– Слушай, – Йесон с поплывшим от алкоголя взглядом положил ладошку Ханылю на коленку. – У тебя есть девчонка?

– Нет, – скромно улыбнулся тот. – У меня была в Лос-Анджелесе, но мы расстались перед тем, как я уехал.

– Как же так, – протянул Йесон, – чтобы у такого красавчика и не было девчонки.

Ханыль усмехнулся и сделал новый глоток. Кёнсун поймал себя на мысли, что, и вправду, такие, как Ханыль, не должны быть одиноки.

– Скоро появится, – вставил Минджун. – Ты видел сколько вокруг него вьётся красоток? Всю школу соблазнил, мерзавец.

Щёки Ханыля залились румянцем, и он широко заулыбался, опуская взгляд на усыпанную крошками столешницу. Это звучало так по-дружески, что Кёнсуну самому захотелось улыбаться. Минджун в пьяном состоянии был менее агрессивен, так что алкогольные посиделки и правда для их ситуации были отличным решением для сближения.

– А вы, – Ханыль пальцем обвёл их троих, пока Соно пошёл за холодным пивом на кухню, – у вас кто-то есть?

– В нашей группе отношения по-настоящему складываются только у Соно, – сказал Кёнсун. – Хотя, если честно, для нас всех это очень странно. А, ну, и Минджун часто с кем-то водится, но это не длится долго.

– Эй, – с обидой вскрикнул Минджун. – Я просто ищу свой идеал, – он расправил плечи. – Рыб в пруду много, а мне нужна золотая.

– Смотри, чтобы удочка не отвалилась, рыбак, – засмеялся Йесон, и, сделав глоток, прочистил горло. – У меня никого, потому что не так легко найти то, что мне нужно.

Ханыль вскинул брови, не до конца понимая, что Йесон имеет в виду.

– Если ты не найдёшь себе девушку в ближайшее время, то Йесон начнёт ухлёстывать за тобой, – объяснил Кёнсун, и Йесон залился громким смехом, падая на его плечо.

Ханыль сначала удивлённо вытянул губы в еле слышной «о!», а потом тоже засмеялся. Кёнсун подумал, возможно, дело в том, что Ханыль не рос в таком маленьком городе, и для него однополые отношения не были такой диковинкой. Обычно Йесону и ему было сложно в этом плане; Йесону, правда, немного легче, потому что он всё-таки был бисексуалом. Но Ханыль не выглядел так, будто он смеётся над ним; он выглядел смеющимся вместе с ним.

– Хорошо, – сказал Ханыль, всё ещё хихикая, – я буду иметь это в виду, – и он подмигнул Йесону, так неожиданно и так лукаво, что тот поперхнулся.

– О, Господи, – промычал Минджун. – Что за хрень происходит в этом мире? – он приобнял Кёнсуна за плечи. – Только мы с тобой невезучие.

Кёнсун посмотрел на него исподлобья, но тому было всё равно; он прикрыл глаза, забивая рот новой порцией сырных чипсов.

– А что с тобой? – спросил вдруг Ханыль, глядя ему в лицо, и Кёнсун сглотнул от внезапно накатившего от дурацкого вопроса чувства дискомфорта; улыбка испарилась с его лица.

– Юн Сокхван, – ответил Кёнсун и, встав из-за стола, вышел из комнаты, рассчитывая, что, когда вернётся из туалета, тема будет переведена на что-то более приятное.

Кёнсун скрылся за поворотом, но встал у стенки, потому что услышал робкий вопрос голосом Ханыля: «что за Юн Сокхван?», а затем тихое Йесоново: «неразделённая любовь», и потом вдруг, кроме завываний из колонок, ничего стало не слышно, как будто они либо замолчали, либо принялись говорить шёпотом, и Кёнсун ушёл.

Позже, встретившись на кухне с Соно, Кёнсун вдруг обнял его, когда он нарезал сыр для горячих бутербродов. Кёнсун сделал это со спины, и из-за одинакового роста Чхве мог уткнуться носом в его растрёпанные волнистые волосы, жестковатые от постоянных покрасок. От него пахло мятным шампунем и его кожей; холодными руками он прикоснулся к Кёнсуновым предплечьям и пару раз их сжал. Кёнсун выпустил его, и тот обернулся, заглядывая ему в глаза. От количества выпитого пива Кёнсун не мог достаточно быстро сфокусироваться на его лице со снятым макияжем и оттого не такими ярко выраженными глазами.

