Интересно, все ли китайцы такие же, как этот, и на кого из них он похож? Этот человек – ходячий образ непостижимости и безмолвия, сама его поступь не издает ни звука. Я думаю, что если бы кто-то хотел притвориться очень мудрым, совершенным кладезем мудрости, которой он на самом деле не обладал, то самым правильным для него было бы ничего не говорить. Это может быть весьма впечатляюще, если все будет сделано как надо. Китаец делает это правильно, в то время как лейтенант Уилсон, ведущий себя так же, не впечатляет, а только раздражает.

Обязанности китайца легки, и он выполняет их очень методично. Он никак не показывает, нравятся они ему или нет, давит ли на него мертвым грузом медленно тянущееся время. Я думаю, что он, должно быть, философ, принимающий все это – как трату времени за такую большую оплату, так и выполнение своего контракта – со спокойствием, которое, кажется, содержит в себе элемент презрения ко всему миру и ко всему, что в нем есть. Как я уже упоминал, лейтенант Уилсон тоже может выражать презрение, но мне кажется, что у китайцев оно гораздо возвышеннее.

И все же именно эта безмятежная личность умудрилась впасть в немилость лейтенанта Уилсона.

Я совершенно убежден, что это происходит не столько из-за какой-то ошибки Линга, сколько из-за необходимости иметь какой-то предохранительный клапан, чтобы избежать вспыльчивости лейтенанта. Срываться на мне ему запрещено правилами. Но он действительно очень неразумен. Несколько минут промедления в исполнении какого-нибудь незначительного задания или услуги, когда, видит Бог, один час мало что изменил бы, – этого достаточно, чтобы вызвать вспышку его гнева. Лейтенант Уилсон всегда отличался суровым и властным, я бы даже сказал, задиристым нравом.

Поэтому, как видишь, кроме моих незначительных обязанностей, я мало чем могу занять свое время, и мне приходится быть самому себе компаньоном, в лучшем случае жалкой заменой приятной компании. Вот тут-то и появляется мой дневник, который спасает меня от того, что в противном случае было бы очень утомительными часами. Иногда я задаюсь вопросом, не это ли было у тебя на уме, когда ты ставила передо мной эту задачу. Я думаю, что так оно и было, поскольку, хотя я и пишу тебе, я не смогу опубликовать то, что пишу. Если так, то спасибо тебе за обещание, которое ты с меня взяла. Чего бы я только не отдал, дорогая Мэй, даже за несколько минут твоего общества!

6 ОКТЯБРЯ

ЕСЛИ БЫ Я прожил здесь долго, мне пришлось бы стать астрономом. Мне не позволено вдаваться в подробности, но ты знаешь, что мы изолированы и наши окна выходят на море. Днем я смотрю на океан вокруг, а ночью – на океан наверху, оба они теперь стали мне так хорошо знакомы, что кажутся мне моими настоящими компаньонами, менее далекими, несмотря на их необъятность, чем те два напарника, с которыми мне выпал жребий работать. Я думаю, что притягательная сила природы – это великая тайна бытия. Одни только морские птицы – это вечное чудо. Сколько я себя помню, я всегда с удивлением и восторгом наблюдал за орлами, но эти морские птицы, кажется, превосходят в волшебстве даже орлов. Они прилетают из невидимой дали, плавают туда-сюда, туда-сюда, вверх-вниз и снова уходят за горизонт, и при этом почти не машут крыльями. Они не летают, а парят, но секрет этого известен только им, или, во всяком случае, он находится за пределами моего понимания механики.

Но что такое эти тайны по сравнению с теми, что распростерты выше? Если ты слышала, как я ворчу из-за однообразия вечных голубых небес, то никогда не услышишь моего ворчания ночью. Именно тогда я чувствую бремя своего невежества, наблюдая по ночам за маршем звездных батальонов и не зная имени хотя бы одной из них. Я с нетерпением жду, чтобы стать ученым в этой, как и в других науках, если у меня когда-нибудь появится такая возможность. Несомненно, это возросшее желание получить информацию о звездных воинствах отчасти объясняется тем, что я никогда раньше не знал, что так много звезд сразу. На шотландском небосклоне в лучшие времена можно увидеть всего десяток. Но главная причина заключается в том, что здесь было бы гораздо больше поводов для размышлений, потому что я сделал еще одно открытие – о том, что невежественный человек одинок больше, чем может быть одинок человек, обладающий знаниями. И все же я осмелюсь сказать, что даже знание мудрейшего – это ничтожная величина по сравнению с мерой его невежества.

