Не теряя ни секунды, одна из девушек, стоявших ближе всех к Гарднеру, начала представляться.

Я наблюдала за Култи, за его лицом и реакцией. Он моргнул, и каждый раз, когда игрок заканчивал говорить, он кивал головой. Одна за другой, половина группы прошла, и я поняла, что нахожусь практически в середине полукруга, когда Дженни пискнула.

— Я Дженни Милтон. — Она улыбнулась той улыбкой, на которую я всегда улыбалась в ответ, в каком бы настроении ни была. — Вратарь. Приятно познакомиться.

Я не пропустила, как его губа приподнялась на миллиметр в ответ на ее приветствие. Надо быть долбаным Гринчем, чтобы не оценить Дженни. Она была из тех людей, которые просыпаются в отличном настроении и засыпают с улыбкой на лице. Но когда она злилась, я не смогла бы удержать ее от убийства.

Потом настала моя очередь, и когда эти светлые глаза выжидающе остановились на моем лице, я подумала: какашки. Много какашек. Так много, что их количеством можно засорить унитаз.

Как профессионал, я поразила себя тем, что не пискнула и не заикнулась. Эти зелено-карие глаза, которые, как говорили, были зеркалом души человека, смотрели прямо на меня.

— Привет, Сал Касильяс. Я нападающий. — Скорее крайний нападающий, но какой смысл говорить конкретно?

— Сал давала последнюю пресс-конференцию, — прокомментировала Сиена, сотрудница отдела по связям с общественностью.

Я съежилась внутри и не пропустила едва заметное фырканье, вырвавшееся у Дженни. Я проигнорировала ее. Засранка.

К тому времени, как я посмотрела на него, мной уже не интересовались. Его внимание без промедления переключилось на девушку рядом со мной.

Что ж. Ладно.

Наверное, я должна была радоваться, что отменила наши свадебные приготовления много лет назад.

Я искоса взглянула на Дженни.

— Молчи.

Она подождала, пока следующий игрок закончит, прежде чем ответить:

— Я не сказала ни слова.

— Ты об этом подумала.

— Этого я забыть не могла, — призналась она шепотом, который был слишком похож на смех.

Мой глаз дернулся, и я вместе с ним.

Только я легла на кровать после ужина, как зазвонил телефон. Мои ноги болели после утренней пробежки и нашего фитнес-теста, а затем работы по обустройству ландшафта, с которой я помогала Марку большую часть дня. Учитывая, что было восемь вечера, и у меня было небольшое количество друзей, которые действительно звонили мне время от времени, я имела довольно хорошее представление о том, кто это был. И действительно, на экране появились код и иногородний номер.

— Привет, папа, — ответила я, зажимая мобильник плечом.

Он не стал ходить вокруг да около и быстро выпалил:

— Как это было?

Как это было?

Как я могла сказать своему отцу, давнему поклоннику Култи, несмотря на факт того, что он не желал называть себя фанатом, что этот день был одним большим разочарованием?

Разочарование. Я могла винить только себя. Никто никогда не пытался создать у меня впечатление, что Рейнер Култи собирается взорвать наши мозги трюками и советами, о которых мы даже не догадывались… особенно в течение дня, отведенного для фитнес-тестов, также известного как «кардио-весь-день-пока-тебя-не-вырвет». Или, может быть, я надеялась, что наружу выйдет его печально известный характер, из-за которого он зарабатывал красные карточки и выбывал из игр намного больше раз, чем это было нужно? Была причина, по которой его за спиной называли Фюрером, когда он играл, и это была одна из причин, почему люди так сильно любили и ненавидели его.

Но сегодня он не был ни мудаком, ни корыстным, ни снисходительным. Все качества, о которых мне говорили люди, игравшие с ним, были несуществующими. Это тот же самый человек, который был отстранен на десять игр за то, что ударил головой игрока во время товарищеского матча. Матча, который никак и нигде не засчитывался. Еще был случай, когда он поссорился с игроком, который нагло пытался ударить его сзади по колену. Он был как крушение поезда, которое вы хотели видеть и продолжать наблюдать... совсем недавно он был таким.

Вместо этого он просто стоял, пока мы представлялись, а потом наблюдал за нами, если не разговаривал с тренером Гарднером. Я не уверена, что он прикасался к мячу. Не то чтобы я так уж сильно интересовалась.

