Старик Мо отлично разбирался в положении дел в государственных руководящих кругах и снабжал свои домыслы популярными разъяснениями. Он сравнивал поступки некоторых горожан с деятельностью крупных фигур, о которых часто упоминали по радио и в газетах, и высказывал свое собственное мнение. Говорил он красочно и убедительно, не давая слушателям шанса в чем-либо усомниться.

Неизвестно почему, но в кругу друзей Ань Гоминя появился доносчик. Полиция заковала Ань Гоминя в наручники и отправила в город. На допросе он во всём сознался: оказывается, Ань Гоминь самостоятельно собрал полупроводниковый приемник и частенько, борясь с помехами, в одиночестве, в темном углу под покровом ночи с неустановленными намерениями слушал вражеские сигналы.

Этот радиоприемник еще при аресте изъяли как трофей, и он стал неопровержимым доказательством преступления Ань Гоминя.

Ань Гоминь стал в городке вторым после И Ши официально арестованным «действующим контрреволюционером», то есть политическим преступником.

Весть о том, что Ню Юньван по прозвищу «Два Пин ка» влюбился в Албанию, вскоре облетела весь городок. Ню Юньван сам по себе, будучи студентом, был достаточно известен. А Албания и вовсе была объектом горячих споров всего населения: ее уродство заставляло скрипеть зубами от злости множество женщин. Ну а обсуждение и распространение сплетен одновременно и о Ню Юньване, и об Албании имело особую ценность.

В то время как женщины, стирающие в устье реки одежду, раздули сплетни о Ню Юньване и Албании настолько, что их роман уже вышел далеко за рамки женитьбы, сами участники этих событий еще не были друг с другом знакомы.

Ню Юньван был моложе Албании на три года, он еще в старших классах средней школы уехал учиться в город, поэтому не имел об Албании никакого представления. И Албания о Ню Юньване тоже практически ничего не знала.

Ню Цзогуань решил, что обнаженная иностранка на картинах его сына – это Албания. По его мнению, в мире существовала только одна некрасивая женщина, а именно та, что была на картинах сына – крайне уродливая Албания.

Ошибочное суждение старика Ню и стало основанием для сплетен женщин в устье реки. Когда Ню Юньван понял все обстоятельства дела, он не знал, смеяться ему или плакать.

Ню Юньван опасался, как бы набирающие обороты кривотолки не навредили ни в чем не повинной Албании, поэтому решил лично сходить к своей незнакомой «возлюбленной» и всё ей объяснить, чтобы не дошло до еще бóльших недоразумений.

Албанию распространившиеся в последнее время сплетни не удивляли, ведь она с детства жила в городке, который питался и развлекался слухами. Если бы женщины городка утратили возможность судачить и сплетничать о том о сем, о мелочах жизни, о мужских и женских грехах, то они лишились бы всякой радости в жизни. Ведь бóльшую часть времени их существования занимали мужнины побои, чередующиеся с перемыванием чьих-нибудь косточек.

Албания великодушно приняла явившегося к ней с извинениями Ню Юньвана – героя амурных сплетен. На участие Ню Юньвана она растроганно ответила снисходительной улыбкой. А стоящий в тот момент перед ней Ню Юньван испытал внезапно внутри себя необычное чувство. По мнению Ню Юньвана, Албания была невероятно красива, она была редкостной в мире красавицей. После этого их неловкого свидания Ню Юньван несколько дней подряд не мог спокойно спать: Албания произвела на него неизгладимое впечатление. Он поклялся самому себе, что обязательно возьмет ее в жены.

Ню Юньван был в душе даже благодарен отцу за его ошибку, а сплетницам – за их небылицы. Так иногда неправда вдруг становится правдой.

То, что Ань Гоминя осудили за «тайное прослушивание вражеских радиостанций», не вызвало предполагаемого потрясения. Крестьяне городка, горячо интересовавшиеся политикой, продолжали частным образом распространять сенсационную информацию из тайных источников.

Одна из таких надежных новостей – о том, что вот-вот разразится мировая война – в качестве большого секрета облетела весь городок. В каждом дворе приняли конкретные меры по воплощению в жизнь высочайших директив – о подготовке к войне и сборе запасов продовольствия на случай голода.

