— Скажи мне, куда их отнести, — сказал Немец так, будто это приветствие.

Ладно.

— На поле. Пошли, — сказала я, закрывая багажник с сумкой в руке.

Мы молча пересекли стоянку и пошли по мощеной дорожке, ведущей к полю. Три учителя вызвались добровольцами, я заметила двоих из них и направилась к столу, который они поставили для регистрации.

Когда мы остановились перед ними, мужчина и женщина физически вздрогнули, когда поняли, кто стоит рядом со мной.

— Мистер Уэббер, миссис Притчетт, большое вам спасибо за помощь. Это мой друг, мистер Култи, он сегодня будет тренером-волонтером в лагере, — представила я их. Два учителя не пошевелились, и именно Култи кивнул им в знак приветствия.

— Если вы дадите мне знать, где находятся ворота, я смогу начать подготовку, — сказала я мистеру Уэбберу, учителю физкультуры.

Он рассеянно кивнул, глядя на Култи.

— Они тяжелые, — предупредил он, не сводя взгляда с Немца.

— Я уверена, что все будет хорошо, — заверила я, едва сдерживаясь, чтобы не начать раскачиваться взад-вперед на пятках.

— Я помогу, — добавил Пумперникель, и это окончательно заставило учителя пошевелиться.

Вчетвером мы вытащили футбольные ворота и установили их.

Их было всего двое, но и этого было достаточно. В листе предварительной регистрации было зарегистрировано меньше детей, чем на прошлой неделе.

Я была занята рисованием линий на траве из баллончика с краской, когда заметила Култи, разговаривающего с двумя учительницами, которые должны были работать за регистрационным столом. Он показывал на что-то на листе бумаги, и они с энтузиазмом кивали в ответ. Это мало о чем говорило мне, потому что была вероятность, что он мог рассказывать им, как по утрам испражняется золотыми самородками, а они были бы в полном восторге. Ну, судя по тому, как они смотрели на него сейчас.

Шлюшки.

Ладно, это было не очень хорошо с моей стороны.

Я закончила рисовать линии как раз вовремя — первые дети начали появляться со своими родителями.

— Ты не будешь против сделать все так же, как мы делали на прошлой неделе? Только работать вместе на этот раз? — спросила я Култи, когда подошла к регистрационному столу, за которым он стоял.

Он наклонил ко мне свою короткостриженую каштановую голову, встречаясь со мной взглядом.

— Из нас получится хорошая команда, schnecke, все будет хорошо.

Итак, он снова называл меня schnecke, что бы это ни значило.

Я посмотрела на него немного неуверенно.

В ответ он ткнул меня кулаком в плечо, что раньше вызвало бы у меня улыбку. Но то, как он уклонился от меня в последний раз, было еще слишком свежо в памяти. Улыбка, которую я изобразила — слабую, вынужденную улыбку, которую ты даришь кому-то, кого не находишь особенно смешным, но не хочешь задеть его чувства — должно быть, сказала ему об этом, потому что Култи нахмурился. Через мгновение он нахмурился еще сильнее.

Немец, который, по слухам, несколько лет назад ввязался в драку, когда кто-то назвал его мать шлюхой, схватил меня за руку, поднял ее и ударил себя по плечу.

Что, черт возьми, только что произошло?

Прежде чем я успела понять, что он сделал, моя огромная Баварская сарделька сделала шаг вперед. И. Он сделал это.

Немец обнял меня за плечи, притягивая так близко, что мой нос прижался к его грудным мышцам.

Он обнимал меня.

Боже милостивый, Рейнер Култи обнимал меня невероятно, чертовски крепко.

Я просто стояла, застыв и опустив руки по бокам. Я, мать его, застыла на месте. Я была ошеломлена, более чем ошеломлена. Офигела.

— Обними меня в ответ, — потребовал сверху голос с акцентом.

Его слова стряхнули с меня оцепенение. Я осознала, что обнимаю его за талию, сначала осторожно, наши тела соприкоснулись в настоящем честном объятии. Мои ладони легли на его нижнюю часть спины, руки параллельно друг другу.

— Я умираю и не знаю этого? — спросила я в его грудь.

Он вздохнул.

— Лучше бы тебе этого не делать.

