– Мама тогда ругалась сильно... – Штефан и сам не заметил, что последнее брякнул вслух, пока со всех сторон не понеслось:

– Ну так ясное дело!

– Еще б не ругалась. Ты ж не дите был, а сущее наказание!

– Ладно, могла бы и привыкнуть. Коли у нее второй такой на глазах, только годами постарше.

Поднялся общий хохот.

– Что? – Штефан понял не сразу. Симеон шутливо ткнул его кулаком в плечо:

– Не диво, что ты за дядькой полез! Ты ж норовом точно в него удался, так же выкаблучиваешься!

Штефан чуть язык себе не откусил и мысленно схватился за голову. Это что ж получается? Про дядьку такое подумали, да с его россказней? А если вспомнить, сколько еще наговорил... Ой, дурак! Ну вот что стоило языком не трепать?! Так нет же! До того вспомнить и поговорить хотелось, аж думать забыл, что когда-нибудь имя дядьки откроется! Дурак как есть! И как теперь Симеону признаваться? Это пока про какого-то неведомого дядьку говорил – одно, а выходит, про их корпусного командира сплетни распускал. Да какие сплетни!

Он вспомнил, что ляпнул в первый день на заставе по пьяни, и чуть не застонал от ужаса. Симеон и остальные ведь не дураки. Да стоит имя назвать – все сложат. И за такие сплетни Тудор уж точно по голове не погладит. Если бы с ним сперва поговорил, а так... Да за одни эти россказни выгонит и прав будет!

Штефан неловко принялся выбираться из-за стола, чуть не опрокинул какую-то кружку.

– Подсолнух, ты чего? – Симеон глядел на него обеспокоенно.

– Душно. Пойду на крылечке постою, – он изо всех сил постарался, чтобы голос звучал спокойно, и действительно вышел на крыльцо. Свежий воздух разогнал сонливость, но легче от этого не стало, ни капельки.

Симеон, конечно, хороший. И врать ему не хочется. Но вот как скажешь? Вспомнить, как пандуры про Тудора-то рассказывают, с каким уважением, а уж крестьяне на него только не молятся. Да и дядька при них явно ни про маму, ни про него самого ни словечком не обмолвился. Значит, и не хотел вовсе, чтобы кто-то знал. А тут – пожалуйте! – Подсолнух со своими россказнями! Сказитель! Куда там Овидию с его «Метаморфозами»! Гомер, как известно, был слепой, а вот ты – тупой! На целый эпос анекдотов наговорил! Поправил, выходит, репутацию уважаемому боевому офицеру и местному администратору!

И так-то еще поди пойми, ко двору ли придешься, может, и не нужен здесь вовсе, и не обрадуется дядька, что он в его жизнь лезет.

Нет, рассказывать нельзя. Надо дядьке сначала повиниться, пояснить, что в мыслях же плохого не держал, скучал просто. А там – уж как он решит. Захочет – так и скрыть все. Ничего, если надо, и обычным новобранцем для всех прикинешься. Сам виноват, что головой не думал. И даже если не нужен, так хоть на заставе, может, оставят. А сболтнешь сейчас лишку...

Сзади послышались шаги. Штефан оглянулся через плечо.

– Накинь, – Симеон протянул ему кожушок. – Куда ж из тепла-то на двор, считай, в одной рубахе?

Штефан смутился, но душегрейку взял. Не огрызаться ведь, когда от чистого сердца заботятся! И застудиться не хочется. Может, все-таки рассказать? Неужели капитан не поймет?

Симеон уселся на крылечке, вытащил трубку, начал чистить.

– Соскучился, Подсолнух? Не вешай нос. Найдем мы твоего дядьку, вот увидишь.

– Да если б только в этом дело. Капитан... – Штефан замялся, а потом спросил вовсе не то, что собирался поначалу. Само как-то вырвалось: – Если что, в отряде-то оставишь?

Симеон вытаращился на него, как на полного недоумка.

– Ты головой не бился? – потом сообразил, видать, что брякнул, и фыркнул в усы: – Ну да, бился. Так-то ты получше соображаешь. Нешто, думаешь, кто на твою родню оглядываться станет опосля того, как ты всех нас выручил?

– Капитан, да я... – Штефан хотел сказать и что ничего он такого и не сделал, и что вовсе не в том дело, и мысли вконец запутались, а Симеон продолжил ворчать успокаивающе:

– Вот слуджер вернется, первым делом и впишем тебя, чтоб все честь по чести. Заодно и про дядьку подговоришься, может, слуджер чего знает, а коли не знает, так выяснит, – он заглянул в трубку, подул туда, а потом усмехнулся себе под нос. – Ты уж только сделай милость, коленца-то свои не выкидывай, ладно?

