали в суматохе...

Фатьма звонко рассмеялась, сощурила красивые глаза. Что-то сказала – Штефан на всякий случай кивнул, улыбаясь, – не расслышал, увлеченный новым внезапным воспоминанием.

Суматоха тогда и вправду вышла знатная. Только не совсем из-за того, что бычка чуть не перепутали. Просто пока дядька со скотниками разбирались в мешанине носов и боков, вылавливая нужного зверя, Штефан соскучился сидеть на заборе и решил поглядеть поближе. Сверху бычки казались некрупными – так, пробегает внизу рогулька и широкая спина. А вот когда соскочил с забора в загон, бычок оказался с виду куда внушительнее. Фыркнул от неожиданности, попятился, пригибая рогатую голову.

По сию пору Штефан помнил здоровенную широколобую башку с недобро заблестевшими глазками, раздутые ноздри, в которых показалось розовое, упертые в землю волосатые ноги и медленно скребущее копыто... И как вдруг его самого за шкирку подбросило в воздух, а над ухом грянул такой командный рявк, что бычок шарахнулся и дернул наутек, задрав хвост и обиженно мыча. Тогда-то Штефан не понял, чего скотники подбежали белые, как сметана, а потом хохотали за обедом, что Тудор уж гаркнет – так даже скотина «кругом марш» выполняет за милую душу... Штефан смеялся со всеми, то и дело забывая подуть на ложку и обжигая губы горячим варевом. А потом, разморенный дневной жарой и сытным обедом, сладко приткнулся под тяжелой рукой и во сне воображал, как вырастет и станет сам шугать непокорную скотину, ничуть не сомневаясь, что спугнуть окриком атакующего молодого бычка – самое обычное дело.

Что дядька может все, он вообще в детстве не сомневался. Это сейчас понятно, что не выдерни его тогда Тудор за шиворот, как морковку из грядки, мокрого места не осталось бы. И ведь добежал, и успел, за спину отшвырнул, собой закрывая... И сколько раз потом еще из любых передряг так же выдергивал. Оберегал, как родного. С собой везде таскал – с радостью. Не приснилось же ему все это...

Так почему же за три года даже весточки о себе не подал? Ну, не Николае же он испугался! Мог бы хоть пару строк написать, если бы хотел... Неужто и вправду забыл? Бросил...

– Эй, Штефанел! – позвал от шалаша Мороя. – Завтра до света выезжаем! Хватит с девками маслиться, спать пора!

– Завидуй молча, – ехидно пропела Фатьма, пытаясь уложить Штефана обратно к себе на колени. – У тебя одна подруга – трубка, вот и спи с ней!

– Она хоть не болтает, – добродушно отшутился Мороя. – Идите уже спать-то, прелюбодеи вы разговорчивые, я до лошадей.

Фатьма сделала невинно-обиженные глаза, и Штефан поспешил выкинуть из головы все воспоминания детства, чтобы решить куда более насущную проблему – где бы приткнуться на ночлег подальше от остальных...

Застава встретила благополучное возвращение Йоргу ликующими воплями. Унылый грек в кои веки не сумел спрятать счастливую улыбку и сиял, как начищенный медный таз: искренняя радость товарищей преодолела даже его вечную подозрительность. Морою с Гицэ так хлопали по плечам, что шапки с голов послетали, а Штефана по очереди тискали всем отрядом – у парня только ребра хрустели.

Капитан, облегченно вздыхавший в сторонке, подошел последним. Крепко обнял Йоргу, потряс руки его спасителям. Пошутил неловко, скрывая радость:

– Ну, слава Богу, сошло все ладно! Я уж думал, мне до конца дней моих у этой рогатки торчать!

– Да уж нашел бы, кем меня заменить, – по привычке возразил Йоргу, но усы пригладил самодовольно.

– А стол-то накрыли? – заволновался Мороя. – У нас кишка кишке колотит по башке, а они разговоры разговаривают!..

– А как же! – выступил, надувшись от гордости, Макарко. – Бочонок я выставил из дальнего угла, второй с конца.

– Точно второй? – подозрительно уточнил Мороя. – Ты считал-то правильно?

Макарко обиделся.

– Что я, пальцем деланный, до двух не сосчитаю?

– Скорее право и лево перепутаешь, – припечатал суровый Мороя. – А ну, пошли посмотрим, что ты тут без меня нахозяйствовал!..