– Мы понимаем, Мистер Д., – выронил Кёнсун дрожащим голосом. – Нам очень жаль. Это отвратительная выходка.
Соно тихо и размеренно дышал слева. Кёнсун сглотнул, и в его глазах, скорее всего, читалась тогда такая отчаянная мольба, чтобы их простили или сделали хоть какую-то поблажку, но он знал, что директор устал идти на уступки. Так что всё это было бессмысленно.
– Вы вчетвером будете наказаны. У меня есть ещё время, чтобы придумать, какое наказание вы будете отбывать. Я мог бы отчислить вас или как минимум отстранить от занятий, но я пока думаю, как вы можете пригодиться нашей школе, так что скажу вам позже. Пока что убирайтесь.
– А полиция? – вклинился Минджун.
– Вон из моего кабинета, – жёстче отрезал Мистер Д., и Кёнсун со смешанными эмоциями подорвался со стула и выскочил в коридор.
С колотящимся в самом горле сердцем он схватил оказавшегося поблизости Йесона, полупрозрачного от стресса, и обнял его так крепко, что он издал какой-то сдавленный полувсхлип. Минджун обнял их обоих и пригвоздил к ним безэмоционального Соно, который наверняка закатил глаза. Они простояли так недолго, всего мгновение, чтобы успокоиться, и помчались на улицу, в звенящий зной, который был всё равно свежим воздухом после пережитого, и бежали все вместе до самой поляны у центрального входа в школу, на которой обычно обедали школьники, но из-за того, что урок шёл в самом разгаре, там было пусто. И, добравшись до дерева, раскинувшегося под окнами школьного корпуса, Кёнсун упал на корточки рядом с ним и вжался в него спиной, переводя дыхание. Дерево создавало тень, в ней было приятно спрятаться. Минджун рухнул мешком с песком рядом, прямо на спину на сочно-зелёный газон, и Йесон следом – улёгся головой на Минджунов живот и зажмурился. Соно сел в позе лотоса, замыкая их кривой круг.
– Он что, правда нас не сдал? – подал голос Йесон, и он дрожал, потому что был на грани того, чтобы расплакаться.
– Я не знаю, – шумно выдохнул Кёнсун и облизнул сухие губы.
– Парни, нам была бы такая жопа, если бы он по правде сдал нас, так что, возможно, он не сделал этого. Я уверен, что он не сделал, – Соно прикрыл глаза и вытер пот со лба предплечьем, переводя дыхание.
– Мы должны будем спасти мир за это, – Кёнсун откинул голову назад, прижимаясь макушкой к жёсткой коре. Ветерок чуть щекотал кожу. – Или я не знаю. Короче, мы теперь ему должны. Так много, что я не уверен, смогут ли наши тощие задницы когда-то заплатить по счетам.
– Моя задница не тощая, – возразил Минджун.
Кёнсун закатил бы глаза, если бы они не были закрыты.
В общем, когда урок закончился, они забрали из аудиторий свои оставленные вещи; Кёнсуна ждал урок английского, а Соно и Минджун отправились на биологию. Йесон учился на курсе старше, поэтому их уроки никогда не пересекались, но во время ланча на большой перемене они всегда сидели вместе. Так и в тот день – они договорились встретиться за своим обыкновенным столиком и разошлись по разным сторонам корпуса, хотя от перемены оставалось ещё добрых десять минут. Их всех грызла совесть.
Кёнсун зашёл в класс ещё тогда, когда из него неровными потоками выходили девятиклассники. Он прошёл к парте у окна посередине и, швырнув холщовую сумку на стол, сложил на неё же руки и зарылся в них лицом, нервно выдыхая. Он нёс ответственность, которая оказалась слишком тяжёлой для его худых плеч. И Кёнсун тонул в этом чувстве вины, оно пожирало его с завидной жадностью. Дело было не только в том, что Кёнсун – «лидер», но и в том, что пьянку устроил он, а ещё он мог бы остановить их перед тем, как они сели в этот чёртов пикап, но он не сделал этого.
Поэтому, в который раз за то утро чертыхнувшись, парень лениво расположил принадлежности для урока на парте и уставился в окно, устроив подбородок на ладони. Корпус был построен в виде подковы, поэтому он видел другую аудиторию, так близко, что мог общаться жестами с сидящими там учениками. Там проходил урок биологии и – разумеется – они всегда пользовались этим с Минджуном, который занимал место у окна, прямо как Кёнсун. Он сделал так и в тот раз – сел у окна – и уставился на Кёнсуна, точно так же опираясь на руку подбородком. Они выглядели как отображения друг друга, подавленные и уставшие. Им даже не хотелось общаться, они просто смотрели друг на друга и временами вздыхали – Кёнсун видел, как раз в пару десятков секунд плечи его друга поднимались выше обычного. Так что, он подумал, что не один в своей угрюмости прямо в эту минуту, и ему стало немного легче.