– К-какие?

Симеон сорвал с крыльца стебелек засохшего винограда, поковырял в трубке и снова подул в нее.

– Да ваши семейные, похоже, с дядькой! – он захохотал, и Штефан окончательно прикусил язык, понимая, что пролитого не воротишь. Когда пандуры узнают...

Колени подкосились – пришлось присесть рядом с капитаном на крыльцо. Симеон хлопнул его по плечу.

– Ладно, не бери дурного в голову! Лучше эту самую голову лечи, а то ребята вон до корчмы никак не доберутся.

Штефан его не понял.

– А причем тут я?

– Так ждут, пока ты оклемаешься! Куда ж без тебя-то?

Стыд жег огнем, но пришлось скрепиться и улыбнуться как ни в чем не бывало. Как бы сейчас ни корчило, нельзя, чтобы пандуры что-нибудь заподозрили. Нечего позорить дядьку, и так уже...

Он махнул рукой.

– А далеко ли тут корчма?

Весь день стояла промозглая осенняя сырость, но к вечеру подморозило, и над вершинами гор засверкали в посиневшем небе ранние звезды, обещая лютый холод. Раскисшая деревенская улица схватилась твердой коркой, глубокие лужи стремительно леденели. Отряд вошел в деревню на рысях, уставшие кони поминутно оскальзывались, из ноздрей их валил горячий пар. Пандуры зябко поправляли воротники плащей, натягивали шапки, потирали щеки, покрытые многодневной щетиной. На их одежде и сапогах, на лошадиных шкурах темнели грязные пятна. Одного только их предводителя, кажется, холод не донимал – он ехал в распахнутом плаще, разве что высокую шапку тоже надвинул поглубже. Черный кафтан полувоенного кроя был старательно отчищен от грязи. Под стойкой воротника тускло поблескивала черно-красная орденская звезда.

Предводитель осадил коня, привстал в седле. Обернулся к Зойкану, следовавшему на шаг позади, с пикой, упертой в стремя, будто боевое знамя. Тот в ответ пожал плечами.

– Так это... Шумят, слуджере. В корчме где-то.

Державшийся по другую руку от командира сухонький пожилой мужичонка в потрепанной пандурской форме тоже прислушался и размашисто перекрестился:

– Ну, слава те, Господи. Ить, с музыкой гуляют, всяко не на поминки.

– Так это... Мариан прав, слуджере, – Зойкан разулыбался, и даже лошадь под ним загорячилась, будто почувствовала нетерпение всадника.

– Поглядим, – командир тоже тронул коня с места.

Симеон и Йоргу курили на крыльце – выбрались проветрить головы на свежем морозце. Из-за двери несся разноголосый гвалт, и они не сразу услышали конский топот – скорее увидели смутные тени. Двое крестьян, разговаривавших у крайнего дома, при приближении отряда дружно стянули шапки.

– Слуджере! С возвращением!

– Слава Богу! С возвращением, боеруле!

Командир в ответ молча кивнул, подняв руку в знак приветствия.

Йоргу незаметно указал Симеону в его сторону.

– Что-то Тудор нынче не в настроении, похоже.

– Будешь тут, когда столько дней впустую по горам мотался, – возразил Симеон. – Они, поди, так турок и искали, пока не наткнулись на то ущелье.

Спешивались пандуры и вправду тяжело и устало, отдувались, мотали головами не хуже своих лошадей. Предводитель спрыгнул с коня, не глядя, бросил поводья – поймали на лету. Направился к Симеону, расправляя завязки плаща на плечах.

Симеон, подтянувшись, шагнул навстречу.

– Здорово, слуджере.

– С приездом, капитане Симеон, – Тудор, не чинясь, протянул Симеону руку. Из-за плеча его высунулся Зойкан, дружелюбно ухмыльнулся.

– Мы это... Разбирать упарились!

– Что разбирать-то? – не понял Симеон.

– Так завал ваш!

– Зойкане, – осадил его Тудор, метнув косой взгляд через плечо, и тотчас повернулся обратно. – Докладывай, капитан.

По мере того, как Симеон описывал расправу с турецкой бандой, пандуры, столпившиеся вокруг, улыбались все веселее. Даже Тудор чуточку оттаял и одобрительно кивал, слушая Симеона.