Джейс из тех типов, про которых кажется, что он всегда в широкополой шляпе – даже если ее на нем нет. Вокруг шеи у него две нитки четок, – как я полагаю, от Фреда Сигала. Мотоциклетная куртка казалась новой, но предпродажно состаренной, а кожаные полоски и металлические браслеты на руках наводили на мысль, что прямо после ланча он направляется в битву какой-нибудь древней войны. На левой руке у него веснушка размером с карандашную резинку, и мне она кажется уродливой.

– Меня беспокоит этот любовный треугольник Лиама в следующем сезоне, – сказал Джейс, поглаживая челюсть рукой с родинкой. – Надеюсь, сценаристы его не сделают в шоу центральным конфликтом.

Я записала в заметках «центральный конфликт». Странно, что ему это понятие знакомо.

– Согласен. Шоу про выживание, а не про любовь, – ответил Джош.

«Выживание, а не любовь», – записала я.

– Офер, давайте найдем конструктивный способ довести беспокойства Джейса до администрации сети.

– Будет сделано, – отозвался Офер. – Хотя я очень доволен этой сменой тона. Когда Джейс прошел кастинг, никто даже не думал, что получится такая звезда. Кроме меня, конечно.

Я бы не назвала Джейса звездой. Так, светящаяся наклейка.

– Нам только надо проследить, чтобы мир этого шоу оставался аутентичным, – заметил Джейс.

«Аутентичность», – записала я.

Шоу про зомби. Насколько аутентичным может быть такой мир?

Вот никогда не могу сказать, искренне ли верит человек в ту чушь, которую несет. Меня это искренне заботит – особенно на рабочих ланчах, но зачастую и вне их тоже. В таких случаях, как сейчас, меня подмывает проломить четвертую стену и спросить шепотом: «Слушай, строго между нами: это такая игра или ты в это взаправду веришь?»

Джейса я определила как объективно привлекательного. Не обязательно мне было хотеть, чтобы наши с ним гениталии соприкоснулись, но где-то в мозгу, а может быть, в солнечном сплетении засела к нему симпатия. Я чувствовала, что запрограммирована – как собака для поиска наркотиков – искать его одобрения.

Что больше всего мне хотелось от этого секса на ножках с удостоверением, так это чтобы он эту сексуальность увидел во мне, подтвердив тем самым раз и навсегда, что и я секси. Конечно, люди из публики и так на меня западали, но свидетельство от обладателя лицензии – это уже реальный товар.

– Может, надо напомнить сети, что у Джейса всюду фанаты есть, – сказал Джош.

«Фанаты», – записала я.

– У него есть фанаты на «Нетфликсе» и на «Юниверсал», – добавил второй Джош. – Много фанатов на «Юниверсал», и среди кинолюбов тоже.

«Фанаты, – записала я. – Много фанатов».

Джейс обернулся ко мне:

– Спасибо, что записываете.

Как будто я это делаю по своей воле. Но все равно он был очень мил. Впрочем, может себе это позволить: всеобщее внимание было устремлено на него. Вот будь он на моем месте, не будь он гвоздем программы, был бы он так мил?

– Это легко, – ответила я, глядя на слово «говяжий» на висящем за его головой плакате на стене.

«Ласт краш» имел именно тот мрачный сельский вид, что всегда заставляет меня вспоминать о смерти через повешение: деревянные балки; болтающиеся, как лигатуры, голые восстановленные лампочки с потолка. Их тут хватило бы на освещение стадиона, никому столько света не нужно.

– Хлеба? – предложил Джейс, протягивая корзину с углеводами опасно близко от моей головы.

Я себе представила, как ресторан наводняет стая зомби, гной и кровь размазываются по каменному полу, фальшивой резьбе стен, пропитывают хлеб. Чьи мозги они будут есть первыми? Наверное, Джейса – у него больше всего фанатов.

– Спасибо, но не надо, – ответила я.

Доктор Маджуб не согласилась распрощаться со мной по телефону:

– Если вы хотите закончить, то следует проявить уважение к той работе, что мы совместно сделали, и провести финальный сеанс.

Никакого желания проявлять уважение у меня нет, но почему-то я оказалась у нее в кабинете, через стол, а между нами четыре контейнера какой-то массы с названием «Тераплептическая антимикробная модельная глина».