Прозвенел первый звонок, и кабинет начал заполняться старшеклассниками. В помещении поднялся гул, засновали люди, но Кёнсун даже не шелохнулся, прожигая безликим взглядом лицо Минджуна, и он занимался тем же самым, хотя за его спиной точно так же становилось людно и, Кёнсун был уверен, громко. Затем по ушам вдарил второй звонок, и до начала занятий оставалась минута, и в аудиторию зашёл преподаватель, из-за чего парень медленно показал на Минджуна указательным пальцем, давая понять, что тот выиграл никому не известный и никому не нужный челлендж, так что он ухмыльнулся, и Кёнсун отвернулся.
За мистером Клиффордом, преподавателем английского, шёл парень, и Кёнсун сначала не придал этому никакого значения – на втором году обучения постоянно кто-то добавлялся, кто-то убывал. По крайней мере, так говорил Йесон, потому что сам он доучивался только первую неделю. Три дня назад было пополнение в их классе во время урока обществознания, но два дня назад из школы отчислили какого-то громилу с потока. Кёнсун подумал, что, возможно, следующими отчалившими будет их четвёрка, и его передёрнуло.
Все уселись на свои места; Кёнсун открыл учебник на странице с домашним заданием и обнаружил, что забыл сделать одно упражнение. Обречённо выдохнув, он взял карандаш и решил, что лучше поздно, чем никогда, и собирался уже начать его делать – вписать пропущенные слова – когда мистер Клиффорд громко прочистил горло, привлекая внимание, и парень устало поднял на него глаза, отрываясь от предложения, в котором подводных камней оказалось больше, чем в Кёнсуне желания с этим справляться.
Учитель попросил тишины. Стоящий близ него парень, выше преподавателя примерно на голову, был корейцем. Достаточно симпатичным, чтобы девчонки разглядывали его, пока мистер Клиффорд представлял его классу; у него было крепкое телосложение, высокий рост, широкая грудь, скрытая под белоснежной оверсайзной рубашкой, а мощные спортивные бёдра были упакованы в рваные голубые джинсы; ещё у него были пшеничного цвета волосы, и лежали они так аккуратно, косая чёлка открывала лоб. Он улыбался, и когда он представился, Кёнсун подумал, что не слышит в его речи акцента. Его звали Кван Ханылем, и он сиял от радости и предвкушения влития в новый коллектив, а Кёнсун смотрел на него и думал о том, что у него серьёзные проблемы с парнями-корейцами, потому что он казался достаточно красивым, чтобы Кёнсун мог обратить на него внимание.
Его попросили рассказать пару слов о себе, и он сказал, что играет в футбол, занимается плаваньем и любит видеоигры, а ещё – что рад со всеми ними познакомиться, и голос у него был бархатистый, звучный, немного взволнованный. Он как будто говорил грудным регистром, мягко, и окончания предложений медленно утихали, словно в нём заканчивался заряд аккумулятора. В конце монолога он поклонился, как самый настоящий азиат, и Кёнсун вдруг поймал себя на мысли, что ничего толком не услышал, потому что размышлял о том, что, скорее всего, он будет очень популярным в школе, и потом – что, скорее всего, они никогда с ним не заговорят, и вообще Ханыль слеплен из другого теста.
Это подтвердилось совсем скоро, когда он плюхнулся на свободное место на другом конце аудитории, и к нему тут же полезли знакомиться одноклассники, хотя урок уже давно начался. Кёнсун в последний раз взглянул на него, когда Лэйси, одна из самых «общительных» – если вы понимаете – девчонок передала ему записку, и он как-то затушевался, но улыбнулся ей, и Кёнсун подумал, что ему теперь точно конец, потому что за такие мышцы нужно будет ответить перед каждой желающей школьницей в этой дурацкой школе. И Кёнсун вернулся к отвратительному предложению в учебнике; до конца урока оставалось ещё много времени, а задание было одним из последних, но он перевернул страницу и положил голову на стол, лицом к окну, всматриваясь в мутное стекло на той стороне здания, где Минджун сосредоточенно вёл конспект. Так Кёнсун просидел до звонка.
