– Ммм… Кажется понял к чему ты клонишь. Чтобы понять, кто я и как мне помочь, нужно обратиться в самое начало?

– Именно так.

– Это очень тяжелая история, после нее я вообще хотел тут же уволиться.

Александр Германович, дабы не сбивать с мысли коллегу, тактично промолчал, нагнувшись ближе. Он внимательно слушал каждый шорох и наблюдал за всеми движениями капитана.

Михаил вздохнул и мечтательно задрав голову вверх, повел рассказ.

– Ну, слушай байку старика. То у нас был 1988 год. Я тогда только стажировку прошел, мне старшего сержанта дали. Год с вершком работал. После нескольких мелких дел с кражами захотелось чего-то серьезного. А там как раз один мужичек местный, информатор наш по наркоманам, сказал, что мужик один жену свою насилует и обирает. Ну я подумал, дело хорошее, но по молодости хотелось рыбы покрупнее. Что ж, я ее получил… – Крылов вставил сигарету в зубы, поджог и сладостно закурил, выпуская дым в потолок. – Через несколько дней бабу эту мертвой нашли. Деньги, драгоценности, 17 литров водки и еще много чего у нее украли. Ну я заявление принял, сам подумал, что ее муж чикнул, арестовал его за очередной попойкой. Сам долго он объяснить не мог, откуда деньги на праздник взялись, он же не работал.

Бельцер вслушивался и подогревал интерес уточняющими вопросами:

– И откуда деньги?

– А тема такая была, деньги у него действительно от жены оказались, но украл и убил все равно не он.

– И кто же?

– Там все сложнее оказалось. У бабы этой сын от первого брака. Ему лет шестнадцать что ли было. Мы его тоже по делу допрашивали. Сам учился в техникуме на строителя. Выбился в общем. Матери иногда помогал деньгами или еще чем, хоть сам в общаге жил. А потом мы смотрим, а мужик этот, отпущенный под подписку, с собой покончил!

Александр Германович раскрыл глаза, история набирала обороты и, хотя он уже понимал, кто убийца, все равно жаждал услышать все от Михаила.

– По итогу мы посмотрели там, парень этот в моменты смертей матери и отчима отсутствовал в общаге, уходил куда-то. Соседи по комнате говорили, будто он с собой веревку брал, когда мужик повесился. В общем, сломал я его тогда и он дал признательные по обоим. Дело передали в суд и через три месяца парня на девятнадцать лет закрыли. – Следователь докурил сигарету и вдумчивым, отчасти грустным голосом закончил рассказ. – Я тогда бухал недели три, впервые так долго. Мне парень показался таким симпатичным, перспективным. Я его жалел сильно, проникся рассказом о матери. Говорил, она его в детстве била и насиловала чем попало. Плохо мне тогда стало. Думал, что не хочу работать в такой грязи. Зарубил себе на носу, что больше никогда ни к кому проникаться не буду… Особенно к тем, кого ловлю.

Оба немного помолчали и Бельцер, выждав момент, задал вопрос:

– И ты следуешь этому правилу?

Капитан потными руками достал очередную сигарету и поднес ее ко рту.

– Нет. Он мне тогда еще сказал одну фразу перед тем, как я его дело в суд передал. А сказал он вот что: "У меня нет эмоций и чувств, я психопат. А психопаты все лишены совести, именно поэтому они и по-настоящему свободны". – Капитан вздохнул и сделал небольшую паузу. – Я ее дословно запомнил.

– Настоящая свобода, это свобода от совести. – Переиначил фразу Бельцер.

– В последние пять лет я и вовсе не живу. Так, глупая и бессмысленная работа, за которую мне неплохо платят и все. Глубоко внутри хотелось вернуться к оперативной работе. Но сейчас вижу, что мне тяжело так. Представлял себе это иначе.

Мужчины смотрели друг на друга и не знали, как повести себя. Психолог закрыл на несколько секунд глаза, поморгал ими и участливо из себя выдавил:

– Ты знаешь, не мог Петренко убить девчонку с парнем. Он физически не способен. Поэтому не врет.

Переключение темы не слишком впечатлило капитана и он, внимательно взглянув на свои слегка порванные наручные часы, снял со стула пальто и поспешно удалился из комнаты допроса. Напоследок он только бросил небрежное: "до завтра".

