Горбатый старик Янь, который съежился в лавке по ремонту обуви неподалеку от дома культуры, был ярым фанатиком площадных выступлений. Иногда он с трудом выдавливал из своего кривого рта слова: «Черт возьми, и чего они там маются, лучше бы свои рваные башмаки подлатали!»

Погребальный зал перед домом культуры снесли. Жители городка постепенно оправлялись от своего безутешного горя. Дождливая погода простояла сорок с лишним суток, фундамент зданий и постели во многих домах поросли зеленой плесенью.

Небо стало чистым: осенний ветер принес с собой ясную погоду. В каждом дворе спешили просушить промокшие постели, одежду, обувь и всяческую хозяйственную мелочевку.

Весь Хулучжэнь приобрел вульгарный вид. На столбах электролиний вдоль большой дороги и между деревьями протянулись веревки, на которых под дуновениями ветра развевались разноцветные пододеяльники, тюфяки, пеленки, трусы в цветочек, рваные занавески. Дворовые ограды, навесы над курятниками и частокол вокруг свинарников были заставлены поношенными ботинками с прокисшими носками, ночными горшками, кадками с разносолами и подпорченной соленой рыбой. По улицам разносилась вонь, в нос били запахи затхлости и гниения, а люди, зажимая носы, убегали на окраины, чтобы насладиться давно не виданными теплыми солнечными лучами.

Урожай в том году пропал. Посевы сгнили на корню. Пока женщины хлопотали над сушкой белья, мужчины бросились в горы и тщательно собрали проросшее заплесневелое зерно – до последнего зернышка. Они притащили назад всё, чем можно набить пустые животы – кукурузу, гаолян, соевые бобы, батат, редьку, капусту, после чего принялись бранить и понукать женщин, чтобы те убрали изношенное тряпье и освободили место для просушки зерна и хвороста, который позже пойдет на разведение огня, приготовление еды и отопление.

Однажды утром И Бай и И Цянь сломя голову примчались домой и, тяжело переводя дыхание, громко закричали своему отцу, Чудовищу И:

– Плохо дело! На стене перед входом в больницу появился реакционный лозунг! Иероглифы во-от такой величины…

И Цянь нервно жестикулировал.

– Там написано «Долой антипартийные элементы – Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо, Цзян Цин, Яо Вэньюань»[11].

Не успел И Цянь договорить, как раздался хлопок. Чудовище И со всей силы отвесил своему сыну звонкую пощечину:

– Болван! Прекрати нести эту околесицу!

Старик трясся всем телом от напряжения. Он накрепко запер двери и наглухо закрыл сыновей в комнате.

И Бай и И Цянь не врали. Накануне вечером они ворошили просушивающееся зерно во дворе производственной бригады, а утром, возвращаясь домой, чтобы позавтракать, проходили мимо ворот больницы и увидели этот жуткий лозунг. Чудовище И предупредил своих сыновей, чтобы они никому про этот лозунг не рассказывали, будто бы его и вовсе не было.

Но шила в мешке не утаишь. Бросающиеся в глаза огромные иероглифы были заранее написаны на красной бумаге, и уж потом их наклеили на стену. Лозунг быстро сорвали, и вскоре подоспела из уезда полицейская машина. На ней увезли нескольких людей – Чудовище И, Ван Личжэна, а также вдову Бай с западного берега и учителя рисования по имени Ван Дафэн из средней школы в южной части городка. И Бай и И Цянь не верили, что это совершил отец, но не могли его спасти. В ту ночь на городок опустилась мертвая тишина: не слышно было даже лая собак.

Прошел один день, и репродукторы на крыше дома культуры зазвучали особенно звонко, открыто сообщив то же самое, что можно было прочитать накануне на плакате, который сочли реакционным. Жители городка поначалу опасались покидать свои дома и уж тем более не осмеливались верить своим ушам. Уже ближе к сумеркам некоторые кадровые партийные работники городка и члены производственного отряда начали обходить дворы, сообщая о мобилизации: после ужина все жители должны были собраться на площади перед домом культуры для проведения торжественного собрания. А еще они заявили во всеуслышание, что тех, кто не придет, оштрафуют на трудодни.

