Тревога, нет, это была, скорее, не тревога, обычно связанная с ожиданием неприятностей. Это были душевный трепет и нетерпение – жажда перемен вошла в меня и не давала покоя. События дня вновь проплывали в памяти.

Машка вытянулась вдоль меня и прижалась. Тепло, шедшее от нее, успокаивало, я начал дремать…

Вдруг что-то кольнуло меня в глаза через прикрытые веки. Я очнулся и через щель в крыше увидел свет далекой звезды, пробившийся среди туч. Яркая звезда, светившая мне и в мою первую ночь здесь, мерцала. И словно в ответ ей начало пульсировать слабое тепло, исходящее от креста, лежащего на моей груди. Я прикоснулся к нему рукой, и на моей ладони отразился рубиновый свет. Оказывается, в центре креста светился маленький камушек, как крохотный глазок, не замеченный нами. В пульсации звезды и камня прослеживался какой-то связанный ритм. Я убрал руку в сторону и лежал, боясь пошевелиться. Так и уснул под мерцание. Рассуждать об увиденном не имело никакого смысла.

Я сидел на берегу маленького округлого озера, прислонившись к стволу могучей ели. Ее ветки почти касались моей головы. Такие же ели окружали и все озеро, оставляя небольшое свободное пространство до воды. В озере не было видно отражений, только бездонная черная мгла. Да вода ли это? Тишина.

Вдруг на противоположном берегу я увидел светлую неясную фигуру и почувствовал на себе взгляд. Это был тот же взгляд, пронзивший меня ранее. Только теперь в нем не было жгучей остроты и требовательности, а скорее, улыбка и доброта. Пронеслась мысль: «Может ли только в одном взгляде быть улыбка? А как взгляд может быть добрым?». Но это все было неважно. Марфа! Она опять пришла за мной, замерла на одном месте, и от нее веяло незримой красотой. Я выбрался из-под ели и сделал несколько шагов вперед. Марфа начала удаляться от меня в противоположном направлении. Ее взгляд не отпускал меня и манил. Обежав озеро, я попытался догнать видение, но видел только светлый контур меж деревьев. Он легко скользил, казалось, не касаясь земли. Мне же с трудом приходилось пробираться по густому лесу, отводя в стороны колючие ветви елей, под ногами хлюпала вода. К тому же непонятная тяжесть навалилась на меня и не давала идти быстрее. Напоследок за деревьями сверкнула слабая вспышка, и Марфа исчезла, пропала и свежесть, источаемая ей. В отчаянии по инерции я еще сделал несколько шагов вперед и оказался на маленькой лесной поляне, окруженной такими же елями-великанами. Из-под длинных мохнатых лап выглядывала дверь избушки.

Я открыл глаза, через щели на сеновал пробивался яркий свет. Машки уже не было рядом. Сон, опять сон, и непрошедшее гнетущее чувство тяжести, как я теперь понимал, предвестник необходимости действовать.

Оказывается, день близился к полудню. Здорово я поспал. Степаныча дома не было – ушел за грибами, Тетя Шура занималась повседневными домашними делами.

– А меня что не разбудили?

– Ты вчера и так намаялся, не стали. Как? Выспался?

– Даже слишком.

– Вот и хорошо, завтрак на столе, хозяйничай сам. – И тетя Шура, закончив заниматься с курами, пошла к кроликам.

Пока я ел, вернулся Степаныч с корзиной грибов и довольным Мишкой, нагулявшимся вдоволь вместе с хозяином.

– Ну ты и придавил! Отдохнул?

– Даже очень. Где здесь озеро в лесу?

– А. Есть такое. Только не ходит туда давно никто, и дороги нет.

– А почему?

– А что там делать: далеко, рыбы нет, а грибы и ягоды ближе можно набрать. Вон, смотри, – Степаныч кивнул на корзину с белыми и красноголовиками.

Я думал, опять начнутся расспросы. Но нет. Степаныч, видимо, обдумывал, как мне объяснить дорогу, тетя Шура только добавила: – Марфа в ту сторону ходила. – Все мы обсудили вчера, решение я принял, и раз спрашиваю про озеро, значит, надо, и так все понятно.

– Я сам там давно не был, идти надо лесом, вон в ту сторону, – Степаныч махнул рукой за деревню, где почти сразу начинался густой хвойный лес.

– А далеко?

– А кто мерил? Километров пять, может, будет.

