– Ну, что ж, – сказал Паркинс, – раз уж, вы решили заговорить на эту тему, то я имею полное право заявить, что мне не нравится ваш легкомысленный тон, особенно, когда вы пытаетесь говорить о том, что вы называете приведениями. Человек, занимающий мой пост, продолжал он, немного повысив голос, – не должен, я считаю, бояться того, что он, интересуясь таким явлением, не встретит поддержки у общества. Насколько вы знаете, Роджерс, или насколько я считаю, вы должны это знать, по-моему, я никогда не скрывал своих взглядов…
– Ну, конечно, нет, старина, – добавил Роджерс вполголоса.
– …Я считаю, что любое подобие даже малейшего сомнения в том, что эти вещи существуют для меня равнозначно отрицанию всего того, что я чту как святая святых. Я очень сожалею о том, что не сумел убедить вас относиться к настоящему явлению со всей необходимой серьезностью.
– Ваш наивысший уровень сосредоточенности на объекте исследования, как говорил доктор Блимбер[125], – прервал его Роджерс, из всех сил стараясь наиболее точно передать формулировку. – Прошу прощения, Паркинс: за то, что прервал вас.
– Ничего страшного, – сказал Паркинс. – Я не помню Блимбера, вероятно, он был еще до меня. Но я не собираюсь продолжать этот разговор. Я уверен в том, что вы меня правильно поняли.
– О, да, конечно, – сказал Роджерс, торопясь – очень хорошо. У нас будет достаточно времени поговорить обо всем этом в Бернстоу, или, может, еще где-нибудь.
Приведя этот диалог, я попытался передать то впечатление, какое он произвел на меня. Паркинс, здесь скорее выглядел как старая суетливая баба – что-то вроде безмозглой курицы, и это проявлялось во всякого рода мелочах, и в его манерах. Увы! Он был совсем одинок и беспомощен, у него абсолютно отсутствовало чувство юмора, но в то же время он был непоколебим и искренен в своих убеждениях, и за это заслуживал глубокого уважения. Так или иначе, со временем читатель узнает гораздо лучше то, каким Паркинс был на самом деле.
На следующий день, Паркинс, как и планировал, сумел вырваться из своего колледжа и приехал в Бернстоу. Он был радушно встречен в гостинице «Глоуб Инн». После чего он со всем комфортом расположился в двуспальном номере, о котором вы уже слышали. Перед тем как лечь отдыхать он нашел время аккуратно разложить все свои книги и бумаги, необходимые ему для работы, на столе, который занимал большую часть комнаты и был окружен с трех сторон окнами с открывающимся из них видом на море. Если говорить точнее, центральное окно выходило прямо на море, а окна с правой и левой стороны смотрели на берег, соответственно, с северной и с южной стороны. С южной стороны было видно деревеню Бернстоу. С северной стороны домов не было видно, а был виден лишь только берег и невысокая скала, упирающаяся в него. Прям под окном была не очень широкая полоса бурно разросшейся травы, на которой валялись старые якоря, якорные шпили, лебедки и тому подобное. За ней шла широкая дорожка, а потом пляж. Если грубо прикинуть, то гостиницу и море разделяло расстояние не более шестидесяти ярдов[126].
Остальные обитатели гостиницы были, без всяких сомнений, большими любителями гольфа, к тому же, они обладали некоторыми чертами, которые могут потребовать особого описания. Наиболее заметной фигурой среди них, по всей вероятности, был бывший военный, а ныне, секретарь Лондонского клуба, он обладал голосом невероятной силы, и явно придерживался протестантских взглядов. Он всегда мог найти нужное слово после того как он посещал проповеди местного приходского священника, достойного человека с большой склонностью к проведению ярких ритуалов, которых он имел мужество придерживаться насколько мог, вопреки принятой Восточно – Английской традиции[127].
