Мишка обежал озеро кругом, подходил и к берегу, но, потянув носом воздух над самой водой, только облизнулся, пить не стал и отошел, пятясь задом и поскуливая.

– Плохая вода, мертвая, – подытожил я.

– Тоже почувствовал? – утвердительно спросил Степаныч, развязывая рюкзак. – Давай, перекусим.

Тетя Шура, и когда только успела все приготовить, положила нам с собой пирожков с грибами и картошкой, отдельно сладких, с малиной. Налили ароматный чай из термоса и хорошо перекусили. Мишка, глядя, как мы аппетитно едим, тоже облизывался и радовался за нас, да и за себя. Ему тоже перепало.

Пока ели, Степаныч рассказал невеселую историю, связанную с этим озером. Оказывается, у него и названия не было.

– Лет пять назад геолог один к нам в деревню зашел. Неделю жил, всю округу исходил. Нас расспрашивал, что да как. То ли искал что-то, так и не поняли. Потом пропал. Ну, думали, ушел. А тут Марфа в очередной раз вернулась и рассказала. Видела этого геолога, здесь, на озере, мертвого уже. Ну, собрались с мужиками, пошли. А он вот тут, где мы с тобой, сидит, котелок в руках, в нем вода с озера. Самого муравьи уже изъели. Вон там, в лесу, похоронили. Документов при нем никаких не нашли. Кто был? Геолог, не геолог, не знаем. Пропал человек. Никто его не искал, да и мы никому говорить не стали, неприятностей меньше.

Мы еще налили чаю, сидели, молчали. Я подумал: «Вот если б раньше, расскажи мне такую историю, да еще в таком жутковатом месте… Как бы я среагировал? Испугался, поспешил уйти отсюда? Наверное. А сейчас рассказ Степаныча, наоборот, разжег во мне интерес. И еще я чувствовал – те силы, стоящие у истоков нашего мира, не могут причинить зла. Да и что для них зло? Нет там такого понятия. Зло в самом человеке, в его самонадеянности, попытке возомнить себя царем природы, всего сущего. А как я теперь почувствовал и понял, человек знает только очень маленькую частичку окружающего его мира. Известных органов чувств человека, всей созданной, опять же, на основе этих органов, опыте и знаниях, техники недостаточно для познания мира. Мир многогранен и гораздо сложнее. Чтобы его познать, хотя бы понять, надо идти вперед очень осторожно, не ломиться напролом в закрытые двери, зачастую открывающиеся очень просто. На удивление, мне стало легко и спокойно.

– А сами мы сюда давно не ходили, да и раньше редко. Тяжелое место. И воду никогда из озера не пили, исстари так повелось. Вот только Марфа здесь и бывала. Но Марфа есть Марфа. Вот так. – Степаныч внимательно посмотрел на меня: – Ты как?

– Еще здесь посижу, один хочу побыть.

– Ну как знаешь. Еда у тебя еще есть. Дорогу обратно найдешь?

– Найду. Степаныч, ты не обижайся, ладно?

– Да какие обиды. Но до темноты возвращайся. – Степаныч выбрался из нашего шалаша и, поправляя одежду, спросил: – Мишку оставить?

– Приду… пусть с тобой идет.

Степаныч направился к первой елке с зарубкой, а Мишка растерянно стоял между нами, не зная, что ему делать.

Иди! – повелительно крикнул я ему, и он нехотя засеменил вслед за Степанычем. Всколыхнулись и сомкнулись ветки за ними, закрывая проход. Я остался один, отрезанный от остального мира. Мой мир заканчивался у стены елей, окруживших озеро.

Стало тихо и спокойно. Сначала на меня навалилось чувство одиночества, непонятная тоска, но потом они быстро отступили. Я словно растворился в этом маленьком, окружающем меня, мире, стал его частью, частью ели, к которой прислонился спиной. Дерево мощно гудело, это была не тоненькая березка в роще, боящаяся случайного прохожего. Корни ели уходили глубоко, вершина возносилась ввысь, ветви переплелись с соседними деревьями, и все они пели. То гудение, которое я услышал сначала, делилось на тысячи оттенков, постоянно меняющихся и переливающихся. О чем эта песня, не знаю.

Неожиданно границы этого маленького мирка раздвинулись и затем исчезли. Но я ощутил себя не в том мире, оставшемся за кругом елей. Я проваливался, если это можно так назвать, в пустоту, а может, просто повис в ней – ни расстояний, ни времени, ни цвета, ни звука. Где-то на окраине моего сознания возникло неясное белое пятно, переливающееся серыми тенями, оно вращалось и постепенно приближалось. «Портал, вход в неизвестность», – пронеслась отстраненная, не моя мысль, а с моей стороны, покой и равнодушие к происходящему.

