Заглянув в гардероб, Кэрол нашла дорогие сердцу предметы в коробке, на самой верхней полке, и вздохнула с облегчением, потому что опасалась, что Куртни могла выбросить их, чтобы она не предавалась страданиям, созерцая их. Сев на пол прямо там, она долго разглядывала свадебные фотографии, которые они забрали, перед тем, как покинуть город, у фотографа, снимавшего их бракосочетание. С улыбкой она заметила, смотря на себя и Мэтта со стороны, какой маленькой и хрупкой казалась рядом с ним… почти девочкой. С удивлением обнаружила, как бросалась в глаза разница в возрасте. На видеокассете, которую она тоже просмотрела, впервые со дня их свадьбы, это было еще более заметно. Она не замечала этого в жизни. Взрослый мужчина с утомленным жизнью взглядом и тонкими преждевременными морщинками, из-за чего выглядел старше своего возраста. Как же она не замечала этого раньше? Он был старше Рэя всего на несколько лет, но казалось, что на самом деле намного больше. Ладно, сравнивать с Рэем нельзя. Он вообще застрял в двадцатипятилетнем возрасте, а если брать во внимание поведение — то вообще в подростковом, если не меньше. И с чего бы у Рэя появляться морщинам — от беспечной легкой жизни без волнений и тревог и существования в свое удовольствие? Нет, выглядеть настолько моложе своего возраста Кэрол казалось ненормальным и неправильным, тем более для мужчины. И взгляд Мэтта, за которым угадывались все прожитые нелегкие долгие годы, его зрелость и «взрослость», морщинки, как отпечаток всех пережитых печалей, тревог и трудностей, в ее глазах выглядели намного естественнее и привлекательнее, чем странная моложавость Рэя. Лучше выглядеть умудренным и опытным мужчиной, прошедшим через многое, чем беспечным легкомысленным мальчишкой, как Рэй, а именно таким он казался рядом с Мэттом, и каким его всегда воспринимала Кэрол. В Мэтте она видела мужчину. Настоящего. И внешне, и внутренне. Он оставался ее богом, ее идеалом, не смотря ни на что. Он был испорчен болезнью. Она жалела его и не винила в том, что он с ней сделал.

Она сидела в кресле, не отрывая взгляда от экрана телевизора, смотря видеозапись свадьбы, от Мэтта, такого живого, такого счастливого. Господи, неужели его больше нет? Она до сих пор не могла заставить себя в это поверить. Она видела его мертвым, но он выглядел так, словно крепко спал… он не был похож на мертвого. Она знала, что Куртни и Рэй похоронили его. Рядом с матерью. Это должна была сделать она, его жена, а не чужие ему люди, какими являлись для него Куртни и Рэй, но Кэрол не могла себе представить, как бы она это делала. Хоронить его, видеть его в гробу, наблюдать за тем, как его навсегда погребают в землю — нет, это было выше ее сил. Ей казалось, что она бы умерла от горя прямо у гроба. Она бы этого не вынесла.

Она вдруг вспомнила слова Джека, когда он желал Мэтту в день похорон Моники, чтобы его хоронили чужие люди. Или что-то в этом роде, точно она не помнила. Только его пожелание сбылось. Очень быстро.

Мэтта действительно похоронили через несколько дней, те, кого он не знал, те, которым было на него абсолютно наплевать, которые не только не сожалели о нем, но проводили в последний путь с ненавистью в сердцах и облегчением, потому что хоронить его было некому. Это ужасно. Бедный Мэтт. Никому он не был нужен на этом свете, кроме нее, Кэрол, да и та оставила его, не позаботившись о нем в последний раз.

Досмотрев запись, Кэрол поставила ее на начало. Потом опять. Ей хотелось смотреть на него бесконечно, на живого, красивого. Он словно вернулся к ней, был рядом. Она слышала его голос, видела улыбку, горящие радостью глаза. Она неподвижно сидела, заворожено уставившись на него, не замечая, как прижимает к сердцу его фотографию, что по лицу бегут и бегут беспрестанно слезы. А потом словно что-то оборвалась в груди, и она сжалась в кресле, тихо завыв. Тело ее вдруг скорчилось, пальцы судорожно впились в рамку.

— Мэ-э-эт…

Открылась дверь и в комнату вошла Куртни. Увидев корчившуюся в нервном припадке девушку, она бросила взгляд на экран. Метнувшись к телевизору, Куртни выключила его и схватила за плечи Кэрол.

— Успокойся! Слышишь меня, успокойся! Тебе нельзя! — женщина вырвала у нее из ее рук фотографию и влепила девушке пару сильных пощечин. Кэрол затряслась в рыданиях.

— Как больно… Господи, как больно… — закричала она, прижимая крепко сжатые кулаки к груди и пытаясь согнуться пополам. Куртни испугалась, что у нее схватило сердце, но потом поняла, что она имела в виду другую боль. Душевную.