Профессор Паркинс, одна из главных черт характера которого была настолько точно схвачена, после прибытия в Бернстоу большую часть дня провел, занимаясь тем, что он называл оттачиванием навыков игры, в компании со своим новым знакомым, полковником Вильсоном. Правда, после обеда, я не могу с точностью сказать, виноват ли в этом процесс совершенствования техники игры или может быть у этого есть какая-то другая причина, поведение полковника приобрело настолько угрожающий характер, что даже Паркинс долго раздумывал над тем, стоит ли ему возвращаться в гостиницу с поля для игры в гольф в компании полковника. Взглянув украдкой на торчащие усы и его лицо, залитое алой краской, он решил, что будет лучше позволить табаку и чаю сделать с полковником все, на что они только способны, перед тем, как обеденный час представит его перед фактом неизбежной их встречи.
– Уж, лучше я прогуляюсь по бережку до своей гостиницы, – рассуждал он. – Да, так-то оно будет лучше. К тому же, если я пойду по берегу, – я хорошенько рассмотрю, те руины, о которых говорил наш Дисней[128], и света мне хватит. Только, я не знаю точно, где они находятся, но вряд ли мне удастся пройти мимо, чтобы их не заметить.
Так он и сделал, если буквально, то отправился в путь от поля для игры в гольф в гостиницу, увязая в гальке, которой был усыпан весь берег, где-то цепляясь за глубоко торчащие корни кустарника и травы, а где-то за крупные булыжники, шел он и шел. А когда он далеко забрел, он встал и огляделся кругом, и вдруг понял, что очутился в очень труднопроходимой местности, покрытой впадинами и небольшими холмиками. Как оказалось позже, когда он пришел туда уже это место исследовать, эти ухабы и рытвины были не чем иным, как кучами битого кремня, залитого известковым раствором, на которых потом образовался дёрн и травяной покров. Он пришел к выводу, что вероятнее всего оказался именно там, где должны были быть те самые владения ордена Храмовников, которые он и хотел найти. Никому не покажется странным тот факт, что, в свое время, это место привлекло внимание искателей сокровищ, хорошенько поработавших здесь своими лопатами. Так как, было видно, что большие участки основания постройки остались почти без грунта, и это давало возможность лучше понять её архитектурный план. Он помнил, правда смутно, что Тамплиеры, которым принадлежала эта земля, как правило, строили свои храмы по кругу, и, как он думал, разглядывая рытвины и холмики, которых было немалое количество, они здесь как раз и образуют некое подобие окружности. Немного существует людей, способных противостоять соблазну попробовать свои силы в роли исследователя в той области, которая лежит вне сферы их знаний, лишь только ради того, чтобы убедиться, насколько они смогли бы преуспеть, если бы им заняться этим серьезно. Но, тем не менее, наш профессор, если и почувствовал такой низменный порыв души, на самом деле больше заботился о том, какую он, тем самым, окажет услугу господину Диснею. Шагами он, стараясь быть как можно более точным, измерил окружность, которую предварительно отметил, и занес свои предварительные измерения в записную книжку. После этого он принялся за изучение продолговатого возвышения, которое находилось восточнее от центра окружности, и, как он думал, вероятно, служило основанием какого-то амвона или алтаря. На одном его конце, на северном, дерна не было, – может мальчишки его сорвали или какое-нибудь ferae naturae.[129] Было бы неплохо, думал он, проверить здесь почву, нет ли под ней каменной кладки. Он достал свой нож и начал им скрести землю. Тут его ждал еще один маленький сюрприз: пока он копал, небольшое количество почвы провалилось внутрь и, благодаря этому, ему удалось обнаружить маленькую нишу. Он зажигал одну спичку за другой, пытаясь разглядеть, что за нору он нашел, но поднялся сильный ветер. Простукивая и скобля ножом по стенкам, он, все-таки, сумел определить то, что это отверстие в каменной кладке было сделано человеком. Форму оно имело прямоугольную, стенки его были высокими, а дно, если бы не было оштукатуренным, должно было быть гладким и правильной формы. Само собой, ниша эта пустая. Но нет! Лишь только он вынул из отверстия свой нож, как услышал отчетливый и резкий металлический звук, и едва он засунул туда руку, как наткнулся на какой-то предмет цилиндрической формы, лежащий на самом дне тайника. Само собой разумеется, он достал этот предмет, и когда он поднес его к свету, который к тому времени уже почти погас, он смог разглядеть свою находку, которая тоже была творением рук человеческих, – это была какая-то странная металлическая трубка длинной с четыре дюйма и, по всей вероятности, весьма древняя.
