Лига всегда стремилась к семейным ценностям, морали и всему полезному и правильному. Я выучила этот урок на собственном горьком опыте. Я не собиралась игнорировать требования Лиги поддерживать всю эту показуху. На самом деле, существуют девушки, готовые перерезать мне горло за положение в Лиге. И, возможно, встреча с Култи прямо перед пресс-конференцией была именно тем, что мне нужно.

Просто покончить со всем этим и двигаться дальше. Последние десять лет я не особо пристально следила за его карьерой, но знала, что Култи два года назад ушел из Лиги Европы. Даже после того, как сошел с олимпа суперзвезд, куда когда-то был принят с распростертыми объятиями, он все еще оставался официальным лицом многих мировых брендов. Было время, когда нельзя было зайти в торговый центр, не увидев Рейнера на рекламе.

— Поняла, — простонала я и откинула голову, уставившись в потолок. — Я сделаю это.

— Вот это моя девочка.

Я едва сдержалась, чтобы не назвать его садистским ублюдком, раз он заставил меня сделать то, от чего я чуть ли не сыпью покрывалась.

— Но не могу обещать, что не буду заикаться на протяжении всего интервью, или меня не стошнит на первой же строчке, однако сделаю все, что в моих силах.

А потом я собиралась врезать Эрику по почкам при первой же возможности, черт возьми.

Ты можешь это сделать, Сал. Ты можешь это сделать.

В детстве иногда случалось так, что папа просил меня сделать что-либо, а я не хотела. Обычно такое случалось в том случае, если я чего-либо сильно боялась. Например, папа просил меня убить гигантских летающих тараканов, что пробирались в наш дом. В таких случаях он показывал на меня пальцем и говорил по-испански:

— Si puedes! — Ты можешь.

А потом, даже если я плакала, боялась и не хотела делать то, что папа велел — все равно заходила в комнату, где обитало существо из недр ада, с ботинком в качестве оружия.

— Я могу и сделаю. — Вот девиз, который я всегда хранила в своем сердце. Ненавидела, когда мне говорили, что не могу чего-то сделать, пусть даже и не хотелось. Именно так тренер Гарднер заставил меня согласиться на интервью.

Я в состоянии это сделать. Могу находиться в одной комнате с Рейнером Култи. Впервые за долгое время он появится перед камерами сразу нескольких телевизионных каналов. Надо просто сесть на расстоянии пары метров от него. Ничего особенного.

Внутри я сжалась в комок, словно ежик, желая только одного — раствориться в тумане. И чем быстрее, тем лучше. Этот ужас. В моей фобии не было смысла. Никто никогда не скажет, что у страха есть логическое объяснение, потому что его нет. Бояться нелепо и глупо, так что по шкале отстоя от одного до десяти я была где-то на пятидесяти.

— Ты готова? — спросил тренер Гарднер, пока мы ждали начала пресс-конференции. Журналисты и репортеры так шумели в соседней комнате, что мне стало дурно. Как, черт возьми, это вообще случилось? Обычно я была третьей в очереди игроков, которых приглашали на публичные мероприятия, и неспроста.

Во время игры я выступала перед огромной толпой, но во время интервью, когда объективы камер оказывались в трех метрах от меня, просто отключалась. Становилась похожа на идиотку. В сети даже было видео, где я нервно размахивала руками во время вопроса журналиста. Сейчас я ждала, когда все начнется, чтобы выставить себя заикающейся, потной и дрожащей идиоткой. Все сразу.

Я чувствовала себя так, словно мне только что сделали глубокий массаж всей нижней части спины после интенсивной пробежки. Подмышки были мокрыми… Ноги дрожали. Я поняла, что сейчас случится то, чего я так боялась.

Но вместо того, чтобы признаться, что нервничаю, я засунула руки в карманы и поблагодарила Бога за то, что утром выбрала достаточно широкие спортивные брюки. Казалось, будто мои ноги живут своей жизнью, но никто этого не видел. Я заставила себя улыбнуться.

— Готова, — соврала я сквозь зубы.

К сожалению, Гарднер знал меня достаточно хорошо, чтобы понять, когда я лгу, потому что громко рассмеялся. Он опустил руку на мое плечо и слегка встряхнул меня.