Иногда мне кажется, что если бы я не мог обратиться мыслями к тебе, дорогая Мэй, то я почти потерял бы рассудок. Это место, вернее, обстоятельства моей здешней жизни, действуют мне на нервы, и я вздрагиваю при малейшей тени или малейшем звуке. Я действительно должен взять себя в руки и еще больше думать о тебе и о двойном жалованье, которое ведет к тебе, и решительно отвернуться от вещей, «ни на чем не основанных», как ты говоришь, от «паутины», как ты их называешь.

Я ни за что на свете не хотел бы, чтобы ты была не такой, какая ты есть, и самым большим счастьем в моей жизни было найти тебя. С твоей маленькой уравновешенной головкой и деловым здравым смыслом, направляющим меня, чего мне бояться?

Сейчас самое время сменить лейтенанта Уилсона на посту связи. Один из нас всегда должен быть в пределах слышимости сигнала вызова. Ему еще никогда не приходилось ждать меня! До свидания, дорогая Мэй, до завтра.

ЕСЛИ БЫ ЭТИМ строчкам суждено было сразу встретиться с тобой, я бы не стал их писать, потому что они могли бы только взволновать тебя. Что-то случилось. На этот раз никакой «паутины». Мои дурные предчувствия всегда были очень смутными: мне казалось, что это часть моей беды, но я не мог сказать, в каком направлении ее искать. Мне никогда не приходило в голову, что характер лейтенанта Уилсона может превратиться из неудобного в опасный, но то, что произошло сегодня, показало мне, что, полагаясь на непоколебимое спокойствие Линга, я строил замки на песке. Эти две вещи могут быть еще совершенно не связаны между собой, так как сегодняшнее дело касается меня только косвенно, но отныне я буду жить в особом страхе перед тем, что может здесь произойти.

Линг опоздал на несколько минут из-за какого-то незначительного дела, и поэтому был готов к упрекам Уилсона. Они приняли обычную форму, но в этот раз включали в себя дополнительную черту – предупреждения в стиле «Сколь веревочка ни вейся…» Обычно я, по возможности, стараюсь не присутствовать при их ссорах, но сегодня я случайно наблюдал за китайцем и был поражен, увидев, что завеса его вечного спокойствия на мгновение приподнялась. На его лице промелькнуло выражение, полностью изменившее его черты. Это длилось всего одно мимолетное мгновение, но его хватило, чтобы показать мне существование невидимого вулкана внутри нашего слуги. Затем на его лицо снова опустилась непроницаемая маска. Но этого взгляда дьявольской и мстительной ненависти было достаточно, чтобы показать мне, что мое понимание характера Линга было неверным и что здесь в любой момент может произойти трагедия. Никогда больше я не буду жаловаться на однообразные дни. Пусть каждый день моего пребывания здесь будет таким же однообразным, как и до сих пор, и пусть, наконец, благополучно настанет время, когда мы вместе посмеемся над всеми моими страхами. Никогда еще я не испытывал такой потребности в тебе, дорогая Мэй, как сейчас, потому что если случится что-то подобное, чего я так боюсь, то это нанесет последний удар по моим расшатанным нервам.

8 ОКТЯБРЯ

НЕУЖЕЛИ ТОЛЬКО ВЧЕРА я написал последнюю строчку в этой тетради? То мне кажется, что часы стали короче, потому что время летит с невероятной скоростью, то, если судить по количеству событий, которые происходили одно за другим на секунды, время кажется растянувшимся в вечность. Курок спущен. Никогда больше, Мэй, я не буду сидеть и писать тебе свои мысли в тени той скалы на утесе, возвышающемся над залитыми солнцем волнами. Но сейчас я постараюсь, насколько это в моих силах, записать ужасный отчет о том, что произошло, и о том странном событии, которое за этим последовало. Я благодарен судьбе за то, что мои нервы достаточно восстановились для этого. На самом деле они восстановлены до такой степени, что даже мне самому это кажется чудесным. Совсем недавно я был слишком рассеян, чтобы что-то писать.