Когда радиотелефония находилась в зачаточном состоянии, уловить передаваемые слова было нелегко, и оператору был абсолютно необходим острый слух. До известной степени это все еще было так, поскольку на любой станции всегда есть диапазон, близкий к пределу слышимости, где от остроты слуха зависит разница между возможностью и невозможностью связи. Было обнаружено, что дар Макрея в этом отношении был почти феноменальным, и именно благодаря этому его отправили на Корнуоллскую станцию, используемую для трансатлантических сообщений. А позже именно это, в сочетании с его уравновешенностью и компетентностью, стало причиной того, что его выбрали для какого-то таинственного правительственного назначения.

Когда настал момент подняться на борт крейсера, который должен был доставить его в неизвестное место, Мэй Трихерн, главным образом для того, чтобы Алан смог заполнить часть свободного времени, которое, как она опасалась, будет висеть на нем тяжелым грузом, попросила его вести дневник, чтобы в будущем она могла иметь удовольствие прочесть его. Он пообещал сделать это и после нежного прощания быстро зашагал в ту сторону, где его ждала шлюпка крейсера.

В ТОТ ЖЕ вечер Алан явился к капитану корабля «Сагитта» Эвереду, у которого познакомился с лейтенантом Уилсоном, который должен был командовать станцией X, куда направлялся Макрей. Зная, как надолго они будут брошены вдвоем в неизвестном месте, капитан Эверед очень хотел, чтобы они произвели друг на друга взаимно благоприятное впечатление, но инстинкт с самого начала подсказывал ему, что это далеко не так. Уилсон, разговаривая в тот вечер со своими братьями-офицерами, не скрывал своего смятения.

– Вот ведь невезуха, – сказал он, – полгода сидеть взаперти с этим несчастным механиком!

Со своей стороны, Макрей ничего не сказал, однако он инстинктивно почувствовал полное отсутствие симпатии между ним и его будущим начальником. Только познакомившись с лейтенантом Уилсоном, Алан осознал всю изолированность места, в которое он направлялся. Юноша не испытывал никакой обиды на Уилсона за то, что, как он понимал, было их общим несчастьем – что они никогда не смогут быть приятелями, и ему было ясно, что одной из главных причин этого было отсутствие у него образования.

Эверед нашел возможность заранее объяснить Уилсону его задачу и дать ему несколько разумных советов, указав на то, что от него требуется с точки зрения правительства, на ответственность его должности и на желательность установления хороших отношений со своим компаньоном, который имел меньше преимуществ, чем он сам, и так далее, и так далее. Тем не менее задолго до окончания путешествия капитан пришел к выводу, что эти двое были самой разношерстной парой, какую он когда-либо видел.

Путешествие прошло без происшествий. В Индийском океане они подобрали еще одного служащего, китайца из Гонконга. Это было спокойное методичное создание, которое наняли в качестве слуги на станции.

В остальном безымянный островок, известный адмиралтейству как станция X, был обнаружен на горизонте утром 7 сентября. Для высадки нового персонала и складов, а также для принятия на борт тех, кто закончил свою работу, не понадобилось много времени. И прежде, чем новая троица осознала всю странность своего положения, «Сагитта», эта водяная гончая, исчезла за горизонтом. Однако первым, что понял лейтенант Уилсон, приняв командование, было то, что Макрей, несмотря на все его социальные недостатки, был очень умным и очень компетентным инженером и оператором радиосвязи.

ПРОШЕЛ МЕСЯЦ, В течение которого сомнения капитана Эвереда по поводу отсутствия симпатии между Уилсоном и Макреем полностью оправдались. На Алана, привыкшего с детства к одиночеству, новая обстановка не произвела особого впечатления, но с лейтенантом Уилсоном все было иначе. Он становился раздражительным, неразумным и почти угрюмым. Его жертвой стал китаец Линг, на которого он, казалось, с диким удовольствием изливал свою желчь.