Обожгло, заболела грудь, тело у меня было, я мог чувствовать и с трудом открыл глаза. Гудение прекратилось, передо мной все то же озеро, нависли еловые ветви, все во мне онемело, осталось ощущение жгучей, пульсирующей боли в груди. Я с трудом поднял руку и, приложив ее к источнику боли, нащупал под одеждой крестик, продолжающий пульсировать и причинять беспокойство. Только когда я окончательно пришел в себя, он успокоился, боль прошла. «Стой, стой, стой… нельзя», – взамен прозвучало в голове. «Иной мир», – пришел ответ на мой непроизнесенный вопрос.

И уже сам догадался – деревья прорастают в иной мир, другое измерение, здесь только их начало, видимая нам основа, я, слившись с деревом, мог уйти туда, откуда возврата может и не быть. А геолог? Может, вода из озера отключила его сознание, и оно перешло в иную реальность? Наше тело не может последовать за сознанием, душой! Вот так, и меня могли найти под этой же елкой. Дааа, вовремя Марфа передала мне крест, и провидение спасло меня.

Раздался далекий тихий шелест. Постепенно этот звук усиливался, приближаясь. Вдруг вода озера словно вскипела, покрывшись возмутившими ее разбегающимися кругами. Дождь. Постоянно меняющаяся тональность и громкость шелеста, шелеста от невидимых капель, падающих на ветви елей, и шелест от таких же капель, падающих в озеро. Эти звуки переплетались, перебегали в пространстве, создавая непередаваемую песнь дождя, неотделимую от места, где он шел. С ветвей моей ели заструились тонкие струйки воды, капли сливались в маленькие ручейки и исчезали в траве. Под самой елью было сухо, вода не попадала через чащу иголок. Так же неожиданно дождь прекратился, последние капли упали с веток, озеро успокоилось, и опять наступила тишина, покой, вечность. Я снова был близок к отключению сознания.

Гортанный звук раздался с высоты – крик птицы. Я сделал над собой усилие и с трудом выбрался из-под веток, разминая затекшие мышцы. Над озером кружил ворон, издав еще раз свой крик, он скрылся за краем леса.

Надо было уходить, недаром Степаныч называл это место тяжелым.

Я несколько раз обошел вокруг озера. Вот шалаш под елью, вот зарубка на ели, от которой начинался путь домой в деревню. А в какую сторону идти мне в поисках избушки Марфы? Во сне все было просто, но условно. От шалаша я примерно определил место, с которого Марфа меня позвала, даже пробовал от этого места идти дальше в лес. Никаких примет, намеков, можно было заблудиться. Что делать?

В озеро впадал небольшой ручеек. Его не было видно, но в том месте, где он протекал, под травой хлюпала влажная почва. Кстати, из озера ручей не вытекал, вода, наверное, уходила через подземные каналы.

Ручей и навел меня на мысль: «Во сне, когда я пытался догнать Марфу, под ногами была вода. Не вдоль ли этого ручья я шел?». В любом случае выбора не было, я надел рюкзак и углубился в лес. Землю в лесу покрывала опавшая с елок хвоя, и здесь ручей хорошо виднелся. Он проложил себе извилистый путь, обтекая корневища деревьев, и, весело журча, бежал навстречу. Иногда попадалась еле заметная тропа, переходящая с одного берега ручья на другой. Я шел правильно. Очень хотелось пить. Чай к этому времени в термосе кончился, но водой из ручья я не рисковал, помня печальный опыт геолога. В чем причина такого действия воды? Какой воды? Озерной или приносимой ручьем? Я не знал.

Прошел примерно час пути. Ели стояли передо мной, казалось, сплошной стеной. В их корнях пропал и ручеек. Непроходимое место. Поискать более свободный, обходной путь? «Иди прямо!» – повелительно прозвучало в голове. Я, хоть и с трудом, исколовшись о жесткие иголки, пробирался дальше, прямо через чащу. Наконец, отодвинув в сторону очередную густую еловую ветвь, оказался на небольшой светлой поляне. Сверни чуть в сторону, в поисках легкой дороги, и на поляну не выйдешь, не найдешь. Да и не пустят сюда никого не нужного, как тогда, у дома Марфы.