Чудовище И вернулся из уездного города к полудню второго дня – уже после того, как торжественное собрание закончилось. Тот лозунг, очевидно, был не его рук делом: учитель рисования средней школы Ван Дафэн признался в содеянном. Оказывается, у него, как и у осужденного в свое время Ань Гоминя, была дурная привычка к прослушиванию «вражеских радиостанций». Эту новость он услышал на волне одной зарубежной радиостанции и сразу же слепо в нее уверовал, впав в эйфорию. Не сумев совладать со стучавшей в сердце радостью, учитель Ван поднялся с постели посреди ночи и, рискуя собственной жизнью, поспешил поведать эту новость в форме лозунга еще ни о чем не подозревавшим жителям городка. Он и не думал, что своим порывом навлечет беду на Чудовище И, вдову Бай, Ван Личжэна и еще десяток людей, у которых было пятно на репутации. Хорошо еще, что в городке вовремя зазвучали репродукторы, а то страдания этих людей не ограничились бы одним – двумя днями. Хотя под арестом их держали всего сутки с лишним, вдова Бай за это время испытала такой шок, что слетела с катушек и маялась еще более двух лет, прежде чем пришла в себя.

Ван Дафэн не удостоился похвалы и награды за то, что смело опередил события, но, с другой стороны, ему простили прослушивание «вражеских радиостанций». Как бы то ни было, он одновременно совершил и подвиг, и преступление, которые уравновесили друг друга. Он вернулся в школу и продолжил применять свои способности к художественному написанию больших иероглифов. Власти городка вдобавок к этому на время отрядили его в агитбригаду, чтобы он «разил пером как мечом и основательно раскритиковал “шайку четверых”». В результате у Ван Дафэна появилась возможность показать себя, и он в сверх урочном порядке писал лозунги и рисовал агитплакаты. Три месяца у него ушло на то, чтобы исписать все стены в городе, которые были для этого пригодны, лозунгами и призывами в черном и красном цветах. За спиной жители городка шутливо называли учителя Вана Большим Сумасшедшим или – в уважительной форме – Сумасшедшим Учителем. Прозвище Большой Сумасшедший было созвучно его имени, поэтому оно за ним и закрепилось.

Жителям Хулучжэня никогда и в голову не приходило, что их Вождь может умереть, и уж тем более они не предполагали, что жену их Великого Вождя могут арестовать и заклеймить. Когда это случилось, они снова погрузились в неописуемый ужас.

Не успел еще народ снять с груди белые цветы, а с предплечий – черные повязки, как снова праздновал победу, подняв красные флаги и стуча в барабаны. Эти резкие перепады настроения – переходы от горя к эйфории, спады и подъемы – многих обескураживали. К счастью, внезапных происшествий за эти годы происходило много, и у крестьян из городка сформировались способности к психологической адаптации к внезапным переменам. Они никогда не теряли присутствия духа. Голос из репродуктора – это голос партии, надо слушаться партию и идти с ней в ногу, тогда точно не ошибешься. Глава революционного комитета Гэ сказал на одном из народных митингов такие слова: «Мы должны слушаться партию, мы должны сохранять единство с ЦК. ЦК от нас слишком далеко, нельзя докладывать туда о каждом деле и ждать указаний. А раз так, то слушайтесь меня, считайте меня представителем партии. Я-то точно слушаюсь партию, и партия говорит через меня моими словами, то есть, слушаясь меня, вы слушаетесь партийных указаний. Поддерживая меня, вы поддерживаете ЦК…» Многие люди сочли, что глава Гэ говорит вполне резонно, и наперебой закричали, что обязательно будут поддерживать главу Гэ и действовать в соответствии с указаниями руководства революционного комитета.

Тремя годами ранее, после того как Ань Гоминя арестовали за тайное прослушивание вражеской радиостанции, подпольные политики Хулучжэня, у которых было одно с Ань Гоминем увлечение, сразу же притихли. Больше они не собирались втихомолку по ночам, как прежде, и не обменивались информацией из тайных источников, касающейся острых политических вопросов. А развернувшаяся полгода назад крупномасштабная разоблачительная кампания, целью которой было расследование распространения контрреволюционных слухов, тем более заставила этих людей дрожать от страха, не находя себе места. Центральными персонажами этого кружка были игравший в агитбригаде на эрху Гуань Большой Зад (настоящее имя – Гуань Чжэндэ), Ху Три Заряда со станции образованной молодежи на западном берегу (настоящее имя – Ху Сюэюн), присматривавший за фруктовыми садами Юй Баочжу, учитель средних классов Дин Чанчжи (по прозвищу Родимое Пятно На Заду) и еще несколько пареньков с машинно-тракторной станции городка.