Я отстранилась и посмотрела ему в лицо, совершенно не понимая, что, черт возьми, только что произошло.

— Ты умираешь? — выпалила я.

— Нет. — Култи сохранял то же самое серьезное выражение лица, которое было так присуще ему. Я не была уверена в том, какие эмоции он испытывал. — Мне жаль, что я задел твои чувства. Я отступил только потому, что Алехандро… любит соревноваться. Он всегда хочет того, чего не может иметь. Это была моя ошибка, что я пригласил его. — Он быстро поднял взгляд, прежде чем снова посмотреть вниз, и добавил, понизив голос: — Я сожалею обо всех проблемах, которые вызвало мое присутствие в твоей жизни. Футбол дал мне все, но и отнял столько же.

Он бросил на меня печальный решительный взгляд.

— Я не хочу, чтобы он забрал еще и тебя. Ты — наименее постыдное, что есть в моей жизни, Сал. Понимаешь?

Немец был совершенно серьезен.

Если бы вокруг нас не было незнакомцев, следящих за каждым нашим движением, я бы, наверное, разрыдалась. Достаточно плохо было то, что мне пришлось сжать губы, чтобы не сделать то, о чем я потом пожалею.

Мне удалось сделать небольшой вдох и ухмыльнуться ему.

— Могу я еще раз обнять тебя, или твоя дневная норма объятий уже исчерпана?

Немец покачал головой.

— Я говорил тебе, что ты напоминаешь мне занозу, которую я никак не могу вытащить? Ты невероятно раздражаешь.

— Это значит «да»? — Я моргнула, глядя на него.

— Это глупый вопрос, Сал, — заявил он.

Но было ли это «да»?

У меня не было возможности попросить разъяснений, потому что я заметила четверых детей, идущих от парковки к нам через поле, и я знала, что мне придется отложить этот разговор на потом. Я все еще не совсем понимала, почему Култи повел себя как придурок в день нашего первого занятия с детьми, но он извинился. Для него это было равносильно тому же, что и отдать мне свою почку, так что я возьму ее и потребую объяснений позже.

Еще больше я хотела узнать, что побудило его обнять меня именно сейчас?

Я сжала его руку и кивнула.

— Давай начнем, хорошо?

—Да. — Он ни разу не прервал зрительного контакта со мной. — Я принес обувь для всех детей. Думаю, что было бы лучше отдать ее детям в конце занятия.

— Ты принес… — Я закрыла рот и взяла себя в руки. — В этом фургоне? Там обувь для детей?

— Да. Я попросил волонтеров собрать информацию о размерах во время регистрации. Ее должно быть более чем достаточно для всех. Я привез почти все размеры.

Забавно, как иногда все складывается. Правда.

Я узнала и приняла свое место в жизни незнакомца десять лет назад. Я выросла и смирилась с тем, чего никогда не случится, и я знала, что у меня нет будущего с человеком, который даже не знает о моем существовании.

И вот однажды тот же самый человек по какой-то причине решил сблизиться именно со мной, из всех людей в мире, которых мог бы выбрать, он выбрал меня. Медленно, медленно, постепенно мы стали друзьями. Я знала и понимала, что происходит. Меня вполне устраивало мое место. Друзья. Это не случилось легко и просто, но лучшие вещи в жизни, это сложные вещи, которые не подходят друг другу идеально, или подходят?

В одно мгновение из-за одного доброго поступка и неожиданного жеста что-то во мне проснулось. Была причина, по которой я так быстро смирилась с его поведением и простила за то, что он был мудаком.

Я все еще была влюблена в этого мужчину.

Я не имела на это права. Не было никаких веских причин. Мне нравилось думать, что я принимаю мудрые решения. Но вот возрождение моего детского чувства обожания по отношению к нему — было одной из самых глупых вещей, которые я когда-либо могла себе позволить. Но, очевидно, я не могла перестать испытывать это.

Мое сердце еще не совсем забыло, каково это — испытывать к нему такие чувства, и как бы я ни старалась притвориться, что это не так, с годами оно набрало сил и выросло.

Теперь я все поняла. В детстве я любила Рейнера Култи. В молодости я любила своего бывшего парня, училась и росла. И Сал Касильяс, какой я стала, знала, что я не могла бы полюбить того, кто этого не заслуживает.