Компания «Milestone» имела филиал и охранную лицензию во Франции, а Рикардо Гизу имел достаточно хорошие отношения с бразильскими властями, чтобы за считанные часы оформить им всем дипломатические документы. Это позволило посадить SR-115, избежав любых пограничных и таможенных формальностей, на частном аэродроме, где их уже ждали прямо на взлётно-посадочной полосе два автомобиля и снаряжение. Несмотря на это, время шло слишком быстро.
Саша вздохнула. Она до сих пор не могла поверить в то, куда они едут. И, самое главное — зачем.
— Ты в порядке? — спросил у неё Сай.
— Вполне. Как для человека, который собирается разрыть могилу собственной матери.
Арни недоверчиво прищурился и повернул голову вполоборота, пытаясь понять, правильно ли он только что расслышал, что они едут раскапывать чью-то могилу.
Сай задумчиво кивнул, раздумывая, не пора ли наконец задать накопившиеся вопросы: что вообще происходит; что они ищут; что за люди их преследуют.
Не задавая вопросов, он согласился на просьбу Саши сопроводить её в этой поездке, следуя спонтанному порыву сердца. Он чувствовал, что Саша — хороший человек, и что он нужен ей в эту трудную минуту.
Но его не оставляла тревожная мысль, что голос сердца уж слишком сильно затмил голос разума. Сай успешно скрывался от преследователей всю свою жизнь вовсе не потому, что всё время поступал глупо и безрассудно. Наоборот, ему хватало решимости, чтобы поступать согласно логике выживания вопреки человеческим инстинктам (присущим ему, чему очень удивились бы клонофобы вроде этого Форда, в такой же степени, как прочим людям). Он не создавал близких связей, не оседал нигде надолго, не доверял никому, не привязывался к людям и местам. Именно поэтому его было так сложно найти и поймать. Не совершил ли он роковую ошибку, изменив своим принципам?
Форд, тоже услышавший реплику Саши, рассудительно ответил:
— Мы всего лишь возьмём флэшку, и аккуратно закопаем всё обратно. Будем максимально почтительны. Душа твоей матери всё равно находится в ином мире, Тёрнер.
— Я — трезво мыслящий человек, Форд. И я, бляха, понимаю, что такое прах и кости. Но всё равно не жди, что я буду относится к этому действу спокойно.
«Купер, сумасшедший старый сукин сын, какого лешего ты это сделал?!» — подумала она, наверное, уже в сотый раз с тех пор, как услышала эту невероятную новость. — «Неужели бедная мама недостаточно намучилась?! Нельзя было оставить хотя бы её останки в покое и найти другое место, чтобы хранить украденное?!».
Ей вспомнилось, как наёмники упоминали о причастности её матери к краже данных, и от этого сделалось ещё гаже. Мама была светлым, невинным, робким и ранимым человеком, который никогда бы и мухи не обидел, и не стал бы покушаться на чужое имущество, даже будь это ключи управления к искину, который был её собственным детищем. Как можно было умудриться втянуть её в такие дела?! Неужели Купер действительно посмел это сделать?!
— Мы почти приехали, — заметил Арни, сверяясь с навигатором.
Саша тревожно взглянула на высокий забор кладбища, обвитый плющом. Тот самый забор, мимо которого она проезжала каждый год, начиная с малых лет, в годовщину маминой смерти.
С самого детства она ненавидела всё это — это кладбище, этот забор, этот плющ. Родные всегда пытались ободрить её. Бабушка Лара рассказывала, как хорошо сейчас маме на небе. Дядя Дюк вспоминал весёлые и добрые истории, связанные со своей сестрой, из их детства. Но им не удавалось вывести Сашу из мрачной тоски. Не раньше, чем они уезжали отсюда подальше.
Она слабо помнила свою мать. Если какие-то флэшбэки и мелькали в её памяти, то это были в основном ужасные сцены её болезни. Приезжая сюда, на этот тоскливый склад человеческих костей, Саша ощущала, как её захлёстывает тёмная безысходность и чудовищный страх. «Светлая память» — гласили надписи повсюду. Но её память так и не смогла стать светлой. Не было и не могло быть ничего светлого в преждевременной смерти молодой женщины. А особенно — в тех страданиях, которые ей предшествовали.