Им обоим нужно будет многое обдумать, пока есть на это время.

Лампочка в камере горела очень тусклым и невзрачным светом, то угасая, то вновь набирая яркость. Измученный Петренко смотрел на нее и думал о том, где бы он сейчас хотел оказаться. На ум приходил сладкий хруст ржаной булочки с вареньем, которое ему в далеком детстве готовила бабушка, а затем переняла и мама. Да, как бы он хотел сейчас в глухую деревеньку в Псковской области, где жила его любимая бабуля и готовила вкуснейшие в мире булочки.

Сейчас та деревенька заброшена, а дом его детства сгорел дотла. Но он все равно возвращается в то далекое прошлое, где льется солнечный свет и покачиваются на ветру доски, из которых маленький Игорь когда-то мастерил себе пистолеты и даже как-то состругал кораблик.

Он все время мысленно благодарил мать за хлеб, за соль и за заботу, с которой она поставила его на ноги. Еще до того, как Игорь свернул на кривую дорожку, его набожная мать, Ольга Степановна, умерла от разрыва сердца. Мужчина вспоминал ее последние слова: "Верь, пока можешь". Смысл фразы он не мог уловить очень долгое время. Только находясь за стальной решеткой мужчина понимал, что жизнь действительно стоит того, чтобы верить. И очень жаль, что он ее так бездарно упустил.

– Мама, я хочу к тебе. Возьми меня. – Еле слышимо стонал Петренко.

Слезы не лились, истерик не оставалось в запасе. Выпадал только горький осадок от потраченных зазря лет. Мужчина не понимал, зачем ему дана жизнь. Жизнь, в которой он даже не нажил семьи. Если не брать в расчет кратковременный брак с пожилой распутницей Верой, от которой у него где-то шляется сын. А ведь Игорь так и не мог вспомнить, как он в очередном пьяном угаре его назвал.

Петренко продолжал смотреть на лампочку, надменно застывшую над его головой. Сбоку за железной дверью в коридоре едва слышимым эхом доносились тяжелые шаги. А с другой стороны в утренней заре рождался рассвет. Петренко лишь один глазком наблюдал за едва льющимся ранним светом. Лучик был настолько мал, что даже лицо мужчины освещал едва ли. Лампочка тоже гасла. Ее отключали, когда приходило утро. И вот оно наступило, солнечное, ясное.

Петренко неспешно встал и подошел в небольшому оконцу, за которым даже обычно мрачный задний двор озарялся нежными лучами солнца. На краешке небольшого подоконника лежал осколок стекла. Очень маленький, он без труда помещался в ладонь и едва мог бы быть использован как оружие. К тому же туповатые углы у кусочка побелевшего от извести стекла едва могли даже поцарапать. По-видимому, осколок лежал здесь довольно давно и его никто так и не заметил и не воспользовался им. На несколько минут Игоря отвлекли мысли о том, как осколок вообще сюда попал, если стекло в оконце выглядело полностью целым. Вопрос без ответа…

Мужчина бедром зацепил острый краешек стола и несколько сморщился от боли. Затем сел обратно на холодный пол и стал внимательно разглядывать находку. Стекляшка не могла посмотреть на него, так как потеряла свою способность показывать человеку его потайные мысли. Она была способна только жалобно принимать на себя боль и кровь человека и надеяться на то, что смерть его не будет долгой.

Но до такого состояния ее нужно еще довести. И Игорь принялся за дело. Он повернулся к стене и медленными, но четкими движениями стал подтачивать край стеклянного обрубка. Материал очень противно скрипел, заставлял мужчину морщиться от каждого движения по стене. Стекло точилось очень медленно, снимая с безжизненного бетона его зеленоватую кожу и оставляя разводы. Петренко не хотел, чтобы их заметили, но если все пройдет так, как он задумал, то их обнаружат вечером. А пока он продолжал трудиться в поте лица.

После получаса непрерывных усилий мужчине удалось довести материал до нужного состояния. Поверхность стекла без труда могла покромсать любой материал, включая человеческую кожу. Игорь не раз задумывался над тем, стоит ли ему вообще это делать. А вдруг у него ничего не выйдет и его поймают? Мужчина старательно отгонял от себя дрянные мысли и с молитвой на устах продолжал доводить стекло до идеально острого состояния.