Подняв Кэрол, она потащила ее в ванную и сунула ее голову под струю воды. Девушка испуганно вскрикнула и отшатнулась назад, перестав рыдать. Куртни прижала ее к груди и погладила по затылку.

— Тс-с-с, моя хорошая, успокойся, я с тобой. Больно, я знаю. Это пройдет, обязательно пройдет. Быстрее, чем ты думаешь. Успокойся.

— Куртни… можно я поплачу? Пожалуйста, я хочу поплакать, позволь мне. Иначе я умру, — простонала Кэрол.

— Хорошо, девочка, поплачь. Поплачь, моя милая. Не держи в себе, это намного хуже. Выплесни все, выпусти свою боль, тебе станет легче.

Выйдя из ванной, они сели на кровать и крепко обнялись. Прижавшись к груди Куртни, Кэрол долго и безутешно плакала. На пороге появился взволнованный Рэй, но Куртни качнула головой, приказывая ему уйти. Поколебавшись, он оторвал от Кэрол вдруг налившиеся слезами глаза и, отступив назад, бесшумно прикрыл дверь.

Постепенно Кэрол успокоилась. Куртни помогла ей раздеться и уложила в постель. На всякий случай, она дала девушке выпить успокоительное.

Та не возражала, полностью обессилев от слез. Она не чувствовала больше боли. Вообще ничего не чувствовала, кроме опустошенного онемевшего сердца. Ничего ее больше не интересовало. Было все равно.

Что происходит сейчас, что будет потом — все равно. Она почувствовала себя мертвой.

Что-то умерло у нее внутри, что-то очень важное.

Увидев, как Куртни сложила в коробку статуэтки, кассету и фотографии, Кэрол встрепенулась и подскочила.

— Нет, не забирай!

— Тебе эти вещи ни к чему, Кэрол, — строго сказала Куртни, взяв коробку на руки. — Я не хочу, чтобы смотрела на них и убивалась. Так нельзя. Не усугубляй свои страдания, не рискуй здоровьем, за которое ты так тяжело боролась. Тебе нельзя нервничать. Пожалей себя.

— Отдай, Куртни! Пожалуйста! Для меня нет ничего дороже!

— Нет, Кэрол. Не проси. Я не позволю тебе вредить себе.

— Не выбрасывай, я буду больше страдать, если потеряю все это. Это все, что осталось у меня от Мэтта.

— Я не выброшу. Я верну тебе их, когда посчитаю, что это уже можно сделать. Когда ты перестанешь страдать, когда все притупится и забудется.

— Не забудется, — с отчаянием отозвалась Кэрол.

— Хорошо, когда ты перестанешь биться в истериках при виде всего этого, — Куртни кивнула на коробку. — А пока я буду бережно хранить это у себя. Не волнуйся, я обещаю тебе, что верну все в целости и сохранности. А теперь постарайся уснуть.

— Я хочу съездить к нему… на могилу, — с трудом заставила себя выговорить это страшное слово Кэрол.

— Этого еще не хватало! Добить себя хочешь? Съездишь, но позже. Не сейчас, — отрезала Куртни. — Спи и ни о чем не думай. Вернее, подумай о себе. Забудь обо всем, кроме того, что тебе нужно восстанавливать свое здоровье, набираться сил и жить дальше.

«Жить дальше? — думала Кэрол, когда Куртни ушла. — Как? И зачем? Для чего? Ради чего? Ради новых несчастий, смертей и страданий? Ждать, когда они закончатся? Ждать, когда плохое сменится хорошим, ждать покоя и счастья, которые просто обязаны когда-нибудь прийти на смену поражениям и боли, ждать, когда судьба сменит гнев на милость, сжалится и станет более ласковой? Мэтт тоже ждал и тоже надеялся…».

Страшно. Как страшно жить дальше. Как она боялась и ненавидела свою жизнь. Всегда, с самого раннего детства. Глупо надеяться, что что-то изменится. Ничего не изменится. Никогда.

Поднявшись с постели, Кэрол открыла ящик письменного стола и достала оттуда маленькую, обтянутую бархатом коробочку. Вернувшись в кровать, она приподняла крышечку коробочки и посмотрела на лежащий на мягкой подушечке медальончик на серебряной, потемневшей от времени цепочке, которую подарила на Рождество Эмми. Вынув медальон из коробочки, Кэрол с улыбкой положила его на ладонь. Под потускневшей пластмассовой крышечкой, покрытой царапинами, лежал высушенный много лет назад цветок сирени. Кэрол не помнила, как выглядела старушка Мадлен, забыла ее лицо и голос, но в ее памяти навсегда остались слова, сказанные однажды няней, смастерившей для нее этот талисман.