Телеведущая поприветствовала телезрителей тщательно отрепетированной пластмассовой улыбкой, но затем ее точеное лицо, обрамленное роскошными светлыми локонами, приобрело озабоченный вид, и она заговорила встревоженным голосом:

– Начнем наш выпуск с новых подробностей в деле застрелившегося сотрудника правоохранительных органов, следователя Алексея Степановича Рогова, который, напомним, был найден позавчера в собственной квартире. Наш корреспондент побеседовал со следователем Управления Федеральной службы безопасности по Санкт-Петербургу Андреем Рыльцевым, который сообщил, что дело взято на особый контроль и все материалы строго засекречены. Однако Рыльцев признал, что ФСБ не исключает версии о действиях иностранных спецслужб. На данный момент проводятся опросы свидетелей и прочие следственные мероприятия, и в скором времени ожидается официальное заявление органов безопасности по этому набирающему ход делу.

На экране появилась фотография улыбающегося Рогова, дикторша продолжала репортаж:

– Напомним, что речь идет о серии странных самоубийств, вызванных кошмарными сновидениями необычайной интенсивности. Во всех зарегистрированных случаях несчастным снился некий таинственный знак, который якобы заставлял их лишать себя жизни. Наши корреспонденты попытались связаться с врачом-сомнологом Ингой Юрьевной Вяземской-Розенквист, – на экране возникла старая фотография Инги, добытая журналистами, очевидно, из институтского отдела кадров, – которая являлась лечащим врачом двух погибших пациентов и, кроме того, была лично знакома с застрелившимся следователем Роговым. Однако доктор Вяземская отказывается от контактов с прессой. По сведениям из надежных источников, следствие в настоящий момент устанавливает факты, могущие пролить свет на ее возможную причастность к загадочным самоубийствам. А теперь к другим новостям…

Майор ФСБ Рыльцев выключил телевизор и развернулся к сидевшей напротив женщине. Окинул ее цепким изучающим взглядом, задержался на руках – маленьких, но изящных с длинными ровными пальцами, на небольшой, но заметной сквозь обтягивающую футболку груди, затем всмотрелся в ее внимательные светло-карие глаза, окруженные россыпью бледных пятнышек.

Допрос свидетельницы, коей врач-сомнолог пока значилась в деле, подходил к концу. Подкрепить эффект сгущающихся над ней туч он решил с помощью выпуска новостей, намекая устами телеведущей на непростую ситуацию, которая сложилась вокруг подозрений в причастности Инги Вяземской к самоубийствам.

Черные брови майора сошлись на переносице, когда он строго спросил низким гнусавым голосом:

– Ну что, доктор Вяземская, что скажете?

Инга безразлично пожала узкими, худыми плечами, закатила глаза.

– Что вы хотите, чтобы я сказала? – спросила она прямо. – Моя единственная связь с этими трагическими происшествиями состоит в том, что я была лечащим врачом Буковского и Шипулина. А Рогов проводил со мной допрос…

– Вы с ним неоднократно созванивались, – бесцеремонно перебил Рыльцев, – у нас есть распечатка ваших и его звонков. А в последнюю ночь так вообще…

– Разумеется, созванивались. Даже встречались. Рогов интересовался результатами полисомнографии Буковского, что вас удивляет?

Майор покачал крупной и тяжелой, как валун, головой.

– Меня удивляет и беспокоит, что вы были непосредственно знакомы с большинством погибших от кошмаров людей, – жестко произнес он и положил руки на стол. Его широкие волосатые кисти казались похожими на обезьяньи лапы.

– Большинством? – с сомнением переспросила Инга.

– Давайте посчитаем, – предложил Рыльцев и принялся загибать пальцы, – Буковский, Шипулин, Рогов…

– Девушку-студентку и деда-пенсионера я не знала!

– Это сейчас выясняют. Но вы забыли еще об одной жертве…

Майор плотоядно ощерился, заметив, как женщина напряглась.

– Вы ведь поняли, о ком я, не так ли? – он криво усмехнулся и победно закончил: – Ирина Владимировна Орлова, теща вашего близкого друга, с которым вы общаетесь… мм… с каких пор?

