Я шмыгнула носом и издала горловой захлебывающийся звук, мои плечи затряслись, предупреждая о новом витке слез.

Немец покачал головой.

— Нет. Больше не надо. Я тебя не подведу, а теперь перестань плакать. Мне от этого тошно.

Это было почти смешно. Я вытерла лицо тыльной стороной ладони, и он нахмурился, потянувшись назад, чтобы вытащить несколько кусочков туалетной бумаги из рулона, прежде чем передать их мне.

— Держи себя в руках, — приказал он.

Я чуть не рассмеялась. Шмыгнула носом и вытерла лицо салфеткой, которую он мне дал.

— Ты не можешь приказать мне «держать себя в руках», это так не работает.

— Ты должна делать то, что я говорю, — сказал он, выхватывая у меня салфетку и хмуро вытирая мои щеки чуть сильнее, чем это было необходимо.

Я выдавила слабую, жалкую улыбку.

— Кто это сказал?

Он встретился со мной взглядом.

— Я сказал.

Я плотно сжала губы.

— Это удобно.

Култи потянулся назад и схватил еще туалетной бумаги.

— Ты в полном беспорядке, — сказал он, продолжая вытирать меня. — Я не считал тебя плаксой.

— А я и не плакса. — Я попыталась вырвать у него салфетку, но он держал руку вне моей досягаемости. Я потянулась, и он легко выдернул свою руку из моей хватки. — Я могу вытереть свое собственное лицо.

Он шлепнул меня по руке.

— Я не делаю то, чего не хочу, — проворчал он, возвращаясь к моему лицу.

— Знаешь, мир не вращается вокруг того, что ты хочешь или не хочешь делать, — сказала я, когда он слишком сильно потер мой нос, заставив меня поморщиться.

— Прости, — извинился он. — Я к этому не привык.

— Тебе никогда раньше не приходилось вытирать девичье лицо?

Немец отодвинулся, чтобы посмотреть на свою работу.

— Никогда.

Я глубоко вздохнула, успокоенная его признанием.

— В таком случае, спасибо за оказанную честь.

Култи ничего не сказал, вместо этого прижал ладони к моим щекам и откинул мою голову назад. Никогда еще я так остро не осознавала, что не накрашена и ужасно выгляжу, как сейчас. Мужчина, который встречался с супермоделями, актрисами и, вероятно, с целой кучей шлюх, не стал комментировать ни мои веснушки, ни мешки под глазами, ни шрамы.

Наконец, он опустил руки и похлопал меня по бедрам с долгим, глубоким выдохом.

— Пойдем вниз.

— Я приду через минуту, — сказала я.

Раздраженно вздохнув, он взял меня за руки и поднял на ноги.

— Нет. Ты в порядке.

— Рей, серьезно, дай мне минутку. — Я подогнула колени, чтобы он не смог тащить меня за собой.

Одним рывком он потянул меня вперед.

— Чтобы ты могла еще больше поплакать? Нет. Пойдем. У меня есть кофе, который ты любишь.

Я шмыгнула носом, а он в ответ бросил на меня злобный взгляд. Чего я вообще пыталась с ним спорить?

— Ты властный засранец, ты знаешь это? — спросила я, позволяя ему вывести себя из темной ванной.

— Ты заноза в заднице, ты знаешь это? — отбил он в ответ.

Я фыркнула, когда мы спускались по лестнице один за другим.

— Я использовала те же самые слова, чтобы описать тебя Францу, приятель.

Немец обернулся и посмотрел на меня через плечо.

— Значит, у нас есть еще кое-что общее.

— Ха. Мечтай.

У него вырвался смешок, но он больше не спорил. Франца мы нашли на кухне, он сидел на табурете и смотрел в телефон. Он поднял взгляд и тут же нахмурился.

— Я в порядке, — сказала я, прежде чем он успел что-то спросить. — Честно, я просто отреагировала как ребенок. — Даже эти слова в оправдание ничуть не уменьшали боль от стрелы разочарования, что попала прямо в мое сердце. Они собираются продать меня.

Но где-то в глубине моей души голос Култи напомнил мне, что это только если я позволю им.

Охренеть.

— Я не хотел тебя расстраивать, — быстро вмешался Франц. — Пожалуйста, прости меня.

