Штефан, которому сельские танцы знать было неоткуда, примостился у самого забора с неизменным подсолнухом в руках. Но отсидеться ему не дали: подлетела одна, молодая да красивая, разрумянившая от быстрого движения, ухватила за руку, потащила за собой.

– Да оно дело нехитрое, – рассмеялась, когда Штефан попытался отговориться неумением. – Научу, красивый.

И мигом втянула ошалевшего от напора Штефана в хоровод.

Симеон с Мороей только переглянулись и одинаково понимающе усмехнулись, наблюдая, как девка вьется вокруг парнишки и стреляет глазами.

– Огонь-девка, – оценил Гицэ. – Везучий наш ангелочек, так его и так!

И сам убрался обратно в пляску, когда на нем разом повисли три молодайки. Мороя в ответ ухмыльнулся в усы и продолжил с интересом наблюдать за Штефаном, которого девка после танца придержала за руку – вроде и ненароком, сказала что-то, от чего оба разулыбались...

Макария тоже ни единого танца не пропустил, все норовя оказаться поближе к Анусе в хороводе и тяжко вздыхая, когда круг распадался на пары, а та оказывалась от него далече. Только один раз ему и свезло. Может, повезло бы еще, только Симеон напомнил, что надо харчи везти на заставу, когда веселье было еще в самом разгаре. Макария проводил тоскующими глазами Анусю, которая под хмурым взглядом батьки отошла в сторонку, и направился к выходу со двора.

С погрузкой телеги танцы на время прервались, девка отошла от Штефана, но оглянулась и взглядом так явно велела парнишке следовать за собой, что и слепому было бы ясно... Вот только Штефан беззаботно отмахнулся и вернулся к забору. Подобрал оброненный подсолнух, начал отряхивать от вездесущих муравьев и пыли.

Гицэ чуть не сплюнул с досады:

– Вот же птенец желторотый, мать его распротак! Он что, не понял? – и хотел уже сорваться с места, чтобы втолковать Штефану, чего собственно от него хотели, но Симеон перехватил его за рукав.

– Не понял – и ладно. Хоть его не придется по всем сеновалам выискивать.

– Так дело ж молодое, когда еще гулять! – Гицэ все-таки не оставил мысль сделать доброе дело.

– Вот ты и гуляй себе. Тебе хворостиной поперек хребта огребать не привыкать, – припечатал Симеон.

– Да капитан, он же сам не поймет...

Спор прервал тихий смешок Морои. Штефан еще раз вздохнул над подсолнухом, широким движением закинул его далеко в огород и, осторожно оглядевшись по сторонам, украдкой направился куда-то подальше от толпы. Гицэ улыбнулся:

– А, не! Кажись, таки понял!

Капитан Симеон махнул рукой и поискал глазами Станку: он уже отдохнул, успел хорошенько выпить и теперь был не прочь еще немного поплясать.

А Штефан, пока пандуры обсуждали его намерения, бродил по пустой деревне, высматривая в сумерках подсолнух взамен засиженного муравьями. Углядел в одном огороде тяжело склоненные черно-золотые шапки, толкнул калитку.

– Хозяева!

Ответа не последовало. Да и окошки в доме не светились.

Штефан некоторое время потоптался посреди двора в нерешительности, но все же направился в сторону огорода, где в самом дальнем углу росла цель его путешествия. Пробираясь среди грядок, Штефан честно старался ничего не потоптать, но у здоровенной тыквы в междурядье оказались свои планы, и она раскололась с громким хрустом. Упасть Штефан не упал, но, пытаясь удержаться на ногах, прыгнул на какую-то ботву, и поэтому обратно через огород идти не решился. Благо, дом с подсолнухами был от околицы крайним, так что за невысоким заборчиком – только от скотины уберегаться – начинался покосный лужок.

Срезав подсолнух покрупнее, Штефан примерился, сиганул через забор и... приземлился мало не на голову Анусе, печально сидевшей с той стороны.

Та ойкнула и отшатнулась, свалившись с камушка, на котором сидела.

– Напугал? Извини, – Штефан шагнул навстречу, протянул руку, чтобы помочь подняться. Ануся присмотрелась поначалу настороженно, но руку приняла:

– А ты с заставы, да? Я тебя во дворе у тетки Станки видела.

– С заставы, – он легко вздернул ее на ноги. – Меня Штефаном зовут.