Я почти уверена, единственное, что каждая из нас услышала от него это:

— Доброе утро. — Доброе утро. Простое приветствие от того же самого человека, который заработал себе неприятности, крикнув «Да пошел ты!» во время трансляции по телевидению Кубка Мира.

Что, черт возьми, со мной не так? Почему я жалуюсь на то, что Култи ведет себя отстраненно? Так вежливо и приятно?

Да, со мной явно что-то не так.

Я откашлялась.

— Все было прекрасно. На самом деле, он с нами почти не разговаривал. — И под «почти» я подразумевала «вообще». Но я не собиралась говорить об этом папе.

— О. — Его разочарование было заметно по тому, как резко он воскликнул.

Я почувствовала себя полной дурой.

— Я уверена, что он просто пытается привыкнуть к нам. Возможно. Так ведь?

— Alomejor. — Может быть. Папа говорил так же, как отвечал мне в детстве на просьбы, которые он был чертовски уверен, выполнять не станет. — Значит, ничего не случилось?

Мне даже не нужно было закрывать глаза и припоминать, что произошло сегодня. Ни единой мелочи. Култи просто стоял в стороне и смотрел, как мы бегаем, выполняя различные упражнения, показывающие, что мы все в форме. Он даже не закатил глаза, не говоря уже о том, чтобы назвать нас группой некомпетентных идиоток. Обычно он говорил это своим товарищам по команде, когда они играли не на том уровне, на который он рассчитывал.

— Ничего. — И это была чистая правда. Может быть, с годами он стал застенчивым?

Вряд ли, конечно, но я могла уговаривать себя. Или, по крайней мере, сказать это папе, чтобы он так не расстраивался. Особенно после того, как он был на седьмом небе, когда впервые узнал, что Култи будет нашим тренером.

— Но, эй, у меня было лучшее время в каждом спринте, — добавила я.

Его смех был мягким и, возможно, немного разочарованным.

— Это моя девочка. Бегаешь каждое утро?

— Да, каждое утро, и я стала больше плавать. — Я замолчала, когда услышала голос на заднем плане.

Все, что я слышала, это бормотание моего отца:

— Это Сал... ты хочешь поговорить с ней?.. Ладно... Сал, мама передает тебе привет.

— Тоже передай привет от меня.

— Моя дочь передает привет... нет, она моя. Другая твоя... Ха! Нет!.. Сал, ты моя или мамина?

— Я соседа.

— Я так и знал! — Он рассмеялся с глубоким довольным вздохом.

Я улыбалась, как последняя дура.

— Я тоже люблю тебя, старина.

— Я знаю, но я люблю тебя больше, — усмехнулся он.

— Да, да. Позвони мне завтра, хорошо? Я очень устала и хочу положить лед на ногу.

Он прерывисто вздохнул, но я знала, что он ничего не скажет. Его вздох сказал все и даже больше; это было мягкое бессловесное напоминание о том, что мне нужно позаботиться о себе. Мы сто раз обсуждали это. У нас с папой были особые отношения и взаимопонимание, которое редко встречалось. Если бы мой брат сказал, что ему нужен лед, я бы, наверное, спросила его, собирается ли он умирать. А папа сказал бы ему забить на это. Наверное, в этом была вся прелесть того, что я дочь своего отца. Ну, прекрасно быть мной, а не моей младшей сестрой, с которой он постоянно воевал.

— Ладно, завтра. Спи спокойно, mija.

— И ты тоже, папа. Доброй ночи.

Он еще раз попрощался со мной, и мы закончили разговор. Сидя на кровати в квартире над гаражом, которую я снимала последние два года, я позволила себе вспомнить о Култи и о том, как он просто застыл на поле, будто памятник самому себе, наблюдая, наблюдая и наблюдая.

И тут я снова напомнила себе, что он какает.

Следующие несколько дней прошли без происшествий, но как обычно были насыщены делами. В один из дней команда должна была пройти медосмотр, а на следующий день нас измерили для пошива нашей спортивной формы. Ежедневно, закончив утреннюю часть дел, я отправлялась на работу, где Марк доставал меня вопросом, взяла ли я для него автограф Култи. Затем, каждый вечер я занималась йогой, плавала или занималась силовыми упражнениями, в зависимости от того, насколько устала. После этого возвращалась домой и болтала с отцом или смотрела телевизор.