— И в чем проблема? Ты раздвигала ноги перед хейдами, так что тебе мешает делать это перед законным супругом?

— Но он мне противен!

— А грязные вонючие дикари, значит, были приятны?

«Более чем». — Виола вспомнила жаркие ласки Бьорна.

— Я же сказала, что меня изнасиловали! — вслух заявила она.

Граф откинулся на спинку сиденья и скрестил руки на груди.

— Ну вот, а законный муж тебя просто по определению не сможет изнасиловать. Видишь, как хорошо все складывается? И не нужно мне тут твоих истерик.

Виола возмущенно фыркнула и отвернулась к окну. Замечательно! Оказывается, разница между изнасилованием и не-изнасилованием не в ее согласии на телесную близость, а в статусе мужика, который на нее залез. Как бы противен тебе ни был супруг, изволь смириться и получать удовольствие!

Наконец, карета остановилась возле церкви. Лакей распахнул дверцу. Отец вышел первым и подал руку Виоле. Она ступила на залитую лужами мостовую. Пронизывающий ветер взметнул фату, бросая в лицо холодную водяную взвесь. Виола поежилась.

На площади уже собралась толпа. В темных одеяниях люди напоминали стаю ворон, слетевшихся попировать на поле битвы. Виола с отцом медленно двинулись к церкви. Мокрые листья налипали на туфли, плечи сводило от холода, а лица зевак расплывались во влажной дымке.

Весь этот фарс затеян для них, чтобы «люди» ни в коем случае «ничего не подумали». Словно им больше нечем заняться, как думать о вещах, которые их никоим образом не касаются.

Каждый шаг давался с огромным трудом. Ноги будто вязли в болоте — совсем как в кошмарных снах. Виола отчаянно не хотела туда идти, зная, что пути назад уже не будет. Но вот служитель распахнул огромные створки, украшенные резными головами чудовищ, и ей с отцом пришлось войти внутрь.

Дверь с гулким стуком захлопнулась. Виола вздрогнула. Вот она и попалась в клетку.

Под закопченными стрельчатыми сводами пахло ладаном и дымом свечей. По обе стороны от прохода выстроились приближенные. Именно для них — дворян — и разыгрывается заключительная часть лицедейства под названием «законный брак».

Манчини со свидетелем уже стояли возле алтаря. Виолу передернуло при виде его неказистой фигуры. Отец крепко, до боли, стиснул ее локоть, давая понять, что не потерпит выходок с ее стороны. Но сил на выходки у нее больше не было. Виола едва стояла на ногах, голова кружилась, а перед глазами все двоилось и рябило от набежавших слез.

Остальное происходило словно в тумане. Священник бубнил пустые речи о нерушимых узах брака, а у Виолы в ушах его слова отзывались лязганьем кандалов. Ее приносят в жертву, отдают на заклание, вверяют человеку, который ей противен. Которого она не любит и никогда не полюбит, потому что ее сердце навеки занято другим.

Бормотание пастора сливалось в сплошную кашу. Виола ощущала пустоту. Ей казалось, будто она провалилась в вязкую серую трясину, и с каждой секундой ее засасывает все глубже и глубже, сдавливая грудь и не давая дышать.

— Если кто-либо из присутствующих знает причины, по которым брак не может состояться — пусть скажет сейчас или вечно хранит молчание, — гулко разнеслось под высокими сводами церкви.

Повисла напряженная тишина.

В церкви царило гробовое молчание, и священник продолжил:

— Берешь ли ты, Виола Альберди, этого мужчину в законные мужья? Обещаешь ли быть ему верной и любить его, пока смерть не разлучит вас?

У Виолы кружилась голова и дико звенело в ушах. До нее не сразу дошло, что обращаются к ней. Лишь когда отец ткнул ее под ребро, она стряхнула с себя оцепенение.

Все вокруг молчали, ожидая ответа.

«Нет!» — хотела выкрикнуть она, но у нее будто в ночном кошмаре пропал голос, и из горла вырвалось лишь сипение.

— Да, — ответил за нее граф. — Простите, святой отец, невеста очень волнуется.

Священник кивнул и обратился к жениху.

— Берешь ли ты, Норберто Манчини, эту женщину в законные жены и обещаешь ли любить ее, пока смерть не разлучит вас?