– Ануся, – она сперва несмело улыбнулась, потом, разглядев мальчишескую мордаху и подсолнух, нахмурилась. – А чего это ты Томашу огород обносишь?

Штефан, пойманный на горячем, дернулся убрать подсолнух за спину, на мгновение почти смутился, потом кинулся оправдываться:

– Всего один подсолнух! Я бы спросил, так ведь нет никого!

– Так ведь у Станки все гуляют, – строго возразила Ануся. – Там бы и спросил.

– А я в лицо этого Томаша не знаю, – выкрутился Штефан, впрочем, сказав чистую правду. – Покажешь – так спрошу и извинюсь, что без спросу. И за подсолнух. И за тыкву.

– А тыква-то тебе зачем?

– Низачем... – он смутился. – Я ее раздавил. Нечаянно.

Ануся уже смеялась.

– А Томаш тебя хворостиной! И не посмотрит, что пандур!

Заулыбался и Штефан.

– Так я же извинюсь. Если ты меня познакомишь с этим Томашем.

Она задумалась, покачала головой:

– Нельзя. Батька заругает, что с пандурами гуляю.

– Так я пока не совсем пандур, – сознался Штефан, но Ануся тяжело вздохнула.

– Все равно заругает. Не любит он ваших. Говорит, нечего, мол, виться, словно медом намазано, – она примерилась сесть обратно на камень, но Штефан остановил ее.

– Погоди-ка. Застудишься еще, – он стянул безрукавку, постелил на камень и сделал галантный жест. – Присаживайся, госпожа Ануся. Так вокруг такой красоты грех не виться!

Она даже ножкой притопнула с досады.

– Вот правильно батька говорит: юбочники вы да бездельники, которым только бы девок портить!

Штефан не обиделся, только улыбнулся:

– Так чего тогда вздыхаешь, красивая, что батька всех гоняет?

– А мне всех и не надо, – Ануся снова вздохнула, – мне только одного. И он не такой!

– А батька, значит, не верит, что не такой?

– Не верит, – она вздохнула еще горше. – И меня то выдрать, то под замок посадить грозится.

– Ну, он у тебя прямо Акрисий, – сочувственно протянул Штефан.

– Кто?

– Да был такой царь, мифический. Тоже все дочку под замок посадить норовил.

– Ему тоже женихи не нравились? – заинтересовалась Ануся.

– Да нет. Ему пифия, ну гадалка, нагадала, что он от руки своего внука умрет. Вот и решил оставить дочку в девках. Под своим дворцом, в подземельях выстроил роскошные покои и запер ее там, чтобы никто ее даже не увидел.

– И что? – охнула Ануся. – Она так там всю жизнь и просидела, бедная?

– Да нет. Ничего у того Акрисия не вышло...

Штефан уселся на землю, привалившись спиной к камню, на котором сидела Ануся, и принялся рассказывать. Та вздыхала и с чисто девчоночьим любопытством торопила рассказчика: «Ну, а дальше что было?»

Налетевший легкий ветерок окончательно разогнал редкие тучки, ночь осыпала небо звездами, что росой по паутине, в траве стрекотали сверчки, доносилась музыка с подворья Станки. А над лужком на окраине глухой деревни в горах на самой границе с Трансильванией хорошо поставленным, хоть еще и мальчишеским голосом, лилось:

– И тогда Персей увидел прикованную к скале прекрасную девушку...

Симеон обнаружил, что немного поднабрался, и решил увести Станку отдохнуть в стороне. Веселье и без них шло своим чередом: молодежь продолжала отплясывать, кто постарше – сбивались в компании и заводили разговоры о видах на урожай, удоях и приплоде у скотины, ценах на зерно и налогах. Народ с дальних хуторов потихоньку и домой засобирался.

– Слышь, капитан! Меня глаза обманывают, или это та краля, что к Штефану маслилась? – окликнул Мороя, отвлекаясь от скучного спора про достоинства сеялок. Мотнул головой в сторону двора, где еще плясали несколько пар. Симеон неохотно поднял голову с колен Станки, присмотрелся.

– Кажись, она.

– Ой, зря Гицэ радовался! Только куды наш Подсолнух тогда подевался?

Разбираться Симеону стало ужасно лень.

– Ладно, мало ли девок! Пущай гуляет.