– Капитан Апраксин, – представился высокий молодой человек и развернул удостоверение, в котором Инга ничего не смогла разобрать в царящем вокруг полумраке. Капитан выглядел подтянуто и атлетично, заметно выделяясь рядом с громоздкой фигурой старшего сослуживца.

– Ничего не видно, но я вам верю, – стараясь сохранять спокойствие, произнесла Инга. – Чем могу помочь?

– Прошу вас, – Рыльцев указал на открытую дверь минивэна, за которой виднелись пустые кожаные сидения, освещенные мягким голубоватым светом. – Холодно на ветру.

Майор был прав, ветер пробирал до самых костей. Инга молча полезла внутрь и уселась на одно из сидений. Фээсбэшники запрыгнули следом, задвинули дверь.

В салоне пахло настоящей кожей, явственно ощущался аромат кофе; на одном из сидений Инга приметила заляпанный коричневыми разводами термос. На месте водителя темнел чей-то коротко стриженный затылок, но его обладатель даже не обернулся, похоже, просто шофер.

– Просим прощения за столь поздний визит, – вежливо начал майор, – но нам необходимо задать вам несколько вопросов. Где вы находились между восемью и десятью часами сегодняшнего вечера?

– Проще было бы спросить, откуда я сейчас возвращаюсь, – резонно заметила Инга. – Была на поминках тещи моего друга.

– Евгения Гольдберга? – уточнил капитан.

– Да.

– Во сколько именно вы вышли из его дома?

Инга призадумалась, вспоминая.

– Примерно в половину одиннадцатого, – сообщила она.

– Как добирались?

– Метро, потом пешком. Что-то случилось?

– Случилось, – Рыльцев стрельнул глазами в коллегу, потом посмотрел на Ингу исподлобья тяжелым, мрачным взглядом. – Когда в последний раз вы контактировали с Дмитрием Мирошниченко из вашей лаборатории?

Она нахмурилась, припоминая, затем ответила:

– Где-то неделю назад, сразу после моего отстранения. Он позвонил мне…

Майор кивнул, принимая ответ, и сказал:

– Два часа назад его не стало.

– Что?! – Инга вскинулась, вскочила, но ударилась об потолок и села обратно. – Как? Что произошло?

– Давай, Лёва, расскажи, а то меня выворачивает, – обратился он к сотруднику.

Апраксин глубоко вздохнул и начал:

– Дмитрий совершил самоубийство совершенно невероятным способом, такого даже в трэшевых ужастиках не увидишь… Разорвана грудь, выломаны ребра, вырвано сердце. Кровищи – море. Его и нашли таким, с собственным сердцем в ладони.

– О господи! – выдохнула Инга и растерялась, мысли разбежались в стороны, словно бусинки, упавшие на пол с разорванной нитки ожерелья. Взгляд заметался по салону, голова закружилась. Она выдала первое, что пришло на ум: – Неужели человек может сам себе вырвать сердце?

– Получается, может.

– Но… почему? Что…

– Не догадываетесь? – Рыльцев подозрительно прищурился.

– К-кошмары? – обреченно выдавила Инга.

– Три скрещенные посередине сиреневые линии, – безжалостно подтвердил майор, – три ночи подряд, а сегодня… вот, во сне прямо. Жена рассказала. Мы прямо оттуда – к вам.

Инга схватилась за голову, поверить, что это не розыгрыш, было почти невозможно.

– Почему же он мне не позвонил, не сказал…

– А что бы вы сделали? Смогли бы помочь?

Инга вынужденно покачала головой, признавая правоту майора.

– Вот и он думал так же, наверное, – заключил Апраксин.

– Это ужасно, просто чудовищно, – хрипло пробормотала она, глядя в затоптанный пол минивэна.

– Не спорю, – спокойным голосом произнес майор, – особенно если учесть, что это седьмая жертва. Но что странно – опять в вашем окружении.

– Что за бред! – вскричала Инга, глаза ее вытаращились, голос задрожал. – Это я их всех заставила себя на куски растерзать, да? Что вы несете!

Фээсбэшники невольно отпрянули, неготовые к такому эмоциональному взрыву. Затем, после секундного замешательства, Рыльцев кашлянул и с укоризной произнес:

– Возьмите себя в руки, доктор Вяземская, криком дело не решить.

