Симеон некоторое время смотрел на Гицэ, все больше убеждаясь, что тот не шутит. Потом отобрал у него повод и сам повел коня на конюшню.

Ладно бы – беспокоился Мороя, который со всеми новобранцами носится, что с собственными детьми, или склонный всегда ждать плохого Йоргу, но Гицэ? Который, кстати, несмотря на все свои похождения, в серьезном деле ни разу не подвел. И по собственному почину пас мальчишку все эти дни.

Если не считать вражды с Макаркой, Штефан как-то очень легко прижился на заставе, словно всегда тут был. И все быстро привыкли к его присутствию: к шебутному характеру, язвительным шуточкам, тяге кругом сунуть свой нос и обо всем высказать свое мнение и... как-то забыли, что на заставу мальчишку привела беда. Все, кроме Гицэ, который, если припомнить, и сам норовил шутить и зубоскалить, даже схлопотав пулю, если только в бреду не валялся...

Симеон завел коня в денник, расседлал. Замыл железо, пристроил узду на крючок и вышел обратно к стойлам. Прислушался.

Поначалу показалось, что Гицэ обознался, настолько было тихо, но потом донесся сдавленный то ли вздох, то ли всхлип. Симеон бесшумно подобрался, заглянул к гнедому. Штефан стоял, уткнувшись лицом в шею коня.

– Штефанел, – тихонько позвал Симеон, чувствуя себя ослом: остальные забыли, но он-то, капитан, не имел права ничего забывать! Что Макария и Штефан сцепятся, было ясно с первого дня, и большой беды Симеон поначалу в этом не видел, благодушно позволяя парням разогнать кровь и помахать кулаками. И вот точно забыл, что не игрушки перед ним, а живые ребятишки, пусть и росточком оба уже с оглоблю, и шкуры у обоих припалены. Ума-то все равно еще не нажили... Неужто и правда плачет?

Но когда мальчишка обернулся, глаза у него были сухие, хотя что-то эдакое там и мелькнуло. А спустя мгновение на мордахе проступило уже привычное нахально-шкодливое выражение. Не предупреди его Гицэ, Симеон бы, пожалуй, и не догадался. Он окинул Штефана взглядом, оценил измятую, надорванную у ворота рубаху, покрасневшее ухо и ссадины на костяшках. Но этим вроде дело и ограничивалось. Хотя кто бы дал этим двоим снова сцепиться всерьез на заставе! Ладно, решать что-то все равно надо.

– Не надоело на конюшне возиться? – добродушно поинтересовался Симеон. Вот уж единственная польза была от этой вражды, что усилиями двух смутьянов не только конюшня, а и, почитай, вся застава за последние дни была вылизана до блеска.

– Так одно дело по приказу, а другое – по своему желанию, – пожал плечами Штефан и ласково провел рукой по шее гнедого.

– Гицэ сказал, ты с ним просишься?

– Мне бы коня размять. Застоялся, – пояснил Штефан настолько спокойным голосом, что впору и поверить. – Отпустишь?

– А не подведешь?

Штефан вскинулся, мрачно сверкнул глазищами.

– Я и в седле держусь, и стреляю получше некоторых!

– Оно-то да, – протянул Симеон, осторожно подходя ближе. – И объезды эти – сплошная прогулка, считай. Только ведь разное бывает. Пару месяцев назад тоже вроде просто осматривали окрестности, а от головорезов еле отбились. Трое раненых. Отряд на тебя рассчитывать будет. А не выйдет ли так, что как до дела, они бойца недосчитаются?

Штефан опускал глаза все ниже и ниже, а под конец совсем потупился. Прав был Гицэ, ой, прав! Точно, сбежать собирался.

Симеон подошел вплотную, положил руку на плечо Штефану.

– Опять про свою Академию думаешь?

– А если и думаю? – хмуро буркнул тот. Симеон встряхнул его как можно ощутимее:

– Дал бы я тебе по шее, не будь ты и так битый.

Штефан удивленно заморгал:

– За что?

– Да за дурость несусветную! Один дурак в сердцах ляпнул, второй – как дите обиделся, готов сорваться куда глаза глядят. Нет бы головой подумать! Макария-то тоже не от радости языком мелет!

– Да знаю я. Мороя рассказывал, – Штефан угрюмо отвел глаза. – Только я ему не нанятый – за чужие грехи отвечать.

Ну вот и что тут скажешь? Мальчонке и вправду за чужие грехи уже прилетело, да так, что мало не покажется. Шутка ли – из дому выкинули? Эх, найти бы ту сволоту боярскую да набить морду. Разве ж можно так? И мимо чужого мальца не пройдешь, бывает. А тут... Да плевать на того приказчика, столько лет дите на глазах было, батькой считало, а его, как щенка, за двери!

