— Вроде это все. — У Гарднера несколько раз изменилось выражение лица, пока он обдумывал то, что я сказала, после чего кивнул мне в ответ. — Я ценю твою откровенность со мной. Я приложу все усилия, чтобы разобраться с этим, — сказал он, что стало для меня сигналом убираться отсюда к чертовой матери.

— Тогда все в порядке. Я должна идти. Увидимся завтра, — сказала я, хватая свои вещи и вставая.

Он как-то странно на меня посмотрел.

— Дай знать, если я тоже могу чем-нибудь помочь тебе. Не думай, что я не заметил, что в последнее время ты выглядишь так, будто готова откусить кому-нибудь голову.

Видимо, мне нужно было поработать над улучшением моего «пустого» выражения лица. Я могу сделать это. Я улыбнулась и кивнула человеку, сидящему за столом.

— Я в порядке, Джи. Но спасибо.

Его черты немного смягчились, и я не была уверена, что узнала эмоции, появившиеся на его лице. Я сделала шаг назад.

— Я горжусь тобой, Сал, потому что ты противостояла ему. Особенно теперь, когда знаю, что вы все чувствуете по поводу его присутствия здесь... Я хочу, чтобы ты знала это. Ты хороший человек.

Мне было приятно услышать слова Гарднера, и в то же время они заставили меня почувствовать себя виноватой. Я слегка улыбнулась ему и пожала плечами.

— Я должна была рассказать тебе раньше о девушках, Джи.

— Все хорошо. Ты рассказала сейчас, и это все, что имеет значение.

Разве?

Мы еще раз попрощались друг с другом, и я ушла.

Перекинув сумку через плечо, я медленно вышла, раздумывая, правильно ли поступила? Я не была уверена, но что еще мне оставалось делать? Несмотря на болезненные ощущения от его присутствия, я могла бы прожить еще пять месяцев, ходя на цыпочках вокруг этого немецкого засранца, но не была единственной, на кого он так влиял.

Обратный путь был настолько знакомым, что я знала его наизусть. Прошла по двум коридорам и подошла к лифту. Я раскачивалась на пятках, пока ждала лифт. Тихий скрип пары кроссовок по линолеуму заставил меня оглянуться. В этом звуке не было ничего особенного, все в основном носили кроссовки, если только это не был игровой день, или кто-то не надевал каблуки. Но когда увидела пару кроссовок «РК» — специальной серии, черных с лимонно-зеленой прострочкой — мои плечи напряглись.

И я подняла взгляд.

Конечно, это была та самая индюшачья задница, о которой я только что говорила.

Неосознанно я потянулась рукой за голову, чтобы убедиться, что мои волосы аккуратно собраны в пучок под повязкой, но остановилась, прежде чем дотянулась до волос. Какашки. К тому же, а не плевать ли мне на то, что мои волосы растрепаны? Плевать.

Я откашлялась, когда он остановился примерно в метре от меня, и наши взгляды встретились. Цвет его глаз был красивее, чем мне казалось возможным. Это было идеальное сочетание медово-коричневого со смесью темно-зеленого. Ясный, острый, невозможно, невероятно внимательный и тяжелый взгляд.

Святые угодники, он высокий. Большие предплечья под небесно-голубой футболкой поло. Затем я снова посмотрела ему в глаза и увидела, что он все еще пристально смотрит на меня. Он наблюдал, как я разглядываю его.

Твою мать.

Какашки, Сал. Какашки.

Какашки. Прекрати это. Прекрати прямо сейчас.

Ты вытащила его из бара и принесла в гостиничный номер, взамен не услышав ни одного слова благодарности. Не было даже улыбки. Все, что ты получила от него, — угрозы.

И внезапно вспомнив об этом, я почувствовала себя уверенно. Я сглотнула и улыбнулась своей приторно-сладкой улыбкой, которую использовала при общении с мудаками — я улыбалась только губами.

— Привет, — сказала я и быстро добавила, — тренер.

Этот тяжелый взгляд на мгновение скользнул вниз к номеру, напечатанному на моей груди, и вернулся обратно, чтобы посмотреть мне в лицо. Он медленно, лениво моргнул. Я вздернула подбородок и тоже моргнула, заставляя себя скрыть самодовольную улыбку. Двери лифта со звоном открылись, и мужчина тихо произнес, будто ответить такому скромному, не заслуживающему этого существу, как я, стоило ему десяти лет жизни:

— Привет.