— Ты крепкий орешек. Все будет хорошо.

В этот момент из-за угла коридора выглянула одна из сотрудниц по связям с общественностью, нахмурилась и тут же исчезла.

Я не могу этого сделать.

Я могу это сделать.

Прокашлявшись, я сказала себе, что могу это сделать. Действительно могу.

Мои ноги только сильнее затряслись, когда кто-то подошел к микрофону в другой комнате:

— Нам нужно пару минут, пожалуйста.

Боже.

— Кажется, меня только что немного вырвало, — пробормотала я скорее себе, чем Гарднеру.

— Все будет хорошо, — заверил он меня с сочувственной улыбкой.

Я прокашлялась и кивнула ему, умоляя себя успокоиться. Как и всегда, когда была очень взволнована перед грядущей игрой, я сделала пару быстрых вдохов и выдохов, потом, наконец, глубоко вдохнула и задержала дыхание.

Да уж, это не помогло.

Мой желудок скрутило, и я сглотнула подступившую к горлу тошноту.

— Кстати, где он? — спросила я.

Гарднер огляделся вокруг, будто вопрос удивил его.

— Знаешь, я понятия не имею. Может, его разместили в другой комнате?

Ответ мы узнали секундой позже, когда та же сотрудница вернулась разочарованная и произнесла:

— У нас проблема.

— Сал, нет.

— Да.

— Сал, я не подтруниваю. Ни капли. Пожалуйста. Пожалуйста. Скажи мне, что ты шутишь.

Я откинула голову на спинку кровати и закрыла глаза, выдавив из себя мрачную улыбку поверженного. Я все испортила. Этот день был реальным, и от него никуда не деться. Поэтому я сказала Дженни правду:

— О, это случилось.

Она застонала.

Дженни была настоящим другом. Одним из тех, что воспринимают твою душевную боль как свою. Она простонала так, что я могла услышать ее за тысячу километров. Мое унижение было и ее унижением. Я подружилась с Дженни Милтон пять лет назад, пребывая в лагере национальной сборной США — «лучших» игроков страны.

— Нет, — простонала она, задыхаясь. — Нет.

О да.

Я вздохнула и вновь пережила те двадцать минут, которые сегодня провела перед камерами. Хотелось умереть. Конечно, сказать, что это было самое худшее, что когда-либо случалось со мной, было бы преувеличением. Но. Определенно это был один из тех моментов в жизни, к которому хотелось вернуться и все исправить. Или хотя бы повторить путь героев «Вечного сияния чистого разума» и притвориться, что ничего этого никогда не было.

— Я собираюсь покрасить волосы, сменить имя и уехать жить в Бразилию, — спокойно сказала я ей.

И что она сделала в ответ? Рассмеялась. Она засмеялась, а потом фыркнула и рассмеялась снова.

Она не пыталась убедить меня, что все в порядке, а значит, я не слишком остро реагировала на события, произошедшие несколько часов назад.

— Как думаешь, каковы мои шансы, что никто никогда не увидит всего этого?

Дженни сделала вид, будто бы действительно задумалась над этим вопросом.

— Я думаю, что тебе так не повезет. Прости.

Я опустила голову, и из груди вырвался полный страдания то ли всхлип, то ли смешок.

— По шкале от одного до десяти, насколько все плохо?

После длинной паузы, ответ был резким и жестким. Раздался высокий смех, которым Дженни буквально захлебывалась. Она смеялась так всегда, когда я делала что-то невероятно неловкое. Например, махала в ответ незнакомцу, который, как я думала, махал мне, а выяснялось, что кому-то позади меня. Или когда я поскользнулась на свежевымытом полу и отбила себе задницу. Мне не следовало ожидать другой реакции.

— Сал, ты действительно...

— Да.

— На глазах у всех?

Я хмыкнула. Я едва могла думать об этом, не испытывая тошноты и не желая уползти в какую-нибудь пещеру и навсегда впасть в спячку. Это все закончилось, а жизнь ведь будет продолжаться. Через десять лет об этом уже никто даже и не вспомнит, но...