— Ехать к главному входу? — уточнил Арни.
— Нет. Остановись тут, на обочине, — скомандовал Форд, убедившись, что просёлочная дорога, на которую они съехали, достаточно пустынна.
Вторая машина остановилась следом за ними. Трое людей — двое подтянутых мужчин, также бывших «морских котиков» и столь же спортивная коротко стриженная мужиковатая блондинка, которая раньше служила в немецком спецназе GSG 9 — вышли из второй машины одновременно с ними.
Саша сразу обратила внимание, как слаженно и синхронно двигаются все четверо бойцов, и догадалась, что эти ребята представляют собой нечто большее, чем простую совокупность нескольких человек.
— Вы связаны? Все четверо? — спросила она у случайно оказавшегося рядом бойца, которым оказался Арни.
— Да, они в связке, — ответил Форд раньше, чем боец нашелся с правильной реакцией на странный вопрос гражданской.
«Milestone» — серьёзная компания, Тёрнер, а не какая-то шарага. Иначе я бы не работал на неё» — не стал произносить вслух, но добавил взглядом Джексон.
— Надеюсь, вам за это платят достаточно, ребята, — буркнула Тёрнер.
Она хорошо понимала, что значит упомянутая Фордом «связка».
Эти четверо бойцов были слаженной командой — в том глубоком значении, которое это слово приобрело лишь в век продвинутых нейросетей. Ведь силовые структуры всего мира давно усвоили — не существовало лучшего способа наладить эффективное взаимодействие между бойцами одного отряда, экипажем боевой техники или членами любой другой небольшой команды, чем нейрослияние. И хотя это было дорого и сложно, требовало продвинутых совместимых нейроимплантов и длительных тренировок по боевому слаживанию — в результате достигались показатели эффективности, которые в ином случае были бы невозможны, даже если бы члены команды проработали вместе лет двадцать.
Это был радикальный способ соединения сознаний — гораздо более опасный и непредсказуемый, чем ограниченная нейросвязь. При нейрослиянии разум полностью открывался, позволяя другим участникам слияния ощущать мыслительные образы и конструкции носителя практически так же чётко и ясно, как собственные, в сыром, необработанном и неотфильтрованном виде. Это было примерно то же самое, что оказаться в чужом теле, не покидая при этом и своё. Впрочем, словами этого всё равно невозможно было объяснить — чтобы понять, это нужно было ощутить на своей собственной шкуре.
Тёрнер знала это ощущение — ведь она 1,5 года проработала в нейроспарке с ещё одной астронавткой из RPS, Рейчел Хилл. За это время они, два незнакомых прежде взрослых человека с разными судьбами — начали ощущать и вести себя, как сёстры-близнецы. И хотя с тех пор их пути разошлись — по окончании Сашиного марсианского контракта Хилл продолжила работать на «SpaceCo» — фантомная память о той связи осталась до сих пор.
Нейрослияние, в особенности групповое, считалось серьёзной нагрузкой даже для подготовленного к нему мозга. Оно было запрещено или строго ограничено для гражданского использования во многих странах мира и из морально-этических, и из медицинских соображений. Но, как и в случае с другими опасными технологиями — прогресс было не остановить. На принципе нейрослияния были построены популярные среди пар приложения серии «KYP» (Know Your Partner) и ненавидимая соискателями нейросреда для проведения собеседований «Direct HR». Большую популярность нейрослияние приобрело в медицине и психологии. Облюбовали её и в ряде религиозных сект и общин, самой известной из которых было овеянное множеством легенд и теорий заговора постгуманистическое сообщество Сверхразума. Адепты этого современного верования, к которому принадлежало немало состоятельных и высокопоставленных людей, считали, что человечеству рано или поздно суждено совершить всеобщее нейрослияние, которое навсегда сотрёт привычное понятие личности и объединит всех людей планеты в единое могущественное сверхсознание.
— Герреро, — велел Форд одному из мужчин и немке, которые повернули к нему головы совершенно идентичным движением, которому позавидовали бы синхронные пловцы. — Вы с Вебер поезжайте к центральному входу, припаркуйтесь, и следите за тем, чтобы сторож не решил сделать внезапный обход. В случае необходимости отвлеките его, попытайтесь сойти за парочку туристов, которые ищут могилу какого-то известного француза.