– Рейчел, если это наш последний сеанс, я бы хотела, чтобы мы попробовали что-то немножко иное, – сказала доктор Маджуб. – Я надеюсь, что вы согласитесь проделать некую работу в рамках арт-терапии.

Не хотелось мне соглашаться, но глина уже была готова к работе.

– В процессе наших сеансов я записала некоторые слова, которыми вы описывали собственное тело, – сказала, кашлянув, доктор Маджуб. – «Аморфное». «Не владею собой». «Противно тронуть». «Разнесло». Такой выбор слов показывает мне глубокую дисморфо…

– Нет, – перебила я. – У меня нет ощущения, будто меня разнесло.

– Это слово, которое вы употребили.

– Я говорила о будущем. Не хочу дойти до такого – чтобы меня разнесло.

– Тогда более точно было бы сказать, что эти описания относятся к тому, какой вы боитесь стать?

– Так – да, верно.

– Но не к тому, какой вы себя видите сейчас.

– Да, не к сегодня.

– Окей, – подвела она итог. – Я бы все-таки попробовала этот подход, если можно. Хотела попросить вас, чтобы вы из этой глины вылепили свое изображение. Я надеялась, что мы сможем идентифицировать – визуально, тактильно – несоответствие между тем, какой вы себя воспринимаете, и тем, какой вас видят другие…

– Нечто вроде автопортрета?

– Да, – говорит она. – Но сейчас я думаю, что более продуктивно было бы, и привело бы к более глубокому пониманию, если б вы согласились вылепить для меня – и для себя на самом деле – визуализацию этих будущих страхов, которые вы описываете. Кто эта «не владеющая собой» женщина, которой вы так боитесь стать? Как она выглядит?

– Вы хотите, чтобы я слепила тело?

– Ну да, – отвечает она.

Я похожа на Микеланджело? Меня стала брать досада, но до конца сеанса осталось еще 36 минут.

Я открыла контейнер с розовой глиной, зачерпнула ком, раздавила его в руке. Отщипнула кусок, сделала круглую голову. Потом поставила ее на стеклянный журнальный столик доктора Маджуб. Взяв остальную глину, начала сминать ее в туловище. Стала выводить огромное брюхо, массивные буфера. Но глины было на это куда как мало, и я открыла синий контейнер. Потом зеленый. Вылепила мощные бедра, мясистые икры, широкий зад. Накладывала и накладывала, скатывая ее в огромную психоделическую женщину.

За лепкой я забылась. Мне действительно нравилось это ощущение: прохлада глины, ощущение тепла в работающих руках, бездумность, работа на ощупь, женщина, растущая у меня в руках. И еще я поняла, пока лепила, что создаю не то, чем боюсь стать. Не возможное будущее, а форму, которую и сейчас отлично знаю. Я леплю ту, что всегда во мне живет, и ей предназначено выйти наружу. И больше всего пугало, как сильно это нравится моим рукам.

Из остатков желтой глины я слепила волосы. А потом протянула фигурку доктору Маджуб.

– Вот, – сказала я. – Довольны?

– Отличная работа, Рейчел. Я искренне ценю ваше согласие на эту попытку. Если не ошибаюсь, вам это упражнение доставило удовольствие?

– Это было приятно.

– Хорошо. Теперь позвольте мне задать вопрос. Это тело – эта фигура, которую вы вылепили, – вы это имели в виду, когда говорили: «аморфное», «не владею собой», «противно тронуть», «разнесло»?

– Не знаю, – ответила я. – Слепила, потому что вы мне велели слепить.

– Ага, – задумчиво сказала она, покачивая на ноге башмак. – Тогда позвольте спросить: вы себе представляете, что так бы вы выглядели, если бы…

– Нет, – перебила я. – Просто так получилось.

Мне не хотелось ей говорить, что я в каком-то смысле ощущаю эту фигурку частью себя самой. Будто я вылепила себя – вид изнутри.

– Мне кажется, она прекрасна. А вам?

– Ничего себе.

– Ну, мне кажется, что она вполне прекрасна. И вполне достойна любви, даже более чем достойна. Вам не кажется?

– Что?