— Да, — подтвердил тот.

— В знак нерушимости брачных уз прошу вас обменяться кольцами.

Служка поднес бархатную подушечку, на которой покоились два золотых кольца. Манчини повернулся к Виоле, схватил ее за руку и стянул с нее шелковую перчатку. Виола внутренне напряглась: мизинец перчатки был бутафорским, набитым ватой, и когда новоиспеченный супруг увидел обрубок пальца, на его лице мелькнула смесь удивления и брезгливости.

«Да, тебе действительно достался порченый товар», — с неким злорадством подумала Виола.

В следующий момент Манчини совладал с собой и надел на ее безымянный палец золотое кольцо. Украшение скользнуло по суставу и туго сдавило фалангу, словно кандалы — запястье раба.

Настал черед Виолы окольцовывать «супруга», но она не шелохнулась. Тогда жених, заслонив собой подушечку от зрителей, сам нацепил себе на палец кольцо.

— Властью, данной мне господом, объявляю вас мужем и женой, — торжественно провозгласил священник. — Вы можете поцеловать невесту.

«Нет-нет-нет!» — билось у Виолы в висках, но реальность была неумолима — теперь она до конца своих дней принадлежит этому человеку, ведь в Ангалонии разводы запрещены.

Манчини подошел к ней, взял за плечи. В лицо повеяло смрадом его дыхания. Холодные скользкие губы коснулись ее рта… К горлу подкатила тошнота, и Виола отшатнулась, зажимая ладонью рот.

По церкви прокатился шепоток. Наверняка присутствующие заподозрили, что невеста на сносях. Да и плевать! Теперь Виоле было на все плевать. Отец поступил с ней подло и мерзко, так с какой стати она должна заботиться о его репутации?

После заключительной церемонии и слащавых поздравлений от лицемерных придворных, Виола с новоиспеченным супругом направилась к выходу. Манчини попытался взять ее за руку, но она с раздражением выдернула ладонь.

— Миледи, теперь вы моя законная жена, так что извольте повиноваться! — сказал он ей, когда они уселись в карету.

— Не дождетесь! — сквозь зубы процедила она, нервно теребя сжимающее палец кольцо. — «Выброшу при первой же возможности!»

— Трогай! — велел кучеру новоявленный барон и откинулся на бархатную спинку сиденья. Его карие глаза с болезненно-желтоватыми белками уставились на Виолу в упор.

— Куда мы едем? — поинтересовалась она.

— В замок вашего батюшки. Первую брачную ночь проведем там, а завтра отправимся в мое новое поместье.

— …пожалованное графом за то, что вы взяли в жены «порченый товар», — колко заметила Виола.

Манчини криво усмехнулся.

— Ну что вы, моя дорогая! Это такая мелочь по сравнению со счастьем быть вашим супругом. Думаю, от вас не ускользнуло то, что я всегда был по уши в вас влюблен?

Разумеется, Виола замечала его долгие взгляды и томные вздохи, но никогда не придавала этому особого значения.

— Пф-ф! — Она с презрением подняла бровь. — Если вы меня так любите, почему же тогда не дождались у белой скалы. Признаться, я была неприятно поражена, когда не застала там ваш отряд.

— Ну… — Манчини смущенно отвел глаза. — Откровенно говоря, я не ожидал, что вы действительно рискнете сбежать.

— Замечательно! — едко усмехнулась она. — И зачем тогда было соглашаться? Я рассчитывала на вас.

— В свое оправдание могу сказать, что я все-таки подумывал разбить там лагерь хотя бы на одну ночь.

— И что же вам помешало?

— Во-первых, хейды. Их ярл четко дал нам понять, что мы должны не мешкая убираться с их земель. Если бы они обнаружили, что мы почему-то медлим, это привело бы к плачевным последствиям.

— Понятно. Вы струсили, — пренебрежительно хмыкнула Виола. — А что «во-вторых»?

— Во-вторых, когда мы подъехали к этой скале, на нас набросился огромный медведь. Мы едва унесли от него ноги. Полагаю, что у него там логово или что-то вроде того. Как вы понимаете, разбивать там лагерь было бы весьма неразумно.

— Вонючее ссыкло! — по-хейдеронски ругнулась Виола.