– Прилично.

– Давай завтра, с утра. Я провожу, по ходу дорогу вспомню. Сегодня-то только в одну сторону и доберешься.

Я согласился. Но меня обуревало нетерпение, и от этого день тянулся крайне медленно. Чтобы скоротать его, мы со Степанычем занялись мелким ремонтом: что-то подколотить, где-то подправить. Тетя Шура, видя нашу маету, тоже не осталась в долгу. Выдавала нам поручения на ее неотложные дела в огороде: сюда принести перегноя, тут вскопать, там скосить траву и сложить на компост – бесконечная деревенская работа, за которой мы почти не разговаривали, только перебрасывались короткими междометиями.

Наконец этот день закончился. Мы поужинали и разошлись по своим спальным местам. Завтра предстоял день, полный неожиданностей и открытий. Через щель на крыше мне светила звезда и изредка подмигивала: «Спи, все будет хорошо».

Для этого похода Степаныч заставил меня надеть свою камуфляжную форму, такую же кепку и крепкие высокие ботинки. Выдал и охотничий нож в ножнах – «на всякий случай». На спину я надел рюкзак с едой, приготовленной тетей Шурой. Когда мы выходили, солнце еще не показалось из-за кромки леса, стоял утренний сумрак, было свежо, на траве мелкими бусинками поблескивала роса.

Мы шли второй час. Начинавшаяся от опушки леса, заросшая кустарником просека, быстро закончилась, дальше мы двигались по неглубокой ложбине, где угадывалась еле заметная тропа, и наконец поднялись на ровное место. Тропа пропала. По времени солнце поднялось высоко, но мы его не видели. В этом еловом густом лесу было темно, тихо и донимали комары. Только мохнатому Мишке они были нипочем. Он весело бежал впереди нас, словно знал, куда идти, останавливался и нетерпеливо ждал, когда мы догоним его. Степаныч все же не доверял собачьему чутью и не спешил углубляться дальше в лес, озабоченно переходя от одной елки к другой, и внимательно осматривал стволы.

– Вот, нашел! – радостно крикнул он мне, хлопая по дереву, на котором на уровне груди виднелся потемневший затес. Он ловко подновил его топором: – Теперь издали видно будет.

Я подошел ближе. Степаныч продолжил объяснять:

– Видишь, край ложбины, по ней мы пришли, а вон там, по прямой, следующая елка, – он махнул топором в противоположную от ложбины сторону дальше в лес: «Вот она, тропа».

Мы пошли вперед, переходя от елки к елке, на которых Степаныч обновлял зарубки. Оглянувшись назад, я хорошо видел эти белеющие ориентиры, по которым можно было вернуться назад: «А откуда они здесь, зарубки?».

– Мои, – довольно ответил Степаныч, – пригодились вот. А Мишка молодец, помнит.

За очередной елкой нам неожиданно открылось озеро. Округлая небольшая чаша с низким берегом. Лес, повторяя форму озера, отступил от него метра на три. На свободном кольцеобразном пространстве образовалась поляна, поросшая густой шелковистой травой, словно недавно кем-то скошенной. Длинная трава росла по самому берегу озера и спускалась в темную воду. В отличие от моего сна, в воде отражались пятачок голубого неба и ели, вершинами словно проросшие к центру вглубь озера. Вода замерла, никакого движения, ни одного насекомого над ее гладью, да и комары вдруг пропали на этой лесной поляне. Тишина.

– Ф-у-у, – отдышался Степаныч, – дошли. Как место?

– Сказочное. Тут бы еще Аленушку, горюющую о братце Иванушке, для полноты картины.

– Верно подметил, сказочное-то сказочное, да из недоброй сказки. – Степаныч шел по кругу, вдоль кромки елок. – Сашок, иди сюда, вот, здесь отдохнем.

У одной из елей со стороны озера несколько нижних ветвей было срублено и образовался своеобразный живой шалаш. Под ветками, у ствола дерева, на двух деревянных обрубках лежали три отесанных бревнышка, покрытые еловыми ветками, давно завядшими. Степаныч нарубил нового лапника, и я разложил его на бревнах. Мы сели, вытянув вперед уставшие ноги, и откинулись на шершавый ствол могучей ели. Сверху и с боков нас прикрывали длинные ветви с плотной и колючей хвоей. Было удивительно уютно сидеть в этом месте.