Офис доктора Маджуб был набит слонами: литографии слонов, статуэтки слонов, резные фигурки слонов. Не знаю, действительно ли она любила слонов и собирала их годами, или это «Пьер-1»[4] устроил распродажу, и она решила: «А ведь и правда, что тематически когезивный декор способствует восстановлению целостности „я“ у пациента», – и купила все это сразу.

Я пришла на терапию в надежде смягчить страдания, связанные и с моими пищевыми проблемами, и с матерью, но так, чтобы ничего не менять в жизни ни в одном из этих аспектов. Я ожидала, что мы с доктором Маджуб будем придерживаться гипнотерапевтической, подсознательной модальности – типа учиться впадать в кому, оставаясь при этом в живых. Но доктор Маджуб хотела от меня реальных действий.

– Я бы предложила вам пройти дезинтоксикацию ваших отношений с матерью.

– Конечно, – ответила я. – Не вопрос.

– Я предлагаю провести девяносто дней без контакта.

– Девяносто дней? Без контакта?

– Именно так.

– И что, даже без единого смайлика?

– Попробуйте.

Я, как говорится, расхохоталась в голос.

– Она мне четырех дней без разговоров прожить не даст.

– То есть как это – не даст?

– Ну, заставить меня говорить она не сможет. Но чувство вины будет невыносимым.

– Установка границ не всегда сопровождается приятными ощущениями, – сказала доктор Маджуб. – Но если нам что-то неприятно, это еще не значит, что оно неправильно.

Может быть, ничего неправильного нет в установке границ. Но я знала, что мои ощущения будут нестерпимыми. Будут мысли: Моя мать когда-нибудь умрет. И я тоже когда-нибудь умру. Доктор Маджуб не может остановить смерть. Что она вообще знает?

На последнем нашем сеансе она меня побуждала «быть самой себе родителем». Среди маджубских слонов эта мысль казалась позитивной, осуществимой, даже в чем-то интересной. Я буду ласково разговаривать с юной Рэйчел, убеждать ее, что все у нее получится, говорить тихим сочувственным тоном. Я буду себе матерью.

Но выйдя из кабинета, я подумала: «Погоди, а что я должна делать?» Что-то там типа себя успокаивать, выказывать сочувствие той юной Рейчел, что живет во мне.

А я эту юную Рэйчел терпеть не могу.

Юная Рэйчел вечно чем-нибудь увлекается и потом лопается, как воздушный шарик. Всегда сдувается. Она слишком много хочет. На той неделе юная Рэйчел хотела получить от матери хоть какую-то похвалу.

Меня выбрал какой-то не очень популярный развлекательный блог как одну из двадцати пяти молодых женщин, чьи стендапы надо смотреть. Когда я послала ссылку матери, она написала в ответ: «Как они тебя нашли?» Через несколько минут добавила: «Ссылка не открывается». И потом: «Я надеюсь, ты мне ничего неприличного не послала». И снова: «Ты же не послала мне ничего неприличного?»

Доктор Маджуб сказала, что, если бы ее дочь ей такое сообщила, она была бы невероятно горда.

– Моей дочери всего одиннадцать, – сказала она. – Но я очень надеюсь, что когда-нибудь она сможет повторить ваш успех.

– Не будем увлекаться, – ответила я. – Это всего лишь блог.

Странным казалось, что в мире существуют матери вроде доктора Маджуб, матери, поддерживающие своих дочерей. Я даже ее дочери позавидовала: ей именно такая мать досталась. Я сказала доктору Маджуб, что не ожидала от матери фанфар. Но думала, что она хоть немножко за меня обрадуется.

– Вы опять в скобяную лавку за молоком, – сказала доктор Маджуб.

– Ну хотелось бы хоть каплю молока, – вздохнула я.

– Вот в этом и проблема, – отозвалась она. – Вы должны ничего не ожидать.

Ничего не ожидать. Простота этого указания, его неприкрытая суть, его сдержанная сила пьянили. Ничего не ожидать. Так ясно, так мощно.

Такая фраза наводит на мысль о человеке, которому ничего ни от кого не нужно. Замкнутая система, автомат. Хотелось бы мне быть такой. Хочу быть этим автоматом.