В свободное от дежурства время Макрей отправлялся на утес и там час за часом сидел, размышляя или делая записи в дневник, который Мэй Трихерн с поразительной предусмотрительностью уговорила его вести. Его ранние записи были посвящены описанию многих событий этого путешествия и сто одного впечатления, которые зафиксировал его крайне восприимчивый ум.

Алан нашел в дневнике новое средство самовыражения и облегчение от мрачных воспоминаний из своего детства. Поначалу ему было очень трудно выражать свои мысли, но постепенно он обнаружил, что пишет с поразительной легкостью и удовольствием. Однажды, перелистывая предыдущие страницы, он с удивлением заметил, как неловко они читаются. Молодой человек понял, что они не очень хорошо представляют или отражают его жизнь. Но он знал, что теперь может сделать это лучше, и поэтому решил начать все сначала и теперь, когда он больше привык выражать свои мысли в письменном виде, дать описание своей жизни на станции Х.

5 октября

ТЫ ЕДВА ЛИ отдаешь себе отчет в том, какую задачу поставила передо мной – я имею в виду ее сложность, – когда попросила меня вести дневник. Это большое удовольствие, так как ничто не вызывает в моей памяти твое милое лицо так ясно, как описание для тебя всего, что у меня на уме. Это лучшее занятие после разговора с тобой вживую. Я уже говорил тебе, что мне запрещено рассказывать о месте, где я нахожусь, и о моих обязанностях. Они очень легкие, хотя и чрезвычайно важные в наше время. Как выразился бы солдат, мы скорее резерв, чем действующая сила, которую можно призвать, но которую по важной причине используют как можно меньше. Мы ежедневно обмениваемся парой слов, чтобы убедиться, что находимся в рабочем состоянии.

Я боюсь, что иногда этот дневник покажется тебе неинтересным, но ты будешь знать, что у меня есть какое-то оправдание. Даже погода здесь не меняется. Там, у нас дома, мы и представить себе не можем, каким утомительным и однообразным может быть вечно голубое небо!

В долгие часы, свободные от дежурства, я сижу здесь, на самом высоком краю утеса, возвышающемся над океаном. Я пишу тебе, дремлю или смотрю на бескрайнее водное пространство. Длинная медленная зыбь, кажется, двигается, как зачарованные волны, пока мои собственные мысли тоже не начинают казаться убаюканными в гармонии с неизменным ритмом этой зыби. Именно в такие моменты зловещее впечатление приближения той тени, о которой я тебе говорил, кажется более реальным.

Здесь я узнал, что чувство одиночества, когда я заключен с неподходящим мне товарищем, может быть более гнетущим, чем если бы я был совершенно один. Как все было бы иначе, если бы только лейтенант Уилсон был другим человеком! Я часто думаю, что мог бы гораздо лучше поладить с намного более неприятными людьми, чем он. Он наиболее точен в том, что касается исполнения долга – мне кажется, даже слишком точен. Нет никакой возможности, чтобы кто-нибудь из его подчиненных хоть на минуту уклонился от исполнения своих обязанностей, и конечно же, у меня нет такого желания. На самом деле обязанностей так мало, что я охотно взял бы на себя и свои, и половину обязанностей лейтенанта, если бы он разрешил. Он обращается со мной с самой жесткой вежливостью, но я всегда чувствую за этим что-то еще. Я сознаю свои социальные недостатки и могу найти любое оправдание тому, что у него нет компаньона, который бы нравился ему больше. Он чувствует жизнь так же сильно, как и я, но, кажется, не в состоянии расслабиться. Ты бы удивилась, как мало мы разговариваем каждые двадцать четыре часа. Мы обмениваемся лишь парой фраз и часто, сменяя друг друга у дверей сигнальной комнаты, отдаем друг другу честь без единого слова!

ПОНАЧАЛУ ЭТО ПОКАЗАЛОСЬ любопытным даже китайцу, ибо я не раз видел, как он смотрит на нас своими миндалевидными глазами с подозрительной усмешкой, на мгновение очеловечивающей его непроницаемое лицо.