– Со школы, – вынужденно признала Инга, но взгляда не отвела и продолжила смотреть майору прямо в его глубоко посаженные глаза. – И что? У нее был инфаркт.

– Не пытайтесь юлить, доктор Вяземская, нам прекрасно известно, что ей снился тот же знак, что и остальным, и кошмарами она мучалась три ночи подряд непосредственно перед смертью. Мы допросили ее дочь. Думаете, здесь дураки работают?

– Ваш айкью я не проверяла, – ровным голосом заявила Инга, – но даже ее смерть не имеет ко мне…

– Это мы скоро выясним, доктор, а пока выясняем, к вам убедительнейшая просьба – пределов Санкт-Петербурга не покидать. Я бы не хотел по крайней мере сейчас оформлять эту просьбу в официальную подписку о невыезде, но не забывайте, что ваш статус свидетеля очень легко может поменяться на совсем иной. Вы ведь понимаете, о чем я?

Инга вздохнула, хмуро бросила в ответ:

– Понимаю. Но вы не там ищите.

– Разберемся, – многозначительно пообещал майор и поднялся, давая понять, что разговор окончен, – можете идти.

Она отвесила кивок и, сухо попрощавшись, вышла из кабинета.

Остаток дня Инга провалялась в постели, раздумывая, не напиться ли до зеленых соплей. Герои «крутых» блокбастеров, попадая в сложные ситуации, частенько поступали именно так, и, судя по энтузиазму, с каким они надирались, состояние крайнего алкогольного опьянения обещало мгновенное решение всех проблем. Но она, даже находясь во включенном режиме нытика, не могла позволить себе такую роскошь. Точнее, не хотела. Просто не хотела. Если бы выпивка, рассуждала Инга, приносила не то что полное избавление от проблем, а хотя бы некоторое перманентное облегчение, может, и решилась бы. Но, прекрасно понимая, что «реально забухать» есть элемент непритязательной тинейджерской романтики, она отказалась от позорных мыслей. Вместо этого сделала нечто иное, не менее для себя непривычное: переоделась в спортивную форму, вышла на улицу и направилась прямиком в парк, благо погода располагала. На выстланных опавшими листьями тропинках занялась бегом и принялась наворачивать круг за кругом, пока не ощутила, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Только тогда вернулась домой, физически истощенная, но в приподнятом настроении.

Горячая ванна, стакан крепкого чая и сигарета довершили начатое. Почти веселая, Инга уселась за компьютер в ожидании звонка из Стокгольма.

Скайп заиграл в начале десятого. Инга приняла звонок и, широко улыбаясь, поприветствовала сына.

– Привет, мам! – ответил Алекс и сразу объявил: – Я не стал просить прощения!

Инга поморгала, уточнила:

– У Халеда?

– Да.

– Почему?

– Я не сделал ничего постыдного. Я защищался.

– Ну да… – неуверенно согласилась Инга и спросила: – А кто предложил тебе извиниться?

– Фрекен Хартман и папа.

– И папа?

– Ага. Они вчера говорили. Сегодня фрекен велела. При всем классе. Я сказал нет.

Мальчик, как обычно, прятал взгляд, но в его голосе отчетливо звучала гордость. Поколебавшись мгновение, Инга поинтересовалась:

– А Халед тоже должен был просить прощения?

– Нет. Только я.

Инга скрипнула зубами, прищурилась, но заставила себя мягко улыбнуться.

– Сынок, давай мы с тобой попозже поговорим, а сейчас позови-ка папу. Мне нужно кое-что спросить.

– Пока! – бросил на прощанье мальчик и убежал звать отца.

Прошло несколько минут, прежде чем диалоговое окно скайпа заполнило щекастое мужское лицо. Крупный нос торчал клином меж больших голубых глаз, добродушно взиравших из-под белесых бровей. Волосы цвета соломы торчали во все стороны: приняв вечерний душ, Стефан обычно не расчесывался. «А зачем, – задавался он вопросом, когда Инга в бытность женой указывала ему на расческу, – если через пару часов в постель, а утром снова в душ?»