Инга тяжело дышала и смотрела в пол. Майор продолжал:

– Не то чтобы мы вас обвиняем в неких предумышленных действиях, повлекших эти… хм… происшествия, хотя откровенно говоря, вашу причастность полностью исключать нельзя, но, анализируя ход событий, нетрудно догадаться, что и вам может угрожать опасность. Вы об этом не задумывались? Некие силы могут в следующий раз выбрать вас в качестве жертвы.

Инга совладала с приступом, подняла взгляд на Рыльцева.

– Некие силы? Темные, надо полагать? Хм… тогда арестуйте меня и заключите в бронированную камеру, – без тени улыбки попросила она, но, заметив замешательство на лицах агентов, поняла, что с классикой те не дружат. Сказала другим тоном: – Если честно, не задумывалась. Меня как сомнолога и как обычного человека сильно беспокоит природа этого жуткого феномена, который уже унес жизни семерых человек. Я прилагаю все усилия, чтобы разобраться в этой загадке. Но в моем распоряжении лишь интернет и общедоступные источники информации. От должности меня отстранили, как говорится, до выяснения, доступа к оборудованию больше нет. Так что угрожает мне что-то или нет – какая разница, если я ничего изменить не могу?

– Резонно, – признал майор, а его молодой коллега лишь покивал. – Не стану вдаваться в подробности, но мы тоже не сидим сложа руки. Однако должен сразу со всей откровенностью предупредить: мы обязаны установить за вами наблюдение. Оно необходимо в обоих случаях – являетесь ли вы причастной к трагедиям или рискуете стать следующей жертвой этих чертовых полосок.

Инга равнодушно пожала плечами, всем видом давая понять, что ей по барабану. Особенно во втором случае: как будто ей чем-то смогут помочь.

– Считайте это приставленной к вам личной охраной, – закончил Рыльцев.

– Замечательно! Хулиганов можно теперь не бояться. У вас все?

– Пока да. Всего доброго!

– Взаимно.

Инга позволила капитану отодвинуть дверцу и соскочила на асфальт. Холодный ветер принялся с энтузиазмом трепать ее куртку и ерошить волосы. Под пристальным взглядом двух пар глаз она прошагала оставшиеся пятьдесят метров и свернула в подъезд.

На следующий день Инга решила навестить отца. Позвонила и обрадовала его с самого утра. Она не заглядывала к нему уже несколько недель. Крепкий, все еще бодрый мужчина шестидесяти пяти лет, он не нуждался в помощи или уходе, да и жил не один, а со своей гражданской женой Ниной Семеновной. Но Инга тем не менее мучилась стыдом, когда пропадала на много дней, а то и недель – ни звонка, ни визита. Отец не обижался и видеть старшую дочь был рад всегда, ведь младшая после переезда к мужу в Москву пять лет назад навещала его еще реже.

Ехать предстояло до самого Ваганово. В этом поселке располагался дачный домик – утепленный и приспособленный для комфортного проживания и в зимнее время, – где обитала пожилая пара пенсионеров.

Ингу встретили, как всегда, тепло и радушно. Нина Семеновна накрыла замечательный стол, выложив аппетитные и парующие пироги с мясом, с капустой и с лесными ягодами, которые умудрилась испечь к ее визиту буквально за пару часов. Отец заварил чай из гуавы, и экзотический аромат разнесся по маленькой уютной кухоньке, щекоча ноздри и нагоняя аппетит.

Когда чаепитие завершилось и Нина Семеновна вышла в сад, Инга вкратце рассказала отцу о происходящих вокруг нее трагедиях. Юрий Александрович расстроился и предложил дочери сходить в церковь, поставить свечку и поговорить с батюшкой, но Инга отмахнулась. Воспитав дочерей убежденными атеистками, сам он обратился к вере и принял крещение. Произошло это после гибели Анны, матери Инги, в автокатастрофе несколько лет назад, и теперь – иконы в красном углу (или божнице, как это место ласково именовал Юрий Александрович), иконы и кресты на тумбочке у кровати, Библия на самом видном месте на книжной полке. А может, размышляла Инга, так повлияла на отца его новая любовь, которая, по ее собственным словам, с самого детства посещала чуть ли не каждую церковную службу и знала многие молитвы наизусть. Как бы то ни было, взгляды отца и двух дочерей в последние несколько лет сильно разошлись, вызывая порой яростные дебаты или просто заставляя по-разному смотреть на одни и те же события.