– Он поёт как ангел, – выронил Кёнсун. Всё дело было в содержащемся в крови алкоголе, он мог поклясться, в трезвом виде не признался бы в этом даже перед самой собой. – Так прекрасно поёт. Спел сраную Тори Келли с её этими «бумажными сердцами». Ненавижу эту песню.

– Плакал?

– Ага, – Кёнсун поджал губы, чувствуя, что может расплакаться снова. – Как школьница.

– Ты почти школьница, – сказал Соно и провёл пальцами по его щеке. – Но тебе всё же нужно его отпустить, Кёнсун-а. Нельзя так разбиваться из-за одной только дурацкой песни.

Его руки пахли сигаретами, и это был такой уютный запах. Кёнсун закивал.

Он всегда это знал. В тот момент было уже больше года с тех пор, как Сокхван уехал и строил свою счастливую, лишённую его присутствия жизнь. Что касается Кёнсуна, то ни дня его не проходило без мыслей о нём. Каждая его песня, каждый аккорд; каждый его шаг и каждый его вздох были полностью посвящены и вдохновлены мыслями о Сокхване. Это было так глупо, потому что они даже никогда не были вместе, чтобы он мог по правде разбить Кёнсуну сердце. Но это не мешало Чхве чувствовать себя так, будто он – жертва расставания.

Они доделали бутерброды и с ними вернулись в комнату, где парни увлечённо обсуждали свои сексуальные похождения, от чего Кёнсуну сразу захотелось дико рассмеяться; они, как и Соно, безусловно делились своей личной жизнью, и им было по семнадцать-восемнадцать-девятнадцать лет, а это означало, что они уже давно были «в игре», но каждый раз, когда они хвастались, Кёнсуну почему-то было так смешно. Хотя, в конце концов смеялись всегда больше они, потому что Кёнсун со своей идиотской любовью не успел к семнадцати годам наработать такой уж большой опыт.

Потом как-то внезапно речь пошла об экспериментах, и Кёнсун вполуха слушал эти разговорчики, постоянно заливаясь смехом и краской; и именно в тот момент Ханыль вдруг спросил:

– А вы спите между собой?

И в его голосе не было ничего издевательского, он спрашивал так спокойно и, наверное, его вопрос даже был нормальным, потому что Соно усмехнулся и ответил: «ни за что», а Йесон и Минджун посмотрели друг на друга и показали жестом тошноту. В одну секунду общее внимание было приковано к Чхве, и Кёнсун запил подступающую к горлу панику жадным глотком холодного пива.

– Ну, вы просто такие близкие… – поспешил добавить парень, и Кёнсун вспомнил, как несколько раз они действительно вели себя довольно тактильно перед ним, потому что сами к этому привыкли.

– Мы же не какие-то хипари, – возразил Минджун. – Мы такое не практикуем. Кёнсун вообще ещё даже не… – и он заткнулся, когда Кёнсун схватил его за бедро и сжал ногтями сквозь джинсовую ткань. – Ай!

Йесон пьяно засмеялся, а Ханыль был таким удивлённым, что у Кёнсуна запылало всё лицо – и это было не только от пива и духоты в комнате. Пьяный Минджун мог разбазарить государственную тайну, так что было не удивительно, что он умудрился сказать и это; но Кёнсун знал Ханыля слишком мало, чтобы посвящать его в такие подробности о себе.

– Ого, – выдохнул Ханыль, и Кёнсун не понимал, что за этой странной полувоодушевлённой и полувосхищённой интонацией скрывается. – Ты выглядишь таким раскрепощённым, когда поёшь, не мог даже подумать, что ты из монашек.

Кёнсун завис со стеклянными глазами, медленно моргая, глядя в его лицо. «Что он сказал?»

– Он же сейчас сгорит со стыда, – смеялся справа Йесон. – Прекрати.

– Я не девственник, – начал оправдываться Чхве. – Но то, что я не хочу трахаться с кем попало, ещё не делает меня монашкой. Я не животное и могу потерпеть.

Кёнсун и вправду не был девственником. Отчасти. У него были девчонки, с которыми он по-настоящему спал, пару раз он доходил до жаркого петтинга с парнями, но именно с парнями у него ничего по-настоящему не было. А поскольку он уже определил себя как гея, Минджун не мог упустить и шанса пошутить над парнем и выставить его самым настоящим девственником.

– И чего ты ждёшь? Когда Сокхван вернётся для того, чтобы тебя осчастливить? – вдруг вклинился Минджун, и Кёнсун подумал, что мог бы плеснуть жидкость из банки прямо в его лицо, потому что он перешёл границу, но Кёнсун не сделал этого. Йесон замолчал и дал младшему подзатыльник.