– Хотя в чем-то Макарие прав, – все тем же мрачным тоном продолжил Штефан. – Не век же мне при заставе из милости околачиваться.

– А кто сказал, что из милости? Макарко, думаешь, сам как-то по-другому начинал? Все новобранцы в пандурах с того же начинают – приглядеться же надо. Ты вроде делом занят, службу несешь исправно, – Симеон потрепал Штефана по светлым вихрам. Думал, тот самолюбиво шарахнется, но он просто замер, что птенец перепуганный. – А если не передумаешь насчет своей академии, так к осени и придумаем, как тебя отправить, чтобы спокойно доехал.

Штефан все-таки насупился, но возразил без прежней задиристости, больше с недоверием:

– Из Вены я и сам отлично доехал.

– Так по тракту, небось, с почтовыми каретами?

Он кивнул, и Симеон едва успел прикусить язык, чтоб не спросить, чего его обратно-то понесло далеко не по самой удобной и безопасной дороге через их глухомань. Ведь еще и крюка дал, забравшись туда, где не только до австрийской, а и до турецкой границы палкой добросить можно.

– Ну вот и обратно так же доедешь, если соберешься. Как подвернутся попутчики, – кивнул Симеон и потом с усмешкой добавил: – Подковы-то у коня проверь. Если окрестности объезжать – там дорог нет, чистые козьи тропы.

– А я еду? – ошарашенно уточнил Штефан.

– Если обещаешь, что не подведешь.

Мальчишка засветился, что твое солнышко.

– Не подведу, командир!

– Ладно! Но смотри, малец, обещал, – Симеон еще раз потрепал его по голове и уже в дверях конюшни обернулся и добавил: – И как закончишь тут, коня моего вычистишь!

Штефан растерянно воззрился на него, и Симеон, едва удерживаясь от смеха, пояснил суровым голосом:

– За драку.

– Слушаю, мой капитан! – Штефан вытянулся во фрунт и щелкнул каблуками.

Вот же зараза ехидная! Но ведь самого улыбаться тянет, как на него посмотришь. Хороший парнишка, правильный. Ладно, со Штефаном разобрались, не сбежит. С Макарией еще поговорить. Пора уже прекращать это безобразие.

Исход задушевных разговоров и суровых разносов оказался благополучным: мордобитие на заставе прекратилось. Макарко со Штефаном ходили будто по весеннему льду, озирались, стараясь не сталкиваться, но если приходилось – хвостов друг на друга уже не поднимали. Зато выделывались напропалую, от чего выходила сплошная польза. Штефан отвоевал право чуть ли не в одиночку колоть дрова на всю заставу – пришлось придерживать, чтобы не надорвался с непривычки, – и в считанные дни выучился ловко обращаться с топором и натрудил ладони так, что мозолей от лопаты больше ждать не приходилось. Макарко же все свободное время проводил в попытках поладить со своим дурноезжим мерином, а ружье у него теперь блестело, как яйца у кота. Гицэ тоже нахвалиться не мог, когда они в очередь валяли его по утоптанному двору или лупили несчастный мешок, нарочно набитый сеном.

Симеон вздохнул с облегчением, и даже Йоргу, печально пошевелив усами, вынужденно признал, что из мальчишек толк будет. Если, конечно, раньше себе шеи не посворачивают.

Деревня лежала в зеленом ущелье неподалеку от заставы. Со стороны границы дороги к ней не было – разумный человек не станет прокладывать дорогу туда, откуда может прийти несчастье. Но пандурам дорога была без надобности: для верховых узкой натоптанной тропки вполне хватало, а телегу за провизией посылали в объезд, через перекресток с постоялым двором.

Верховодила в деревне крепкая мельничиха Станка, баба в самом соку, кровь с молоком и румянец во всю щеку. Рано оставшись вдовой, она наотрез отказалась продавать мельницу и быстро исхитрилась договориться о поставках хлеба для пары ближайших застав. Мельница не просто не запустела – заработала бесперебойно. Хозяйка ее скоро сообразила, что военный подряд – вещь выгодная не только в смысле денег, но и в смысле благодарности вояк. А два десятка здоровых мужиков, которые могут помочь с покосом или за день разметать сгоревший овин и выложить стены для нового... Шептались, конечно, о разном, но лихая баба только головой потряхивала, рассыпая по налитым плечам черную гриву, и проходила по двору своей мельницы, притопывая недешевыми сапожками.