В результате многократно проведенного анализа, которому предавались под тусклым светом лампы несколько «непрофессиональных политиков» городка, удалось точно определить время, в которое разразится война, а также регионы и цели, по которым вражеское государство в первую очередь нанесет удар.

Эти «политики» с полной уверенностью утверждали, что Америка, Япония и СССР одновременно откроют огонь по Китаю с моря, и первым под ударом окажется городок Хулучжэнь. А один из них на основании своих познаний в военном деле определил, что первая бомба попадет точнехонько на вершину горы Хоушань (Тайшань). Раз это господствующая высота Хулучжэня, то ее захват имеет крайне важное стратегическое значение.

Семьдесят лет назад, во время русско-японской войны, рядом с городком уже разворачивалась ожесточенная битва – на горе Хоушань до сих пор можно было отыскать оставшиеся с той поры осколки артиллерийских снарядов. Поэтому, как показывает история, чтобы напасть на Китай, Америке, Японии и СССР прежде всего нужно было захватить этот маленький городок.

На основании вышеприведенных результатов анализа и их оценки, эти политики тут же начали копать у себя в домах или во дворах подземные ходы. Другие дворы подхватили эту акцию, и в итоге в нее оказалось вовлечено всё население городка. В каждой семье и стар и млад, и мужчины и женщины от зари и до зари копали без остановки. Хулучжэнь за одну ночь превратился в большую стройку.

Еще одно сообщение тайных источников оповещало о том, что вражеские военные корабли уже вышли в море и подошли к городку на расстояние менее двадцати морских миль. Кто-то тотчас же представил этому доказательства, сообщив, что вчера в соседней деревне одна баба копала у моря моллюсков и ее избил японский солдат. Чем дальше все это слушали, тем больше боялись и уже хотели разом вырыть траншею глубиной в сто метров. Позабыв о еде и питье, они изо всех сил копали вглубь до тех пор, пока не докопали до подземного ручья.

Семью Ню Цзогуаня будто бы вовсе не ужасала перспектива мировой войны, которая вот-вот должна была разразиться. С тех пор как Ню Юньван увидел Албанию, он полностью погрузился в мир любовных грез. Жена паралитика Ваня уговаривала его поскорее вырыть себе укрытие, но он говорил:

– Чего бояться? Когда явятся японские черти, я буду с ними драться насмерть.

Жена паралитика Ваня возмущалась хвастливостью Ню Юньвана:

– Ишь, с японскими солдатами он драться собрался! Фи, я думаю, он у себя подземный ход не роет, потому что хочет, когда японцы придут, предательски перейти на их сторону. Форму, которую старик Ню в молодости носил, ему выдали японцы. А еще он умеет говорить по-японски «здравствуйте», а звучит это очень противно.

Поначалу Ню Юньван хотел обратиться за помощью к свахе, чтобы та сосватала ему Албанию. По регламенту, установленному старшими поколениями городка, посредничество было обязательной процедурой для заведения любовных отношений. Если при заключении брака сваха отсутствовала, то брак не считался законным. Однако никто не хотел по доброй воле исполнить для Ню Юньвана роль посредника, хотя и была возможность в качестве благодарности получить целую свинью. А всё потому, что, хоть Албания родилась и выросла в Хулучжэне, горожане всё равно не считали ее себе ровней. Ее волосы, цвет кожи, лицо и телосложение, значительно отличающие ее от прочих, были для горожан подтверждением непристойности ее поведения. Мать Албании умерла три года назад, но до самой смерти она так и не смогла избавиться от дурной славы «потаскухи».

Ню Юньван, как-никак, два года учился в Пекине в университете, он был одним из редких в городке людей, обладавших большим кругозором. Поэтому, столкнувшись с невозможностью найти сваху, он набрался храбрости действовать самостоятельно. Он написал Албании письмо и лично отдал его ей в руки. Албания кисло улыбнулась, что означало отказ. В душе Ню Юньвана давно уже бушевало пламя, и поэтому отказ Албании не только не охладил его, а напротив, оказал на любовь Ню Юньвана такое же действие, как масло, подлитое в огонь.