– Окей, – сказала я. – Попытаюсь.

– Попытайтесь, – ответила доктор Маджуб.

– Окей, – повторила я. – Почему бы и нет?

Из офиса я вышла с ощущением силы, надежды, некоторой эйфории. Ничего не ожидать. Зачем чего-то ожидать, если можно не ожидать ничего?

Из машины я написала матери:

Привет. Следующие 90 дней буду вне доступа. Спасибо.

Она тут же ответила:

Что это значит?!?

Извини, – повторила я. – Вне доступа.

Тогда она позвонила.

– Прохожу детоксикацию, – сказала я в трубку.

– Какую еще детоксикацию?

– От наших отношений. Они эмоционально опасны.

– Это как это – эмоционально опасны?

Вот такая вот штука с границами: с ними все понятно на сеансе терапии, но как попытаешься их установить в реальном мире, люди тебя в упор не понимают. Или на самом деле глубоко в душе отлично знают, о чем ты говоришь, и сразу начинают на тебя давить самоотрицанием.

– Значит, я всегда была ужасной матерью, – говорит моя мать. – Значит, я за всю жизнь никогда ничего не сделала хорошего.

Я просто чувствую, как она раскрывает ведомость эмоций, восходящую еще к моей внутриутробной жизни. Вот почему я всегда избегала с ней спорить. Сейчас мы должны будем пройти ее медленно, графу за графой, пока я не отступлю по всем пунктам.

А если я не захочу ее проходить?

– Не могу, – говорю я. – Прости, но не могу.

И закрываю ведомость.

«Это шоу – отстой» – так называется стендап-вечер Сильверлейка, запущенный моим бой-френдом студенческих времен, Натаном. В Мэдисоне Натан всегда возил нас туда и обратно на вечер открытого микрофона в баре с названием «Приют слепого Билли». Что мы с ним стали встречаться – вышло как-то само собой, когда однажды вечером у него в машине он положил мне руку на бедро, а я была слишком голодная и уставшая, чтобы дать себе труд ее убрать. Закончила я это через несколько месяцев, когда наконец появились силы убрать эту руку.

Натан быстро добился успеха в Л-А и сейчас ведет на «Комеди Сентрал» первый сезон шоу с названием «Ассплейнин» – игра в загадки по интернет-мемам. Больше он на «Это шоу – отстой» не приходит, но меня с его подачи туда зовут каждую неделю – хотя очевидно, что для регулярных стендапов я не подхожу.

Другие ведущие стендапа сочатся «лунным соком» – органическим блеском для губ – и кокаином, я же пользуюсь лишь канцерогенной косметикой и пью только подслащенную «колу-зиро». Они нарочно одеваются уродливо: мамины джинсы, папины кроссовки, очки серийных убийц, неоновые козырьки. Я поддерживаю как униформу «все черное», в основном из «Сакс оф фифс». Я альтернативный JAP[5], они просто альтернативные.

Публика по большей части туристы. Им нравится, когда я несу чушь вроде «Подумываю заморозить свои яйцеклетки в репродуктивной клинике в Беверли-Хиллз, чтобы они потом жили в 90210 году».

Но если тридцать смеются, а трое нет, то эти трое наверняка важнее всех прочих. Мне хочется написать что-то вроде смешанных ударных шуточек, чтобы и туристам слегка потрафить, и чтобы была в них едкая сердцевина. Последняя моя шутка была про природные катастрофы:

– Есть тут кто с Восточного побережья? – спросила я.

Мои слова встретил хор приветствий публики и гримаса одного щеголя.

– Как получается, что вы там знаете о нашей погоде лучше нас? Мне мать каждый день пишет эсэмэски из Нью-Джерси о нависшей надо мной смертельной угрозе. «У вас начинается сухой сезон! По погодному каналу сказали, что кто-то в Пасадене только что свечу зажег! Будь осторожна!»

Насчет матери – это была, в общем, правда. Только это было всего через день после начала детокса, и погодные предупреждения летели в меня беглым огнем:

Ты только прочти на Яху про Санта-Анас! Следи внимательно! Землетрясение в пустыне Мохаве! 1,6 – ты его чувствовала? Действует предупреждение о цунами! Не спи НА ПЛЯЖЕ!!!