— Нет, нет. Мне нечего прощать. Спасибо, что рассказал. Я просто чувствую себя немного подавленной и потрясенной. Наверное, я плохо справляюсь с такими вещами. — Они оба посмотрели на меня непонимающе из-за моего выбора слов. — Я не люблю проигрывать, а сейчас чувствую, что проигрываю, — объяснила я.

Наконец, они оба понимающе кивнули.

Култи толкнул меня в плечо, разговаривая обо мне с Францем.

— Составь список женских команд, которые ты знаешь.

— Подожди. Я даже не знаю, что буду делать, — сказала я, внезапно снова запаниковав при мысли о том, чтобы уехать куда-нибудь еще дальше, чем Нью-Йорк.

Господи.

Европа? Неужели я действительно думала об этом? Я закатила истерику по поводу Нью-Йорка, но подумывала о переезде в долбаную Европу?

— Ты хочешь остаться здесь, с этими людьми? — спросил Култи, едва сдерживаясь, чтобы не показать, что он не может в это поверить. — Не все заслуживают твоей преданности.

Он был прав, конечно, несмотря на эгоистичный подход к вопросу.

— У меня еще есть год по контракту.

— Слишком многое может случиться за год, Сал. Ты можешь снова порвать свои связки, сломать ногу, спускаясь по лестнице... что угодно.

Култи — 2, Сал — 0. Он снова оказался прав. Все может случиться. Через восемь месяцев мне исполнится двадцать восемь, и, если мне действительно повезет, и мое тело выдержит, моей карьере, возможно, осталось три или четыре года. А может, и больше. Может быть. Я не хотела возлагать слишком много надежд на большее — это мое колено и лодыжка будут принимать решение, и я мало что могла сделать, чтобы изменить их мнение, когда они решат, что с них хватит.

Так что.

Европа? Нью-Йорк был ближе. С другой стороны, Нью-Йорк был решением, которое приняли без меня, и я не была его фанаткой, ни разу не фанаткой. Я не хотела там играть, и главным образом это произошло, потому что Кордеро был зол на меня. Но в любом случае, кого я, черт возьми, знаю в Европе?

Неужели я действительно использую отсутствие знакомств как предлог, чтобы остаться в США, когда этот выбор заставит меня играть рядом с женщиной, которая сделает все возможное, чтобы разрушить мою карьеру? Был ли у меня вообще выбор?

Чувство нерешительности, казалось, наполнило мою грудь, и мне стало стыдно. Неужели я позволю страху взять надо мной верх и оставить меня там, где я не буду счастлива? Оставить меня в организации, которая, очевидно, больше меня не хотела, потому что я дружила со своим тренером?

Насколько это было бы чертовски глупо? Если бы двадцатидвухлетняя помешанная на карьере Сал Касильяс услышала меня сейчас, она бы надрала мою двадцатисемилетнюю задницу за то, что я веду себя как тряпка.

Крошечная часть меня понимала, что мне пока не нужно торопиться с решением. До конца сезона оставалось еще четыре игры, и, если мы выйдем в четвертьфинал — когда мы выйдем в четвертьфинал — останется еще несколько игр. У меня было время, немного, но все же.

«Носки Большой Девочки надеты», — подумала я.

Пошли они. Не было никакого другого решения. Я была бы идиоткой, если бы осталась в Первой Женской Лиге и отдала бы кому-то, кто не имел лучших намерений, ключ к моему будущему. Разве не так? Что бы мне сказали папа или Эрик?

Мне потребовалась всего секунда, чтобы понять, что они скажут «убирайся оттуда к черту».

— Ты прав, — сказала я и выпрямила спину. — Мне нечего терять, даже если ничего не получится.

Я не видела, как Култи закатил глаза.

— Составь список команд, с которыми ты знаком, — сказал он Францу.

Это требование мгновенно заставило меня задуматься.

— Подожди. Я не хочу попасть в команду, потому что ты просишь кого-то об одолжении. Скажите мне названия команд, в которые, по вашему мнению, я могла бы подойти, и я поговорю со своим агентом о том, что она может сделать.

Я не упустила из виду, как они переглянулись.

— Я серьезно. Мне не нужно, чтобы меня взяли по неправильным причинам. Я хочу пойти туда, где я нужна или, по крайней мере, желанна. — Потому что это была правда. Я не достигла того, где была, воспользовавшись именем моего деда или брата. Я слишком усердно работала, чтобы не попасть впросак, как сейчас, и не собиралась позволить этому случиться снова.