Мы смотрели друг другу прямо в глаза долю секунды, прежде чем, приподняв брови, я направилась внутрь небольшого помещения. Повернувшись лицом к дверям, я увидела, как Култи последовал за мной, заняв место в дальнем углу.

Сказал ли он что-нибудь еще? Нет.

Сказала ли я? Нет.

Я смотрела вперед и ждала, когда закончатся самые странные тридцать секунд в моей жизни.

Проблема разговоров с мужчиной — или с мужчинами в целом — которую я выяснила в течение своей жизни, заключалась в том, что все они слишком широко открывают свой большой рот. Я имею в виду, даже пасть акулы не сравнится с мужчиной в компании пары его друзей. Честно.

Но знаете, это моя вина. Действительно моя. Я должна была помнить об этом.

Мой отец, брат и его друзья познакомили меня с реалиями мужской дружбы, и все же я забыла все, чему у них научилась.

Так что я не могу винить никого, кроме себя, за то, что доверяла Гарднеру.

Утренняя тренировка перевалила за середину, и я только что закончила игру один на один с защитником. Я направилась подальше от места, где проходили тренировки, не обращая ни на что внимания. Поскольку задумалась о том, как еще можно было сыграть, чтобы быстрее попасть мячом в ворота, когда кто-то встал прямо у меня на пути.

Это был простой шаг в сторону, в результате которого огромное тело появилось напротив всего в тридцати сантиметрах от меня.

Я знала, что это не Гарднер. Он был на другой стороне поля, когда я играла, а в штате команды было всего трое мужчин. Двое из них были слишком приятными людьми, чтобы так резко преграждать путь и идти на столкновение.

Немец. Это был проклятый король придурков. Конечно он.

В мгновение, когда наши взгляды встретились, я поняла.

Я поняла, что Гарднер, чрезмерно тупой ублюдок, назвал мое имя Немцу.

Я почувствовала, как сердце забилось у меня в горле.

Ему не нужно было говорить «Я знаю, что ты сказала», потому что холодное выражение лица говорило обо всем. Когда он стоял и смотрел сквозь меня, пока я разглагольствовала о своем отце, он даже не скривился, но я знала, что все услышанное задело его. Такой человек, как он, не ценил критику в свой адрес, потому что считал себя идеальным, очнитесь.

Не то чтобы я называла его «никчемным европейским куском дерьма на пенсии», а это было бы ужасно грубо. Или сказала, что он ужасный игрок, и не заслужил работу тренера.

Ничего даже отдаленно похожего на это не было мной сказано. Но я поставила себя на его место, представила, что мое эго увеличилось в десять раз, и спросила себя, как я буду себя чувствовать.

Я была бы чертовски зла, если бы какой-нибудь ребенок начал говорить, что я делала неправильно.

Но это была правда, и я не собиралась менять свое мнение. Я не называла его Фюрером, членоголовым или как-то еще. Что я должна сделать? Извиниться перед тем, кто этого не заслуживает? Не-а.

Я сделала то, что считала нужным. Я осталась стоять прямо там, где остановилась, когда он встал у меня на пути, и уговаривала свое сердце не биться так быстро.

Успокойся, успокойся, успокойся. Какашки. Моча. Какашки, какашки.

Носки Большой Девочки? Надеты.

Голос? Проверен.

Собравшись с силами, я опустила плечи и пристально посмотрела на него.

— Да?

— Время спринта! — крикнул кто-то.

Моя отчаянная храбрость привела к тому, что я развернулась и побежала к линии, от которой начинались забеги. Целый цикл тренировок, бег на короткие дистанции, с увеличивающийся дистанцией от спринта к спринту, — являлся моим видом отношений «любовь-ненависть». Я была быстрой, но это не значило, что действительно любила бегать спринты.

Я встала в ряд между двумя новыми игроками, которые всегда пытались бежать быстрее меня. Девушка, стоявшая справа, ткнула меня кулаком прямо перед тем, как мы побежали.